Толкование пословицы

Лучше синица в руке,

чем журавль в небе

Утоли мои печали, утоли!

Снова снятся мне ночами журавли:

Раньше снились мне синицы – и не зря! –

Как забытые страницы букваря.

Были многие из них в моей руке…

Этих ласковых синиц что рыб в реке.

Но летели как-то птицы на заре,

Журавли, а не синицы в ноябре.

И отстал один печальный журавель,

плача крыльями,

как нотами Равель.

Что мне делать? Вся исплакана земля…

Что мне делать? Как поймать мне журавля?

У меня нет ни двора и ни кола, –

только эти журавлиные крыла.

Только тянет журавля туда, на юг…

Удержать его моих не хватит рук.

Что ему моя печальная земля?

Тянет в небо, в журавлиность журавля.

Ах, журавлик! Ах, мой стройный, погоди!

От снегов тебя я спрячу на груди.

Если хочешь, я забуду речь свою,

Если хочешь, журавлиное спою.

Буду только журавлиное шептать…

Мой журавлик! Хочешь, стану я летать?

Выше крыши, выше старых тополей,

выше неба, выше стаи журавлей.

Я забуду навсегда язык земли…

Утоли мои печали, утоли!

… Как молитвы, улетают журавли,

прямо в небо отрываясь от земли.

Мой журавль не замедляет ход

уж который день,

который год.

Все кружит, все светится вдали …

Утоли мои печали, утоли!

1) В какой ситуации общения могло появиться это стихотворение? (Оно родилось из стремления автора объять весь мир, поделиться своим сокровенным с каждым, и тем самым не только приобщить читателя к своей тайне, но и научить его глубже видеть мир, противоречия, стремиться к идеалу, страдать, рождаться заново для счастья, может быть, снова и снова недостижимого. Стихи Кашежевой выполняют две основные речевые функции: во-первых, эстетическую, во-вторых, коммуникативную. С одной стороны, они как бы завораживают, повергают нас в сладкое и горькое наслаждение, с другой стороны, они волнуют душу, зовут откликнуться, ринуться вместе с автором, может быть, даже в пучину бед и одиночества во имя идеала, во имя поисков недосягаемого счастья, да, именно свободы от того мещанского счастья, которым живут, каким вполне удовлетворены «синицы». Художественная речь поэтессы в этом стихотворении достигает совершенства: автору удается нарисовать живую, образную картину, передать читателю чувства, вызвать в его душе отклик на содержание произведения).

2) Какие стилевые черты присущи художественной речи поэтессы? (В стихотворении «Толкование пословицы» уместился целый мир чувств: от обычного детского волнения до вселенской печали, вечной, возвращающейся «на круги своя». «Утоли мои печали, утоли!» – начинает поэтесса свои стихи, повторяя эту же строку и в конце произведения. И мы, читая это, чувствуем, как захватывает нас образность произведения: не только художественный образ журавля, но и образный строй речи, ее эмоциональность, которая тесно переплетается с образностью.

«Что мне делать? Вся исплакана земля …» Как бы надламывается строка, автор страдает – и строка «страдает». В «надломленной», экспрессивной строке моментально предстают два образа: мятущийся автор и страдающая земля, политая слезами, принявшая на себя чужое горе.

«У меня нет ни двора и ни кола, – только эти журавлиные крыла». Какая осязаемая конкретность! И в то же время необыкновенная обобщенность образа: «только эти журавлиные крыла» – ничего нет, и счастья тоже нет, и даже ощущения счастья тоже нет, есть только всесильный, неистребимый порыв к нему, стремление подняться над обыденностью, может быть, даже перевоплотиться. И еще многое другое …).

3) Проследите, как меняется значение слова «журавль» в стихотворении. (Вначале мы просто получаем информацию о том, что автору ночами снятся журавли. Наверное, такие, какими мы их видим в небе или в кино с их извечным «курлыканьем». И вдруг: «раньше снились мне синицы …» В текст врывается нечто новое – и мы поневоле мысленно возвращаемся к пословице «Лучше синица в руке, чем журавль в небе», чувствуя при этом, что у автора не все по пословице. Все как будто бы меняется местами. И вот он снова – «печальный журавль», пока еще конкретный, осязаемый, тот самый, который отстал от стаи, но почему-то такой нужный автору, волнующий его воображение.

«Как поймать мне журавля?» Что это? Стремление к счастью-горю? Новая ипостась журавля? Или тот самый, отставший от стаи? Нет, уже другой журавль. «Журавль» как символ недосягаемого. И таким он остается до конца стихотворения, но правда, и другим тоже, «присвоенным», «выстраданным». Недаром же автор говорит: «Мой журавлик …»).

4) Выделите и охарактеризуйте языковые средства, передающие эмоциональность автора, направленную на контакт с читателем. (Во-первых, необходимо отметить синтаксические особенности текста. Автор использует повторяющееся вопросительное предложение: «Что мне делать?» По сходной схеме построено предложение «Что ему моя печальная земля?» Сама природа этих вопросов неоднозначна. С одной стороны, это риторический вопрос, не требующий ответа, но в то же время автор обращается и к самому себе, пытаясь разгадать тайну бытия. Но ведь и читатель! Ведь это к нему обращается автор, будоража его чувства.

Восклицательные предложения настолько же эмоциональны, как и вопросительные. Они создают особый, экспрессивный строй стихотворения. Их стилистические функции разнообразны. Вот они выражают страстное желание: «Утоли мои печали, утоли!» А может быть, просьбу. К кому? К себе? К людям? К небу? А может быть, извечную мольбу человека о счастье.

А вот совсем другое: «… – и не зря!» Слова звучат как взрыв, как вызов общепринятой морали, вызов «позорному благоразумию».

А вот крик души: «Ах, журавлик!» Почти как журавлиный крик. А дальше просьба: «Ах, мой стройный, погоди!» Просьба ли? Да, нет! Пожалуй, стремленье удержать миг. И снова через несколько строк воспаряющее к небесам: «Утоли мои печали, утоли!» Крик человеческой души! Нечеловеческий крик! Неземная скорбь! И вдруг в конце опять извечное: «Утоли мои печали, утоли!» Но уже не просьба, и не мольба, а надежда…

И везде обратный порядок слов, и везде расчлененные (парцеллированные) конструкции, усиливающие экспрессию, и тем самым эмоциональность каждой строки: 1) Буду только журавлиное шептать …; 2) Хочешь, стану я летать? Выше крыши, выше старых тополей, выше неба, выше стаи журавлей…

Одно из основных языковых средств, выражающих эмоциональность, – это повтор. В стихотворении «Толкование пословицы» поэтесса использует разные повторы: 1) характеризующиеся отношением к языковым уровням (лексические, синтаксические); 2) связанные с композицией стихотворения (дистантные, контактные повторы).

Если хочешь, я забуду речь свою,

Если хочешь, журавлиное спою.

Буду только журавлиное шептать…

В данном случае контактный синтаксический и лексические повторы делают речь наиболее выразительной, эмоциональной. Но особой динамики достигает стих в тех случаях, когда автор использует для повтора контекстные синонимы:

Но летели как-то птицы на заре,

Журавли, а не синицы в ноябре.

Подобный повтор не только делает речь разнообразней, богаче, но и привносит в текст дополнительный оттенок смысла: нет, не обычные птицы, не такие, как все, а совсем другие – журавли).

При анализе художественного текста с весьма прозаичным, на первый взгляд, названием «Толкование пословицы» мы предложили учащимся ряд вопросов, ответы на которые органически взаимосвязаны. Иногда бывает не то, чтобы трудно, но нелепо предлагать учащимся, «выдернув» из текста одно слово, анализировать его. При этом как бы разрушается художественная ткань произведения. Поэтому различные функции одной и той же языковой единицы целесообразно рассматривать в контексте целостного стилистического анализа. «Выдергивание» слова из контекста может приводить к «передергиванию» сущности поэтического текста, хотя при этом мы, конечно, учитываем, что восприятие может быть разным и даже доходить до прямо противоположных точек зрения. Но это уже проблема восприятия читателя, которую мы не ставили в своей работе. Здесь же речь идет о формировании на уроках русского языка творческих способностей, лежащих в основе развития мышления в речи. Без развития творческих способностей невозможно обучение речевой деятельности.

Отметим, кстати, что беглость речи также относят в психологии к разряду творческих способностей. Действительно, легкость формулирования необходима, чтобы облечь мысль в слова. Логические операции над информацией зачастую протекают как действия над словами. В связи с этим мыслительные процессы могут испытать влияние фиксированной синтаксической структуры языка. Тесная связь синтаксиса с мыслительными процессами может порождать распространенный феномен – бойкую бессмысленную речь. Синтаксически правильные тексты создают иллюзию осмысленности, видимость содержания. Однако порой почти безупречная грамматическая форма изложения маскирует пустоту, бессодержательность. С подобными текстами мы сталкиваемся не только в науке, публицистике, но и в школьной практике. Любопытно, что при переводе такого текста на другой язык сразу же обнажается смысловой вакуум. (О подобных текстах говорится в шестой главе, где анализируются речевые ошибки учащихся).

Пустословие – это и отсутствие культуры речи, разрушение ее богатства при внешне разнообразном наборе языковых средств. Неспроста, очевидно, в старинных руководствах по риторике первое правило красноречия формулировалось так: «Ежели тебе нечего сказать – молчи». Поэтому, обучая речевой деятельности, необходимо создать такую систему заданий, которая не только побуждает говорить и писать, но и пробуждает мысли, чувства, эмоции. Разве, давая для анализа приведенные ниже стихи, можно остановиться только на таких заданиях: 1) Найдите в учебном словаре стилистических терминов слово «синоним»; 2) выделите в стихах контекстные синонимы и определите их функции? Нет, этого недостаточно, потому что в нескольких строчках, в нескольких словах отразилась целая эпоха, вместилось нестандартное мировоззрение, целый мир чувств и переживаний. А если еще представить, что стихи написаны не сейчас, когда все отрицается и разрушается, а в 1961 году, когда страна была устремлена в коммунизм, когда многое начиналось и завтрашний день сулил радость для всех. На фоне этой, недавней истории, они звучат еще более странно и емко, и все это надо ощутить, перечувствовать, высказать.

Николай Панченко