Ключевые слова

коммуникация, норма перевода, коммуникативная интенция отправителя, условность перевода, антиномия, модификации, опущения, добавления, линейность, информационный тезаурус

В переводе сложилась интересная ситуация: теория рождается в муках и спорах по поводу формулировок, а тем временем переводом занимаются десятки тысяч людей и, очевидно, со своей задачей, так или иначе, справляются. Теория перевода рождается на глазах, а хорошие переводы (как, впрочем, и плохие) делались давным-давно. Теоретические посылки переводчиков могут быть различны, i.e. иметь значительные расхождения или даже могут быть совершенно противоположны, как, например, в одной из известных работ Т. Сейвори⁴. Однако по поводу какого-либо конкретного места в переводе большинство специалистов согласится, что перевод сделан удачно/неудачно, хорошо / плохо.

Теория перевода существует как дисциплина, опирающаяся на достижения различных наук, а переводы, в том числе и очень хорошие, часто делаются людьми, имеющими минимум знаний в этих областях. Возникает представление, что переводу можно действительно научиться, но не путём изучения теории, а так как учатся говорить. Однако это – крайняя точка зрения, мы же придерживаемся принципа гармоничности теории и практики. Что же касается сопоставления перевода и говорения, то, действительно, подобно речи – устной и письменной – перевод является видом символической, культурно регламентируемой деятельности [Садиков, 1981]. Основные нормы, регулирующие этот вид деятельности, ощущаются почти всеми интуитивно. Как отмечает А.В. Садиков, они истинны не потому, что их можно рационально доказать, а потому, что их приемлет большинство носителей данной культуры [ibid.; 4]. Как правило, они ощущаются тогда, когда их нарушают.

Переводческая деятельность многогранна, и предлагаемые, например, В.Д. Уваровым ‘аксиомы’ перевода [Уваров, 1981] соотносятся с принципиально различными сторонами. Так, одни из них имеют отношение, прежде всего, к тексту, другие – к коммуникативной ситуации перевода; одни могут относиться к любой коммуникативной ситуации перевода независимо от того, какие языки в ней участвуют, другие же относятся только к контакту между двумя конкретными языками (e.g. ‘украинская / русская фраза начинается с обстоятельства, а английская – с подлежащего’); одни требуют обязательного учёта всех участников коммуникативной ситуации, другие – нет (в особенности это касается устного последовательного перевода). Конечно, суждения типа ‘длина перевода и длина оригинала должны (почти) совпадать’; ‘главное в переводе – связь с предыдущим и связь с последующим’ и др. [Уваров, 1978; 9-17] и др., представляют собой ценностные суждения, выражающие с определённой степенью приближения социальные нормы, которые регулируют перевод. И, как отмечает А.В. Садиков, выделение их в том виде, в каком они удовлетворяли бы требованиям неизбыточности, полноты или непротиворечивости, должно дать прочный фундамент теории перевода, если она хочет быть теорией, в которой можно что-то доказывать [Садиков, 1981, с.7]. Однако они касаются, прежде всего, содержательной стороны перевода. Мы же сейчас, говоря о коммуникативных (прагматических) отношениях в переводе, сосредоточим наше внимание на той стороне, которую В.Д, Уваров предложил назвать ‘ситуационной’ или ‘социологической’ [Уваров, 1978; 9-17] и к которой относится целый ряд прагматических аспектов перевода. Здесь следует отметить особую, на наш взгляд, заслугу В.Н. Комисарова, А.Д. Швейцера в разработке комплекса проблем перевода на уровне цели коммуникации, начиная с таких книг, как ‘Слово о переводе’, ‘Перевод и лингвистика’, статьи А.Д. Швейцера ‘Социологические основы теории перевода’ [Комиссаров, 1973; Швейцер, 1973; Швейцер, 1985].

Одной из актуальных задач, как мы уже не раз подчеркивали, является изучение ‘переводческих ситуаций’, однако систематизация и описание целей коммуникации, роли и места коммуникативной установки переводчика в процессе перевода, описание переводческих соответствий в этой плоскости представляет собой задачу, неразрывно связанную с первой. Без сомнения, в каждом виде перевода на первый план выдвигается конкретная из названных проблем, но тем не менее все они сохраняют актуальность для всех видов перевода.

Перевод – заместитель оригинальной речи, и он должен отвечать всем нормам, действительным для нее плюс нескольким дополнительным. Всякий, кто берется переводить (хотя бы и в первый раз в жизни) знает, чего от него ждут (а, значит, и что он должен делать). Текст перевода должен быть понятен, даже если исходный текст/текст оригинала малопонятен. Переводчик должен придерживаться определенной языковой нормы (даже если язык исходного текста не отвечает установленным нормам). Переводчик должен максимально точно передать коммуникативную интенцию отправителя (i.e. автора текста, хотя кто решает, что именно хотел сказать автор?), при этом – ничего от себя (а на деле часто бывает, если переводчик хочет быть верен другим требованиям, ему приходится нарушить последнее и – наоборот). Еще одно требование, условность которого мы подчеркнём особо, поскольку буквальное его понимание было бы абсурдным: ‘Перевод должен звучать естественно’. Но разве может быть естественным то, что, например, средневековый англичанин говорит чистейшим русским языком ХХI века? А между тем, мы знаем из ряда исследований, что и в этом случае может быть ‘неестественное’ и ‘естественное’ звучание [Садиков, 1981; 4]. Таким образом, переводчик должен вложить в дело всё знание и умение и при этом остаться как бы не существующим [ibid; 4].

Продолжая рассматривать схему прагматических отношений в переводе, сейчас мы более подробно остановимся на коммуникативной установке переводчика. Именно в коммуникативных установках переводчика проявляется его личность, и, говоря о них, мы не можем не отметить, что парадоксальность такого вида деятельности, как перевод, не кончается на требованиях, перечисленных выше. Обратимся еще раз к работе Т. Сейвори, где он приводит список ‘антиномий⁵ перевода’. Они цитируются по книге В.Н. Комисарова ‘Слово о переводе’ [Комиссаров, 1973; 31]:

1 – ‘Перевод должен читаться, как оригинал vs Перевод должен читаться как перевод’. Это – одна из самых сложных проблем перевода, решение которой не всегда под силу даже величайшим мастерам [Швейцер, 1988; 172]. И.А. Кашкин приводит пример – попытку М.Ю. Лермонтова перевести на русский байроновское ‘Farewell’ [Кашкин, 1977]. В первоначальном варианте перевода М.Ю. Лермонтова выраженные ‘простыми словами простые мысли’ Байрона заслонила бурно прорвавшаяся сквозь байроновский текст личность переводчика – поэта. Очевидно Лермонтов почувствовал, что мощная и выразительная сила первоначального варианта перевода строфы чрезмерно выделяет ее и заменил другим вариантом перевода – более простым и приближенным к подлиннику, cf:

Byron These lips are mute, these eyes are dry;

But in my breast and in my brain

Awake the pangs that pass not by,

The thought that ne’er shall sleep again…

Лермонтов

(вариант первый)

Уста молчат, засох мой взор,

Но подавили грудь и ум

Непроходимых мук собор

С толпой неусыпимых дум.

(вариант второй)

Нет слёз в очах, уста молчат,

От тайных дум томится грудь,

И эти думы – вечный яд, -

Им не пройти, им не уснуть.

Но и этот вариант не отвечал тем высоким требованиям, которые предъявлял к себе М.Ю. Лермонтов. И.А. Кашкин оценивает решение М.Ю. Лермонтова не включать это стихотворение в отобранные им для публикации как проявление “высокого сознания ответственности перед автором и читателями […]. Сначала он утверждал свою волю – не получилось как перевод, потом подчинил себя автору – не прозвучало как поэзия” [Кашкин, 1977; 432-433].

В.А. Жуковский – одна из самых ярких личностей в истории русского художественного перевода [Швейцер, 1988]. Поэтические переводы В.А. Жуковского, как утверждают специалисты в области художественного перевода, служат ярким примером ориентации переводчика на литературную традицию, влияния на его творчество его собственного эстетического кредо и канонов эпохи. Роль переводов В.А. Жуковского в истории русской культуры широко известна. Например, по словам В.Г. Белинского, “мы через Жуковского приучаемся понимать и любить Шиллера как своего национального поэта, говорящего нам русскими звуками, русской речью […]” [Белинский, 1985; 514].

Свои взгляды на уже названную “антиномию перевода” – верность оригиналу и проявление собственного творческого “я”, в частности, в художественном переводе В.А. Жуковский достаточно точно выразил в анализе перевода трагедии Кребильона “Радамаст и Зенобия”, выполненного С. Высоковатовым. В.А, Жуковский пишет: “ […] переводчик стихотворца есть в некотором смысле сам творец оригинальный. Конечно, первая мысль, на которой основано здание стихотворное, и план этого здания принадлежат не ему […], но, уступив это почетное преимущество оригинальному автору, переводчик остается творцом выражения” [Жуковский, 1985; 487 - 488]. В этих словах В.А. Жуковского ясно прослеживается его ориентация на традиции и нормы романтического перевода, который ставил перед собой задачу воссоздания не самого произведения, а его идеала. Именно стремлением к этому идеалу и обосновывалось право переводчика – романтика на собственное творчество. Возможно, в стремлении к творческой эмпатии заключена разгадка того, что с наибольшей силой талант В.А. Жуковского – переводчика проявился именно в переводах из наиболее созвучных ему авторов – поэтов романтического направления. Но и в этих переводах его собственные религиозно – философские позиции, эстетические и этические воззрения, его личностные характеристики проявляются весьма заметно. Один из признанных шедевров В.А. Жуковского – переводчика – перевод баллады Ф.Шиллера “Торжество победителей”, текст которого содержит модификации текста – оригинала. В.М. Жирмунский характеризует их следующим образом: “ […] при кажущейся близости он незаметно стилизует стихотворение в свойственных ему элегических тонах, усиливая в нем те элементы, которые родственны его собственному восприятию жизни и художественной идеологии и послужили поводом для выбора данного стихотворения. Таким образом, создаётся новое художественное единство, вполне цельное и жизнеспособное, и оригинал оказывается переключенным в другую систему стиля”, [Жирмунский, 1985; 529-530]. В связи с этим А.Д. Швейцер указывает, что эти модификации шиллеровского текста проявляются, в частности, в усилении античного колорита и музыкальной экспрессии оригинала. Иногда эти модификации имеют более серьезный характер, так как затрагивают мировоззренческую основу переводимого произведения [Швейцер, 1988]. Итак, первое положение – перевод должен читаться, как оригинал – сомнения не вызывает, поскольку в переводе У. Теккерея не могут “работать по-ударному” или “ применять стратегию реалистического сдерживания”, хотя сходные явления и могли существовать. Второе положение также верно, так как в адрес перевода можно (и не редко) слышать замечания о том, что, например, “ Киплинг так сказать не мог” или: “ У Адамса этого просто быть не может”. Это значит, что переводчик не имеет права позволить себе в переводе всего того, что он мог бы себе позволить, будучи автором собственного произведения. Но и от первого положения отказаться нельзя, иначе у критиков перевода не было бы сожалений по поводу того, что перевод не достигает силы оригинала”, “перевод звучит неестественно”, что “это – все, что угодно, но только не Адамс”, etc.

2 – “Перевод должен читаться, как произведение, современное оригиналу vs Перевод должен читаться, как произведение, современное переводчику”. Здесь тоже оба компонента вполне обоснованы. Говоря о первом положении, мы можем сослаться на уже приведенный пример в комментариях к первой антиномии (“ударный труд” в переводах У. Теккерея). Нельзя отказаться и от того, что переводчик создает перевод для своих современников, отсюда – создавать перевод на языке времен Л.Стерна (Laurence Sterne), i.e. на русском языке ХVIII века, значит заставить перевод звучать так, как во времена Стерна звучал древний текст “Беовульфа”. Проблема стилистики перевода неразрывно связана с проблемой эквивалентности и адекватности. Мы сейчас не будем анализировать стилистические средства при переводе, а лишь заметим, что если пренебречь стилем исходного текста, его стилистическими средствами, необходимый уровень эквивалентности достигнут не будет. Перед переводчиком в процессе перевода возникает довольно сложная задача – найти заменители стилистических средств исходного языка.

3 – “Перевод может допускать добавления и опущения vs Перевод не должен допускать добавлений и опущений”. “Опущения” чего? Слов (точнее – лексических единиц - ЛЕ)? Но для теории перевода общим положением является то, что лексические системы, а значит, и способы номинации предметов и явлений окружающего мира, в разных языках не совпадают. А потому и полных переводных эквивалентов не существует. Еще раз подчеркнем, что причиной этому являются: 1 – уникальность отражения окружающего мира в сознании носителей данного языка; 2 – структурные различия систем языков, cf: драматическое событие – traumatic event; сорвать мирный процесс – derail a peace process; жизненно важные интересы – expressive interests [Мирам и др., 2003; 29].

Казалось бы терминология должна одинаково описывать предметы и явления, однако и здесь нередко можно найти примеры различного “видения” мира носителями разных языков, а, следовательно, “неполноты лексических эквивалентов” [Мирам и др., 2003; Фрумкина, 2001]. Относительно структурных различий системы данного языка “неполнота эквивалентов” проявляется, прежде всего, в словообразовательных и словоизменительных парадигмах, разных синтаксических функциях.

Что же касается добавлений и опущений в переводе, то и многие лингвопереводоведы и переводчики – практики считают невозможным достижение эквивалентного перевода без этих приемов. Особенно убедительно это показано авторами книги “Профессиональный перевод” [Мирам и др., 2003]. В ряде случаев добавления необходимы для объяснения непонятных или непривычных вещей. Причиной использования добавлений при переводе становятся, как мы уже отмечали, структурные, а также и стилистические различия в языках, исключающие дословный перевод.

Опущения при переводе также могут быть вызваны структурными и стилистическими различиями языков. Опущения могут объясняться и избыточностью исходного текста с точки зрения носителей языка перевода (i.e. получателя исходного текста в первичной коммуникации – П¹ и получателя текста – во вторичной – П²). Таким образом, если мы не Верн`мся к приведенной последней антиномии, то ее можно сформулировать так: в сравнении с исходным текстом перевод может иметь добавления и опущения, но значительная часть исходного текста должна переводиться без них, i.e. линейно – с сохранением в тексте перевода структуры и значения исходного текста. Это перевод на уровне структурно – семантических эквивалентов. Для профессионального переводчика возможность переводить линейно исключительно важна. Как отмечают авторы “профессионального перевода”, это экономит усилия, связанные с преобразованием текста, и позволяет больше сосредоточиться на передаче содержания [ibid., 32], i.e. коммуникативной интенции отправителя. Поэтому для профессионального перевода сохранение линейности без ущерба для содержания и стиля исходного текста имеет большое значение. Необходимо учитывать следующее:

1. Линейность перевода не предполагает дословности и включает синтаксические преобразования, неизбежные при переводе.

2. Текст для линейного перевода должен исключать метафоры, идиомы, образные выражения; стандартные эквиваленты терминов, встречающихся в тексте, должны быть известны

3. В случае устного официального выступления линейный перевод (например, с английского на русский) возможен, если тема этого выступления в одинаковой мере знакома носителям обоих языков.

Подробнее о линейном переводе вы узнаете, прочитав книгу Г. Мирама и А.Гона “Профессиональный перевод”:

Цель коммуникации – один из прагматических аспектов перевода [Комиссаров, 1973; Садиков, 1981; Уваров, 1981 и др.]. В этой связи одной из важных задач является изучение “переводческих ситуаций”. И здесь прежде всего следует отметить, что существует значительное число “ситуаций перевода”, в которых социологическая сторона налагает существенные ограничения выбора из ряда семантически равноправных вариантов (в первую очередь это касается синхронного и устного последовательного переводов, но не только). Среди них – “ритуализованные ситуации” [Cадиков, 1981], включающие несколько классов: ситуации приветствия и прощания; ситуации награждения; ситуации выражения благодарности, одобрения и неодобрения. Смысловая сторона речевых произведений, порождаемых в таких коммуникативных ситуациях, как правило, сведена к минимуму – указанию на определённый предмет, который мотивировал высказывание, а все остальное – соблюдение правил речевого оформления социального поведения. Подчеркнём, что сами эти речевые произведения могут быть сколь угодно длинными и порождаются индивидуально, хотя и состоят в основном из фиксированных речевых формул – штампов. Сюда же можно отнести широкий набор формул обращения, именования участников коммуникативной ситуации. Как утверждают исследователи, число участников такой ситуации не ограничивается традиционной формулой (в сокращённом виде):

О – Т – П

↓

П¹... – Т¹ – П²

i.e. “отправитель” (кто говорит) – “переводчик” – “получатель” (кому говорят). “Набор” участников этой коммуникативной ситуации должен быть дополнен тем, о ком говорят. Оформление высказывания в подобных ситуациях определяется статусом каждого из участников, его отношением к статусу остальных плюс различие ситуации его присутствия или его отсутствия для того, о ком говорят. Эти проблемы важны для нас прежде всего с точки зрения установления переводческих соответствий между различными языками. Но для установления таких соответствий необходимо детально изучить средства выражения данного плана в каждом из контактирующих в переводе языков и выяснить соотносительную поведенческую значимость каждого из них.

Переводчик в процессе перевода имеет дело сдвумя видами информации – лингвистической (перекодирование с одного языка на другой) и социо-культурно-этнопсихолингвистической, на основе которой формируется концептуальная основа сообщения, i.e. свойственный носителям данного языка набор концептов, отражающий в сознании данного языкового коллектива окружающий мир. О значении фоновых знаний для перевода написано и сказано немало, и сейчас, обсуждая проблему коммуникативной установки переводчика, мы хотим затронуть этот вопрос в более конкретном плане, обратив внимание на то, что переводчик должен заранее обладать всеми сведениями о ситуации, необходимыми для правильного социолингвистического оформления высказываний, i.e. он заведомо должен знать о ней больше, чем любой из участников [Садиков, 1981; 11].

Для успешного коммуникативного акта с участием переводчика необходима полнота следующих информационных тезаурусов: тезауруса исходного языка; тезауруса языка перевода, тезауруса социо-культурно-этнографических знаний носителей исходного языка; тезауруса социо-культурно-этнографических знаний носителей языка перевода. Если же это перевод на узкопрофессиональную тему, то к этому списку добавляется информационный блок, связанный со специальными профессиональными знаниями, и этот блок состоит из двух частей – термины исходного языка и термины перевода.

В заключение укажем на аналогию, которую можно наблюдать между лексико-грамматическим оформлением высказываний при переводе и мета- (i.e. социо-, психо-, пара-) лингвистическим их оформлением. В обоих случаях переводчик (П) получает от отправителя (О) конкретную информацию, которая кажется достаточной отправителю (но может быть недостаточной переводчику). Переводчик переосмысливает ее, пользуясь своим предметным и языковым тезаурусом (состоящим из двух частей – исходного языка и языка перевода) и формулирует сообщение на языке перевода. От переводчика сообщение поступает к получателю (П²), i.e. переводчик порождает высказывание, в котором отправитель (О) выступает как несколько идеализованный носитель грамматических и лексико-семантических правил оформления речи, а значит должен выступать как идеализованный носитель своей социальной роли – настолько, насколько она должна находить выражение в речевом поведении на языке перевода.

Переводчик не только должен знать языки (двух и более), но и знать свою роль. Однако роль переводчика противоречива по самой своей внутренней сущности: идеал – обезличенный текст или голос, а реальность – яркая личность переводчика. [Уваров, 1981; 13].