Ключевые слова

прагматика, речевая деятельность, коммуникативный акт, речевой контекст, адресант, адресат, субъект речи, дейксис, дискурс, локуция, иллокуция, перлокуция, интенциональность, конвенциональность, перформатив, коммуникативные импликатуры

В наших лекциях мы не раз отмечали тесную связь теории перевода с многими лингвистическими, так и нелингвистическими дисциплинами. Формированию теории перевода способствовало выделение и становление лингвистической прагматики, осмысление системы, категории которой являются жизненно важным для решения конкретных проблем не только в области теории, но и в практике перевода. Прежде чем перейти непосредственно к рассмотрению прагматических отношений, характеризующих перевод как акт межъязыковой и межкультурной коммуникации, нам необходимо более детально познакомиться с релевантными для нас проблемами и категориями лингвистической прагматики.

Термин “прагматика” (греч. πρ'αγµα – дело, действие) был введен в конце 30-х годов 20 в. Ч.У.Моррисом как название одного из разделов семиотики, включающей семантику, которая изучает отношение “знак → объект”; синтактику как раздел о межзнаковых отношениях; прагматике было отведено изучение отношения к тем, кто пользуется знаковыми системами. Прагматика, таким образом, изучает поведение знаков в реальных процессах коммуникации.

Выделение и формирование прагматики как области лингвистических исследований началось в 60-х – начале 70-х годов 20. Этому способствовали логико-философские теории речевых актов (ТРА) Дж.Остина, Дж.Сëрла, З.Вендлера, а также прагматические теории значения П.Грайса, Дж.Сëрла, П.Ф.Стросона и др.

Проблемы и конкретные задачи прагматических исследований естественных языков, которые постепенно расширяясь, обнаруживают тенденцию к стиранию границ между лингвистикой и смежными дисциплинами (психологией, социологией, лингвопереводоведением), с одной стороны, и соседствующими разделами лингвистики (семантикой, стилистикой, риторикой) – с другой, подтверждают, что лингвистическая прагматика отвечает синтетическому подходу к языку. Процесс становления и развития лингвистической прагматики подробно проанализирован во вступительной статье Н.Д.Арутюновой Е.В.Падучевой “Истоки, проблемы и категории прагматики” [НЗЛ, 1985, 3-42]. Сейчас же, как уже говорилось, мы коснемся тех проблем и категорий, которые необходимо “освоить” для рассмотрения прагматических отношений в переводе.

Следует отметить, что структурной лингвистикой владело стремление к разделению, а расстояние между языком и жизнью росло, язык жëстко членился на уровни, каждый из которых рассматривался как замкнутая система. Концепция языка, предложенная крайними версиями структурализма, могла развиться в общую теорию знаковых систем. К счастью этого не произошло – расстояние между языком и жизнью стало сокращаться: прежде всего были восстановлены связи между языком как объектом лингвистических исследований и отображенной в нëм действительностью. Началась эпоха семантики, а затем возник острый интерес к явлениям прагматики, а дистанция, отделяющая язык от жизни, сократилась. Речевая деятельность стала рассматриваться как одна из форм жизни; отношения жизни и языка получили взаимное осмысление; было заново осознано, что не только язык рисует эскиз мира, но и жизнь дает ключ к пониманию многих явлений языка и речи. Именно это второе направление отношений и стало определяющим для исследований в лингвистической прагматике.

Обращение логиков, философов к теоретическим проблемам прагматики явилось следствием расширения круга явлений, которые вошли в компетенцию логики, что, в свою очередь, обернулось перестройкой концепта значения и изменением общего подхода к языку.

Укреплению господствующих позиций прагматики способствовал опыт и результаты изучения недескриптивных слов (логических связок, кванторов, дейктических местоимений и наречий, модальных частиц, перформативов, глаголов пропозиционального отношения) и тесно с ними связанных предложений мнения, переключивших внимание с пропозиции на субъективную часть высказывание, которая связывает его с личностью говорящего. Анализ перечисленных категорий не мог миновать внешних по отношению к предложению и меняющихся факторов. Дейксис и оценочные предикаты акцентировали связь значения с переменной величиной из области внеязыковой действительности, отождествляемой через субъекта речи: местоимения указывали на переменные предметы, оценочные предикаты – на переменные признаки. Служебные слова не позволяли отвлечься от другой переменной величины – речевого контекста, эксплицитного и имплицитного. Коммуникативная установка связывала высказывание с меняющимися участниками коммуникации – субъектом речи (адресатом/продуцентом) и еë получателем (адресатом/реципиентом), фондом их знаний и мнений, ситуаций (местом и временем), в которой осуществляется речевой акт (РА). Совокупность названных факторов образует широкое понятие контекста, который и открывает вход в прагматику смежных дисциплин и обеспечивает еë синтезирующую миссию. Взаимодействие РА и контекста составляет стержень исследований в лингвистической прагматике, а формулирование правил этого взаимодействия является еë главной задачей, поэтому именно там, где связь контекста и РА максимально напряжена, начинаются “прагматические интересы” [Арутюнова, 1985, 7]. Анализ значений дескриптивных слов стремится к семантике, а определение недескриптивных значений – к прагматике. Если значению ЛЕ, ориентированных на референт (денотат) может

* продуциент = продуцент

быть дано остенсивное (указательное) или дескриптивное определение, то раскрытие смысла недескриптивных слов неотделимо от их употребления в контекстно и ситуативно обусловленном высказывании.

Тонкой контекстной чувствительностью обладают, наряду со служебными элементами языка, слова, которые связывают смысл предложения с субъектом речи. Как отмечает Н.Д.Арутюнова, понятие субъекта речи объединило, возможно, наибольший комплекс прагматически релевантных вопросов [Арутюнова, 1985, 8]. Именно обращение к автору высказывания ознаменовало собой переход от анализа стабильного значения ЛЕ к рассмотрению изменчивого содержания высказывания. Организующим центром “смыслового пространства” стал человек со всеми его психологическими комплексами [ibid, 8].

Важной для современных логико-синтаксических идей стала концепция Декарта, считавшего, что одни мысли представляют собой образы вещей, а другие, кроме того, включают нечто иное: когда человек боится, желает, утверждает, отрицает, он всегда представляет себе предмет мысли, но в то же время присоединяет к идее предмета нечто ещё. В зависимости от психологического фона Р. Декарт выделял разные виды мыслей: суждения, аффекты (чувства), воления и др. Таким образом, в представлении о модусе Р. Декарт вводил не только ментальные категории, но и сферу чувств, как их позднее назвал З.Вендлер (Вендлер применяет этот термин к таким глаголам, как to delight, to shock и др., “пропозициональные страсти”[Декарт, 1950; Вендлер, 1972]. Разработка пропозиционального отношения (или установки) определила одно из основных направлений в лингвистической прагматике, и наиболее значимым результатом здесь можно назвать установление изоморфизма* между предикатами мышления и речи. Анализ пропозициональных глаголов показал согласованность высказывания с эмоциональным, социальным, логическим, эвиденциальным (evidence – CC 1.1); также он позволил сформулировать некоторые презумпции общения, e.g.: презумпция истинности и обоснованности сообщаемого, и вскрыть принципиальное различие между употреблением пропозициональных глаголов в первом и других лицах. Н.Д.Арутюнова отмечает, что проблема пропозиционального отношения в высказываниях о собственных психических свойствах и состояниях, мало разработанная в сравнении с проблемой сообщений о внутреннем мире других лиц, представляет немалый интерес [Урмсон, 1985; Austin, 1961; Арутюнова, 1985].

Инструментальный подход к языку, естественно вытекающий из самого определения языка как средства коммуникации, получил новое теоретическое оформление в концепции Л.Витгенштейна [Козлова, 1972]. Речь неотделима от форм жизни – жизнь даёт возможность функционировать бесчисленному множеству других “языков”. Речь входит в состав человеческой деятельности. На приказ, предупреждение, угрозу, etc., человек может прямо реагировать действием. Из концепции языка как конвенционализованной формы жизни вытекало понимание значения как регламентированного и целенаправленного употребления ЛЕ и высказывания. Прагматизация значения имела далеко идущие последствия: значение высказывания стало считаться неотделимым от прагматической ситуации, а значение многих ЛЕ стали определять через указание на коммуникативные цели РА.

Значение ЛЕ стало рассматриваться в связи с коммуникативной направленностью РА, i.e. как орудие, при помощи которого мы совершаем действие [например, П.Ноуэлл-Смит, 1985; Арутюнова, 1988]. Оценочная лексика представляет собой благодарный материал для обоснования прагматической концепциизначения. Прямо связанная с адресантом (субъектом речи) и отражающая его вкусы, интересы, она регулярно употребляется в высказываниях, которые соответсвуют ситуации выбора (i.e. принятия решения) и побуждения к действию. Оценка тесно сплетена с коммуникативной целью РА, программирующего действия. По П.Ф.Стросону, оценка предназначена для воздействия на адресата и отражает прагматический аспект знаковой ситуации. В аксиологии концепция П.Ф.Стросона известна как теория эмотивности. Она основана на понимании значения ЛЕ как одного из членов отношения «стимул – реакция» [Стивенсон, 1985; Р.Хэар, 1985]. Другой представитель школы лингвистического анализа – Р.Хэар – уже прямо определил оценочное значение в терминах коммуникативной установки, связывающей высказывание с действием. Р.Хэар увидел не только общность оценки прескрипции (которая, впрочем, отмечалось и раньше), но и их различие [Hare, 1972; 1985].

Таким образом, прагматизация значения складывалась на материале контекстно чувствительных элементов языка – в первую очередь ЛЕ, не имеющих стабильное дескриптивное содержание. И если оценочные ЛЕ демонстрируют один максимум контекстной зависимости, то другой максимум достигается в дейксисе и дейктических компонентах лексического и грамматического значения.

Дейктическим называется такой элемент, у которого в состав значения входит идентификация объекта – предмета, свойства, места, момента времени, ситуации, etc. – через его отношение к РА, его участникам или контексту [cf.: Lyons, 1978]. Дейктические ЛЕ и элементы пронизывают языковой текст насквозь и представляют собой в языке не исключение, а правило. Кроме слов типа ‘я’, ‘ты’, ‘здесь’, этот важным источником дейктичности является категория времени. Она “вписывает” в дейктические координаты все предложения, которые употребляются в речи, кроме тех, которые У.Куайн назвал “вечными” [Quine, 1960; Уфимцева, 1974]. От дейктических ЛЕ, значение которых включает отсылку к адресанту (или другим параметрам РА) необходимо отличать ЛЕ, значение которых предполагает наблюдателя, e.g. справа, слева; из-за, за; глаголы [Апресян, 1974]. К дейктическим не относятся и такие категории, как наклонение, модальность, показатели иллокутивной функции (утвердительность – вопросительность, etc.). Описание их смысла требует обращения к адресанту, e.g. предложение с глаголом в желательном наклонении включает СК “адресант хочет...”, учёта прагматического контекста, а, значит, семантике перечисленных выше категорий, бесспорно, прагматична, но не дейктична. Основным составляющим признаком дейксиса, который отличает его от других элементов с прагматическим значением, является то, что у дейктических ЛЕ обращение к контексту РА “работает на нужды идентификации” [Арутюнова, 1985].

Дейктические элементы можно классифицировать на: 1 – личные местоимения 1-го и 2-го лица и 1-е и 2-е лицо глагола;

2- указательные местоимения и наречия; дейктический определённый артикль;

3- время глагола;

4- дейктические компоненты в структуре значения глаголов, наречий. В связи с этой категорией интересным представляется работа Ч.Филлмора, где, в частности, автор приводит пример с наречием “ago”. В отличие от “earlier” “ago” предполагает отсылку к времени, в котором находится адресант (i.e. к абсолютному времени акта речи). Поэтому можно сказать:

a) He lived there many years ago – Он жил там много лет тому назад и

b) He had lived there many years earlier – Он жил там многими годами ранее.

Но не He had lived there many years ago, т.к. Past Perfect соотносит действие с некоторым моментом в прошлом, предшествующим моменту речи, а ago предполагает соотношение с моментом речи.

Кроме многих ЛЕ и категорий, имеющих дейктическое значение, почти все референтные выражения могут быть дейктичны в тех или иных своих выражениях, e.g. дейктичны кванторные ЛЕ (Все остались довольны – имеется ввиду не все универсальное множество, а конкретная группа людей). Р.Столнейкер отмечает дейктичность модальных слов, e.g. когда говорят возможно, необходимо, имеется в виду не все множество возможных миров, а множество, которое определённым образом ограничено контекстом РА – знаниями адресантов, набором их презумпций, их преставлениями о законе, морали, нормах, физических возможностях, etc.

Несмотря на некоторое естественное семантическое единство дейктических местоимений, между личными местоимениями 1-го и 2-го лица и указательными есть существенное различие: личные местоимения задаются основными параметрами РА непосредственно, тогда как указательные должны определяться через эти основные параметры с помощью дополнительных и пока ещё не до конца истолкованных понятий – общее поле зрения адресантов, степень выделенности объекта в поле зрения, нахождение в центре внимания и другие. Поэтому формализация указательных элементов через введение отдельной прагматической координаты “указываемые объекты” и “предупомянутые объекты”, аналогично координатам “говорящий”, “слушающий”, “место”, “время” представляет неоправданное огрубление действительной картины.

Обнаружилось также, что анафорическое употребление местоимений опирается на дейктическое и в существенных отношениях копирует его. Поэтому анафорическое употребление, которое всегда считалось “более простым”, тоже подчиняется большому числу прагматических ограничений, которые в первых опытах прономинализации в рамках трансформационного подхода к языку не учитывались. Так, законы употребления местоимений 3-го лица не свободны от таких условий, как нахождение объекта в общем поле зрения говорящих, в центре внимания, в фокусе эмпатии, etc. Как отмечает Н.Д.Арутюнова, границы между анафорой и дейксисом не всегда вполне однозначны.

Размытыми могут быть и границы между дейктическим употреблением определенного артикля и употреблением того же артикля в ситуации «энциклопедической» единственности, i.e. нет чёткой границы между единственностью объекта в общем поле зрения адресантов (e.g. the table - “стол” в ситуации, где один стол) и в их общем фонде знаний (e.g. the king – “король” для граждан одного государства).

Одна из интересных и сложных проблем дйексиса - deferred ostension [Quine, 1971; 142-154], или смещенное указание, когда указываемый объект не совпадает с референтом дейктического выражения, который имеется в виду. Смещенное указание является частным случаем смещенной (i.e. метонимической) референции (cf.: Олдридж – сочинения Олдриджа – администратор в читальном зале спрашивает: “Куда он ушел? ”,, указывая не на студента, а на лежащие на его столе книги, с которыми он работал). Для ознакомления с основами этой проблемы весьма полезно было бы прочитать работу Дж.Лакоффа, Р.Столнейкера и др. [Лакофф, 1985;Каплан, 1985; Столнейкер 1985]. Другие важные аспекты дейксиса были осознаны в рамках формальной семантики. Было обнаружено, что толкования играют для описания семантически дейктических местоимений специфическую роль – более ограниченную по сравнению с ролью толкований в семантике предикатных ЛЕ, а также референтных выражений, имеющих дескриптивное значение. Формальная семантика исходит из того, указать значение предложения – значит задать для него условия истинности. Отсюда, значение предложения – это функция, приписывающая каждому из возможных миров истинностное значение данного предложения в этом мире. Однако естественный язык дейктичен, поэтому в нем истинностное значение предложения зависит не только от возможного мира (w), но и от ряда значимых характеристик контекста – контекстных координат – адресант (s), адресат (a), время (t) и место (p) РА. Этот набор характеристик Р.Монтегю назвал индексом. Значение предложения – это функция { (w, s, a, t, p) } → {T, F}, i.e. функция, приписывающая предложению при каждом возможном индексе одно из истинностных значений – “истина” (Т) или “ложь” (F). В эту схему Р.Столнейкер внёс существенную поправку: истинность предложения (в данном контексте его употребления) зависит от:

1 – выражаемой им пропозиции;

2 – от положения вещей, i.e. от того, какой из возможных миров оказывается реальным.

В одной из статей Д.Каплана приводятся примеры, показывающие роль контекстных факторов, которые способствуют пониманию предложения, но не входят в выражаемое им содержание. Существует и другой подход – смысл референтного выражения – это способ задания объекта. Однако этот подход для указательных местоимений оказывается несостоятельным, поскольку способ указания на объект не релевантен для общего смысла высказывания в той же мере, что и других, более очевидных случаях участия прагматических факторов в референции.

Таким образом, у дейктического местоимения роль толкования ограничена во времени: оно не входит в окончательный смысл предложения при построении смысла целого из смысла частей. Смысл дейктической ЛЕ служит только способом указания референта и, сыграв свою роль, сходит со сцены. Похожее может иметь место и в других видах референтных именных групп: если дескрипция выполняет сугубо идентифицирующую функцию, то еë смысл безразличен для коммуникативной значимости высказывания, и она может быть заменена любой другой. Особенность дейктических местоимений по сравнению с другими видами референтных именных групп в том, что они не могут выполнять иных функций, кроме чисто идентифицирующей и поэтому демонстрируют это свойство “в более чистом виде” [Арутюнова, 1976; Арутюнова, 1985; Арутюнова, 1988].

Лингвистическая прагматика не ограничивается анализом значения ЛЕ и высказывания. Как мы уже отмечали, начиная со второй половины 60-ых годов, центр внимания лингвистов переносится от языковой системы на речевую деятельность и еë продукт – связный текст, дискурс. О закономерном характере такой переориентации, о том, как она изменяет облик современной лингвистики, сказано много, что и позволит нам не останавливаться на этом подробно в лекции. Отметим только, что ëще в 20-х – 30-х выдающиеся советские лингвисты – М.М.Бахтин, Е.Д.Поливанов, Л.В.Щерба, Л.П.Якубинский использовали понятие деятельности при изучении языка как системы. Однако сама речевая деятельность (РД) не была тогда предметом внимания лингвистов. Когда же на неë стали обращать более пристальное внимание, обнаружилось, что сложившиеся преставления о РД явно недостаточны для анализа реальных процессов говорения и понимания. И интерес лингвистов к попытке построения общей или частной теории речевой деятельности в таких условиях оказался закономерным.

Среди причин популярности теории речевых актов (ТРА) есть как внешние, так и внутренние, вытекающие из еë содержания.

К внешним причинам можно отнести издание курса лекций Дж.Остина «Слово как действие» отдельной книгой в 1962 году [Austin, 1973].

Но все же «внутренние» причины способствовали распространению ТРА: скорее всего ТРА уловила и раскрыла тот важный аспект РД, который в других деятельностных концепциях не получил должного освещения. Безусловно, ТРА обладает как сильными, так и слабыми сторонами. Но сейчас наша задача в самом общем виде рассмотреть общие и специфические черты ТРА, что поможет нам освоить адекватное понимание прагматических аспектов перевода.

Вслед за И.М.Кобозевой остановимся на наиболее общих характеристиках ТРА, которые определяют еë место в типологии РД и воспользуемся набором классифицирующих признаков, предложенных В.И.Постоваловой [Постовалова, 1982; 199]: 1 – методологический статус теории; 2 – концептуальные предпосылки теории; 3 – широта задания области исследования языка; 4 – акцентированность определённого плана объекта изучения; 5 – отношение к субъекту деятельности; 6 – метод исследования.

По своему методологическому статусу ТРА – это узкоспециальная лингвистическая теория, которая не претендует на выдвижение общей теории о природе языка в отличие от деятельностных концепций гумбольдтианской ориентации.

Как и всякая другая теория РД, ТРА имеет свои концептуальные предпосылки. Для создателей ТРА она выступала прежде всего как развитие представлений о смысле и значении языковых выражений, сложившихся в философской логике. Вводя понятие перформатива, Дж.Остин рассматривает это как очередной шаг в развитии представлений о границе между осмысленными и бессмысленными высказываниями, Дж.Сëрл подтверждает правильность взгляда, согласно которому знание значения языкового выражения есть знание правил его употребления. Этот взгляд на значение, как и представление о теснейшей связи языка с теми не собственно речевыми действиями, в которые он вплетён, свидетельствуют о глубоком идейном влиянии взглядов позднего Витгенштейна на ТРА [Wittgenstein, 1963].

Что же касается связей ТРА с лингвистической традицией, то, с одной стороны, следует отметить отсутствие прямой идейной связи с какой-либо лингвистической школой, а с другой стороны – довольно высокий уровень лингвистической подготовки еë создателей [Кобозева, 1986, 11]. Для ТРА характерно и отсутствие опоры на какую-либо психологическую, социологическую или философскую теорию деятельности. И, наконец, стоит отметить, что первоначально в качестве основного объекта рассмотрения в ТРА выступали речевые действия, относящиеся к юридической сфере. Поэтому и Дж.Остин нередко апеллирует к опыту юристов (а иногда и полемизирует с ними). Несомненно, акцент на “юридических” РА отразился на понимании речевого действия как действия, совершаемого согласно определённым неязыковым установлениям (конвенциям).

Объект исследования в ТРА – акт речи, состоящий в произношении говорящим предложения в ситуации непосредственного общения со слушающим. Таким образом, ТРА максимально сужает объект исследования по сравнению с другими теориями. С одной стороны, это ограничило возможности ТРА, а с другой – позволило сфокусировать внимание на детальном описании внутренней структуры РА как элементарного звена речевого общения.

Анализируя РА, в принципе, можно делать упор на разные планы его исследования – статический и динамический. В работах основателей ТРА преобладает статический, а в ходе развития ТРА усиливается акцент на динамический подход.

Субъект РД в ТРА понимается как абстрактный индивид, являющийся носителем ряда характеристик – психологических (намерение, эмоциональное состояние, знание, мнение, воля) и социальных (статус по отношению к адресату, функция в рамках определенного социального института). Как отмечает И.М.Кобозева, социальные свойства субъекта, проявляющиеся в его речевом поведении, в ТРА представлены довольно слабо по сравнению с рядом других учений, в которых адресат выступает как обладатель определенного репертуара ролей, как носитель определенных национально-культурных традиций. Конечно, это относится к числу еë слабых сторон [Кобозева, 1986, 12].

Основной метод исследования объекта ТРА – аналитический метод в разных его видах. В отличие от психолингвистических, социолингвистических теорий РД, ТРА базируется на данных мысленного эксперимента, тогда как последние используют методы сбора и обработки данных, разработанные в экспериментальной психологии и социологии.

Теперь мы можем сформулировать общую характеристику ТРА: ТРА – это логико–философское по исходным интересам и лингвистическое по результатам учение о структуре элементарной единице речевого общения – РА, понимаемого как актуализация предложения, причём речевое общение рассматривается как форма проявления межличностных отношений [Кобозева, 1986, 12].

Рассмотрев типологические характеристики ТРА, перейдем к еë «внутренним», «глубинным» характеристикам.

Следует заметить, что формулирование модели коммуникативной ситуации является атрибутом любой теории коммуникативной деятельности. ТРА предлагает свою оригинальную модель коммуникативной ситуации (КС). Кроме “обязательных” компонентов, модель общения (адресант, адресат, высказывание, обстоятельства) модель РА в ТРА включает цель и результат РА (cf.: “целевую” модель пражского функционализма, который так и не раскрыл определяющей роли фактора цели в РД: Лекция 5).

Подход к РА как способу достижения человеком определенной цели и рассмотрение под этим углом зрения используемых им языковых средств – главная особенность ТРА, и именно она привела к ТРА лингвистов, заинтересовавшихся проблемой механизма использования языка для достижения многообразных целей, возникающих в ходе социального взаимодействия людей.

В ТРА единый речевой акт представлен как трехуровневое образование. РА в отношении к используемым в его ходе языковым средствам выступает как локутивный акт. РА в его отношении к манифестируемой цели и ряду условий его осуществления выступает как иллокутивный акт. РА в отношении к своим результатам выступает как перлокутивный акт [Austin, 1973; Остин, 1986]. Эта тройная оппозиция находит свое соответствие в представлении о разнородности плана содержания высказывания. Используя языковые средства в ходе локутивного акта, адресант наделяет свое высказывание локутивным значением. Манифестируя цель, адресант сообщает высказыванию определенную иллокутивную силу. Перлокутивный же акт по самой своей сути не находится в необходимой связи с содержанием высказывания. Таким образом есть две пары взаимосвязанных категорий анализа РА и семантики высказывания: локутивный акт –локутивное значение и иллокутивный акт – иллокутивная сила, обобщаемые в понятиях локуции и иллокуции.

Именно понятие иллокуции является основным новшеством трехуровневой схемы речевого действия, которая была предложена Дж.Остином. почему иллокуция? Да потому что локуция была объектом изучения всех лингвистических семантических теорий, которое моделировали соответствие между изолированным предложением и его смыслом, скорее, псевдосмыслом – теоретическим конструктом, абстрагированным от целого ряда аспектов содержания, передаваемого предложением при его употреблении в общении. Перлокуция – воздействие речи на мысли и чувства аудитории и посредством этого воздействия – на дела и поступки людей. Этим аспектом РА давно занималась риторика. И только понятие иллокуции фиксирует такие аспекты РА и содержания высказывания, которые не улавливаются ни формальной семантикой, ни риторикой в еë традиционном понимании. Естественно, что разъяснению понятия иллокуции в ТРА уделяется главное внимание.

Дж.Остин, вводя понятие иллокутивного акта, не дает ему точного определения, а только приводит примеры иллокутивных актов – вопрос, ответ, информирование, предупреждение, уверение, назначение, критика, etc. Дж.Остин пытается обнаружить различительные признаки иллокуции, и его рассуждения по этому поводу П.Ф.Стросоном сведены к четырём положениям [Стросон, 1986, 131-150], из которых И.М.Кобозева выделяет два самые важные:

1 – иллокутивный акт отличается от локутивного основным признаком – целенаправленностью. 2 – согласно четвёртому положению основной признак, по которому иллокутивный акт противопоставляется перлокутивному – признак конвенциональности. В этих двух положениях, хотя и недостаточно ясно, отражено присущее высказыванию противоречие между двумя неразрывно связанными в нëм моментами – субъективным (цель адресанта) и объективным (не зависящие от адресанта способы обеспечения распознавания этой цели адресатом). В дальнейшем в ТРА это противоречие трактуется как антиномия интенционального и конвенционального в РА.

П.Грайс определил в терминах намерения понятие субъективного значения высказывания, или “значения говорящего” (i.e. значения адресанта) – понятие, выражаемое глаголом “mean” в контексте “A means something by x” “А имел ввиду нечто под х”. Субъективное значение высказывания есть намерение адресанта получит с его помощью определенный результат, благодаря осознанию слушающим этого намерения. Стросон, Сëрл каждый по-своему модифицируют это понятие и приходят к выводу, что намерение, подлежащее распознаванию, или коммуникативное намерение («открытая интенция» - Стросон), составляет самый существенный момент в определении иллокуции [Searle, 1965; Strawson, 1964].

В толковании интенционального аспекта иллокуции разные версии ТРА сходятся, чего нельзя сказать о еë конвенциональном аспекте. Относительно речевых действий можно говорить о двух разных видах конвенций. Первый – языковые конвенции, которые действуют на уровне локутивного акта и определяют локутивное, или языковое, значение высказывания. В общем случае языковых конвенций недостаточно для объяснения производства и восприятия РА на иллокутивном уровне.

Стросон считает конвенциональными не все иллокутивные акты, а только те из них, которые действительно упорядочиваются неязыковыми социальными конвенциями [Стросон, 1986, 132-136]. К какой бы сфере деятельности ни относился конвенциональный РА, он сохраняет свое основное отличие от акта неконвенционального: для его совершения достаточно действовать в строгом соответствии с установленной процедурой (i.e. с установленными неязыковыми социальными конвенциями), и результат, на который нацелено действие, будет достигнут (cf.: назначение на должность, вынесение приговора, присвоение имени, etc., где наиболее ярко проявляется связь языковой деятельности с внеязыковой практической деятельностью; см.: [Остин, 1986, 26]).Однако акты подобного типа не являются типичными представителями иллокутивных актов, хотя и представляют собой важную часть деятельности общения. Все-таки основной проблемой остается объяснение того, кáк обеспечивается распознавание коммуникативного намерения адресанта в речевых актах, которые не регламентированы социальными конвенциями.

Итак, в ТРА был поставлен вопрос о факторах, обеспечивающих подлинный смысл, благодаря чему высказывания становятся носителями речевого замысла коммуникантов и вплетаются в структуру их внеязыковой деятельности. Это вопрос, на который семантические теории, оперирующие изолированными предложениями, в принципе дать ответа не могли. А развитие ТРА можно рассматривать “как движение по пути постепенного расширения области этих факторов” [Кобозева, 1986, 18].

С самого начала в ТРА стало построение классификации иллокутивных актов, которое рассматривалось в качестве одного из путей выявления названных выше факторов, понимаемых как разные аспекты иллокутивного акта.

Помня о том, что в центре внимания нашей дисциплины – прагматические аспектов перевода, мы все-таки не можем не остановиться на классификациях иллокутивных актов, поскольку структура РА имеет и непосредственное отношение к переводу [Ballmer, Brennenstuhl, 1981].

Первая классификация иллокутивных актов принадлежит Дж.Остину, который считал, что для уяснения сущности иллокуции необходимо собрать и классифицировать глаголы, номинирующие действия, производимые при говорении, и могут быть использованы для экспликации силы высказывания иллокутивные глаголы. Однако с точки зрения лексической семантики такая классификация представляет собой грубое приближение к сложной структуре данного лексико-семантического поля [cf.: Wierzbicka, 1972]. Дж.Сëрл, критикуя классификацию Дж.Остина, справедливо указал на неправомерность смешения иллокутивных актов, которые являются реальностью речевого общения и не зависят от конкретного языка, и иллокутивных глаголов, специфически отражающих эту реальность в лексической системе конкретного языка.

Значительный шаг вперёд по сравнению с рядом предшествующих попыток представляет собой классификация Дж.Сëрла, которую он строит как классификацию актов, а не глаголов. Базу этой классификации составляют не менее двенадцати лингвистически значимых параметров, дифференцирующих иллокутивные акты. Из них автор выделяет наиболее существенные: иллокутивная цель(illocutionary point), направление приспособления (direction of fit), и выраженное психологическое состояние. Именно они являются основой таксономии главных классов иллокутивных актов. Дж.Сëрл представляет пять базисных видов иллокутивных актов: репрезентативы (ассертивы), директивы, комиссивы, экспрессивы и декларации, даëт каждому определение. Как мы уже отмечали, классификация Дж.Остина имеет недостатки, и главный из них – отсутствие чётких критериев для отграничения одного вида иллокутивной силы (illocutionary force) от других. Перформативные глаголы (мы коснёмся перформатива), которые составляют своеобразную парадигму в каждом из названных пяти видов / классов, обладают разными синтаксическими свойствами. Безусловно и список признаков в классификации Дж. Сëрла тоже имеет определенные недостатки (e.g.: не все признаки существенны, взаимонезависимы и имеют чёткий смысл), всё-таки он расширяет область факторов, которые участвуют в передаче адресантом и восприятии адресатом актуального смысла высказывания. Появляется такой важный фактор, как отношение речевого акта к предшествующему дискурсу. То, что было высказано коммуникантами к моменту очередного РА, играет роль как в формировании коммуникативного намерения (коммуникативной интенции) адресанта, так и в распознавании его адресатом.

Область факторов, определяющих речевое действие на уровне иллокуции, ещë больше расширяется, когда ТРА сталкивается с необходимостью объяснить феномен косвенных речевых актов – речевых действий, иллокутивная цель которых не находит прямого отражения в языковой структуре употребленного высказывания (cf.: “проективный текст” в книге: Верещагин Е.М.; Костомаров В.Г. Язык и культура. М., 1983, с.137-138). В узком смысле косвенными речевыми актами называют только высказывание, в которых представлен некоторый стандартный способ косвенного выражения цели, i.e. языковое выражение, которое, сохраняя свое основное, прямое назначение показателя иллокутивной силы a, регулярно используется как показатель иллокутивной силы b, e.g.: структурная схема вопроса не могли бы вы (сделать что-либо) регулярно используется для выражения вежливого побуждения.

Ещë один важный момент, который следует отметить. В одной из работ Дж.М.Сэдока указывалось на то, что КРА (в узком смысле) следует рассматривать как проявление языковой полисемии [Sadock, 1974]. Дж.Сëрл, выражая несогласие с этой точкой зрения, показывает, что КРА независимо от того, является ли способ их осуществления стандартизованным, имеют в основе один и тот же механизм косвенного выражения намерения адресанта. Прибегая по той или иной причине (скажем, из вежливости) к косвенному способу выражения своей цели, адресант рассчитывает не только на языковые знания собеседника (i.e. участника акт коммуникации), но и на его разнообразные неязыковые знания: знания принципов общения типа максим кооперативного диалога [Grice, 1975], знания условий успешности РА и, наконец, фоновые (“энциклопедические”) знания. Так, к факторам, обусловливающим актуальный смысл высказывания (=иллокутивная функция + пропозициональное содержание), добавляется очень важные – знания коммуникантов о принципах общения и их фоновые знания.

Подведëм итог рассмотрению стандартной теории речевых актов.

Рассматривая РА как многоуровневое образование и выделяя иллокутивный уровень в качестве основного объекта исследования, ТРА показала важность учёта подлежащей распознаванию цели (намерения / интенции) адресанта для объяснения процессов речевого взаимодействия. С одной стороны, была выявлена взаимосвязь намерения с другими экстралингвистическими факторами в форме соответствия между иллокутивной целью (= существенным условием РА) и обстоятельствами РА (фиксируемыми как подготовительные и др. условия) – психологическим состоянием адресанта, его социальным статусом, его интересами, его представлениями о ситуации общения, в том числе об адресате, его знаниями, интересами, социальным статусом. С другой стороны, были выявлены основные формы отражения иллокутивной цели адресанта в языковой структуре используемого предложения.

Кроме того, в ТРА были затронуты проблемы типологии коммуникативных неудач (классификация неудач перформативных высказываний и учение об условии успешности РА), типологии первичных речевых жанров (в ТРА она решается с помощью инвентаризации и классификации иллокутивных актов.

В то же время ТРА не даёт ответа на многие актуальные вопросы теории общения, например, пока ещë не объяснено, как иллокутивная цель соотносится с практической. ТРА не выявляет связей между стратегической целью речевого взаимодействия и тактическими целями составляющих его РА; не показывает, как принадлежность человека к определëнному коллективу и к определëнной культуре влияет на характеристики его речевого поведения [Кобозева, 1986, 7-21].

Всякое социальное поведение регламентируется правилами. Это относится и к РД. Нормы речевого поведения, как справедливо отмечает Н.Д.Арутюнова, хотя и входят (или должны входить) в систему воспитания, относятся к области молчаливых соглашений между коммуникативно обязанными членами общества, а задача прагматики – их выявить и сформулировать [НЗЛ, 1986]. Более развëрнутый и систематический опыт формулирования правил (максим) коммуникации принадлежит П.Грайсу [Grice, ibid.; тж.:Lakoff, 1973; Рождественский, 1978; Демьянков, 1981; Почепцов, 1980].

Основной принцип – “принцип кооперации” [Grice, ibid] – требование делать вклад в речевое общение соответствующим принятой цели и направлению разговора. Этому принципу подчинены четыре вида максим: 1 – максима полноты информации; 2 – максима качества (Говори правду!); 3 – максима релевантности (Не отклоняйся от темы!); 4 – максима манеры (Говори ясно, коротко и последовательно).

Другой, не менее важный принцип, регулирующий отношение я – “другие” принадлежит речевому этикету – принцип вежливости, требующий удовлетворения следующих максим: 1 – максимы такта (Соблюдай интересы другого! Не нарушай границ его личной сферы!); 2 – максимы великодушия (Не затрудняй других!); 3 – максимы одобрения (Не порочь других!); 4 – максимы скромности (Отстраняй от себя похвалы!); 5 – максимы согласия (Избегай возражений!); 6 – максимы симпатии (Высказывай благожелательность!) [Арутюнова, 1985].

В большинстве случаев адресат нарушает правила коммуникации [Арутюнова, ibid] в поисках косвенного способа выражения некоторого смысла, а это значит что он заинтересован в том, чтобы передача была принята. Основной принцип интерпретации высказывания – в том, что нарушение правила касается только “поверхностного”, i.e. буквального, значения РА. “Глубинное” же его содержание соответствует требованиям коммуникативных максим. Таким образом, адресат исходит из предположения, что максимы речевого общения способны имплицировать передаваемый ему адресантом смысл (conveyed meaning). Но поскольку адресант обращается с правилами коммуникации достаточно свободно, эти правила не могут задавать смысл высказыванию однозначно. Вытекающие из них импликации не строги. Чтобы отличить их от логических отношений типа материальной импликации, вывода и следования, П.Грайс назвал их импликатурами речевого общения, или коммуникативными импликатурами (conversational implicatures) [Грайс, 1985, 217-237]. Логические отношения соединяют между собой значения предложений. Прагматические (к ним принадлежат и импликатуры) – отражают коммуникативную интенцию адресата. Субъект импликации – пропозиция, субъект импликатуры – адресат или (по метонимическому переносу) взятое в контексте речи высказывание. А сейчас мы, используя импликатуру ( i.e. понятие “импликатура”), можем дать определение косвенного речевого акта: КРА – тот РА, смысл или иллокутивная сила которого выводится адресатом по правилам импликатур.

Необходимо заметить, что сила импликатур речевого общения не только в том, что они подсказывают технику вывода косвенных смыслов, но также и в том, что они уточняют прямой смысл высказывания, исключая другие интерпретации, совместимые с его значением.

Не следует забывать о том, что логическая истина отличается от прагматической. Первая устанавливается по принципу совместимости с действительным положением дел, для второй важнее содержать то количество информации, которое отвечает конкретным задачам коммуникации [Арутюнова, 1985, 31].

Наконец, ещë одно важное для нас понятие, введённое Дж.Остином – понятие и сам термин “перформатив” (=“перформативное предложение”, или перформативное высказывание) [Остин, 1986, 27]. Дж.Остин разъясняет само название перформатива – от perform «исполнять, выполнять, делать, осуществлять» - обычного глагола, сочетающегося с существительным action «действие». Название указывает, что производство высказывания осуществлением действия: естественно предполагать, что в этом случае происходит не просто говорение [Остин, op.cit.].

Итак, перформатив – высказывание, эквивалентное действию, поступку. Перформатив входит в контекст жизненных событий, создавая социальную, коммуникативную или межличностную ситуацию, которая влечëт за собой определëнные последствия, e.g.: объявление войны, декларация, завещание, присяга, извинение, административные или военные приказы, etc.

Соответствующее перформативное действие осуществляется самим РА, e.g. : присяга невозможна без произнесения еë текста. В этом смысле перформативы автореферентны, i.e. они указывают на действие, которое выполняется ими самими. В перформативе язык реализует функцию, которая близка к магической (ритуальной), cf.присвоение объектам имён, провозглашение республики, etc.

Как уже говорилось, понятие перформатива и сам термин были введены Дж.Остином. Сходные наблюдения над употреблением высказывания делались Е.Бенвенистом в рамках его теории дискурса, Д.Юмом.

Перформатив характеризуется следующими чертами: 1 – перформатив обычно содержит глагол в 1-м лице ед. числа, наст. времени, изъяв. наклонения, в активном залоге, e.g.: «Я клянусь» - “I appeal”, хотя возможны и безличные формулы: «Здесь не курят» - “No smoking”; 2 – когда адресант употребляет перформатив, он совершает (а не называет/описывает) действие, cf.: «Я клянусь» - «Он поклялся»; таким образом, будучи действием, а не сообщением о действии, перформатив не может получить истинностной оценки. Истинностное значение может иметь только пропозиция, вводимая перформативным глаголом. Это отличает перформатив от таких автореферентных высказываний, как “Я сейчас разговариваю”, которое выражает необходимую истину; 3 – перформатив может быть эффективным и неэффективным. Чтобы быть эффективным, перформатив должен удовлетворять “условиям истинности” (у Остина – “felicity conditions, felicity [c] well-chosen expression or phrase; [u] pleasing manner of speaking/writing [OALD]), e.g.: эффективность приказа обеспечивается тем, что он отдаëтся лицом, наделенным соответствующими полномочиями, выполним, есть лицо, способное его выполнить; 4 – перформатив опирается на социальные конвенции / установления, i.e. систему норм, e.g.: приказ возможен там, где существует институт субординации, поэтому перформатив имеет нормативные для данного социума последствия.

В концепции Дж.Остина понятие перформатива, отвечающее тенденции соединения языка и деятельности, позднее было сближено с понятием иллокутивной силы – коммуникативной направленности высказывания. Перформативными стали называть глаголы, номинирующие цель РА, e.g.: обещать, возражать, приказывать, etc. Для таких глаголов характерно функциональное обособление формы 1-го лица наст. времени, изъяв. наклонения, cf.: “Я обещаю” есть акт обещания,

“Он обещает” - описание акта обещания, его констатация.

Перформативные глаголы включают в свою компонентную структуру признак речевого выражения коммуникативной интенции. Глаголы, номинирующие предосудительные коммуникативные цели (такие как “лгать”, “оскорблять”, “порочить”, etc.) не допускают перформативного употребления [Vendler, 1976; НЗЛ, 1985,242-248].

Большинство перформативных глаголов вводит пропозицию и рассматривается в ряду других глаголов пропозиционального отношения (установки). При определённых условиях перформативный глагол не теряет своей функции в позиции, зависимой от модального слова, e.g.: «Могу ли я Вас пригласить на мою лекцию?» равнозначен приглашению. Такой перформатив называется смягчённый / косвенный (hedged performative).

Итак, прагматика представляет собой область исследований в семиотике и лингвистике, в которой изучается функционирование языковых знаков в речи. Термин “прагматика” был введён в конце 30-х годов 20в. Ч.У.Моррисом как название одного из разделов семиотики. Ч.У.Моррис разделил семиотику на семантику (изучающую отношения «знак → объект»), синтактику (раздел о межзнаковых отношениях) и прагматику, которая изучает отношение к знакам тех, кто их использует.

Выделение и формирование прагматики как области лингвистических исследований началось в 60-х – нач. 70-х годов. Этому способствовали логико-философские теории РА Дж.Остина, Дж.Р.Сëрла, З.Вендлера, а также прагматические теории значения П.Грайса, прагматитческие теории раференции Л.Линского, Дж.Р.Сëрла, П.Ф.Стросона и других.

Лингвистическая прагматика не имеет чётких контуров, в неë включается комплекс вопросов, связанных с адресантом, адресатом, их взаимодействием в коммуникации, в ситуации общения.

В связи с адресантом изучаются:

1 – явные и скрытые (эксплицитные и имплицитные) цели высказывания – иллокутивные силы (сообщение некоторой информации / мнения, вопрос, приказ, просьба, совет, обещание, извинение, приветствие, жалоба, etc.);

2 – тактика коммуникации и типы речевого поведения;

3 – правила коммуникации, подчинённые так называемому принципу сотрудничества (кооперации), который рекомендует строить речевое общение в соответствии с принятой целью и направлением общения, e.g. адекватно нормировать сообщаемую информацию (максима количества), сообщать только истинную информацию и обоснованные оценки (максима качества), делать сообщение релевантным относительно темы коммуникации (максима отношения), делать речь ясной, недвусмысленной и последовательной (максима манеры речи). Эти правила получили название конверсационных максим (= максим ведения разговора);

4 – установка адресанта / прагматическое значение высказывания (косвенные смыслы высказывания, намëки, etc.);

5 – референция адресанта – отнесение языковых выражений к предметам действительности, вытекающих (выражений) из намерений адресанта;

6 – прагматические пресуппозиции: оценка адресантом общего фонда знаний, конкретной информированности, интересов, мнений и взглядов, психологического состояния, особенностей характера и способности понимания адресата;

7 – отношение адресата к тому, чтó он сообщает: оценка содержания высказывания (его истинность / ложность, ирония, многозначительность, несерьëзность, etc.); введение в фокус интереса одного из тех лиц, о которых адресант ведëт речь (эмпатия); организация высказывания в соответствии с тем, чемý в сообщении придаётся наибольшее значение.

В связи с адресантом изучаются:

1 – интерпретация высказывания, в том числе правила вывода косвенных и скрытых смыслов из прямого значения высказывания; в этих правилах учитывается контекст, прагматическая ситуация и пресуппозиции, а также цели, с которыми адресат может сознательно отступать от максим общения, e.g.: нарушать принципы релевантности, сообщать очевидные адресату вещи, etc.);

2 – воздействие высказывания на адресата (Дж.Остин – «перлокутивный эффект»): расширение информированности адресата; изменения в эмоциональном состоянии, взглядах и оценках адресата; влияние на совершаемые им действия; эстетический эффект, etc.

3 – типы речевого реагирования на полученный стимул, i.e. прямые и косвенные реакции (e.g. способы отклонения от прямого ответа на вопрос).

В связи с отношениями между участниками коммуникации изучаются:

1 – формы речевого общения: информативный диалог, дружеская беседа, спор, ссора, etc.

2 – социально-этикетная сторона речи: формы обращения, стили общения;

3 – соотношение между участниками коммуникации в тех или иных РА (cf.: просьба – приказ).

В связи с ситуацией общения изучаются:

1 – интерпретация дейктических знаков (e.g. здесь, сейчас, этот, etc.), которые следует отличать от стереоскопических, включающих в компонентную структуру значения сему “наблюдатель”; также интерпретация индексальных компонентов в значении ЛЕ (cf.: to come – to go, пiдходити – приходити, etc.);

2 – влияние коммуникативной ситуации на тематику и формы коммуникации (cf.: типичные темы и формы разговора в гостях, на банкете, в больнице, в приëмных адвокатов, etc.).

Прагматика изучает речь также в рамках общей теории человеческой деятельности (cf. Психолингвистика). Так, Дж.Остином был выделен класс перформативных высказываний, или перформативов.

Таким образом, объединяющим принципом прагматики является принцип употребления языка в коммуникативных ситуациях адресантом и принцип прагматической компетенции адресанта. В результате этого прагматика охватила многие проблемы, которые имеют длительную историю изучения в рамках риторики и стилистики, коммуникативного синтаксиса, теории и типологии речи и речевой деятельности, теории коммуникации и функциональных стилей, психолингвистики, соцоилингвистики, теории дискурса и других. С ними лингвистическая прагматика имеет обширные области пересечения исследовательских интересов, а с лингвопереводоведением – не только исследовательских, но и практических.