§ 4. Репрезентативность на лексическом уровне

Репрезентативность на лексическом уровне достигается обычно «меньшей кровью», чем на уровне грамматическом, хотя и здесь она дается нелегко.

Лексика традиционно создает проблемы прежде всего из-за несо­впадения объема значения лексем в разных, даже близкородственных, языках.

При этом разным набором значений в разных языках обладают да­же самые, казалось бы, простые слова. Сравним, например, англий­ское слово tree и русское дерево.

Из таблицы видно, что, у английского слова tree меньше значений, чем у русского слова дерево, зато оно включается в большее количест­во фразеологизмов и сложно образованных слов. При этом у обоих

слов совпадают только одно прямое значение (a tall plant with a long trunk made of wood, which usually has leaves and branches, and which can live for many years = многолетнее растение с твердым стволом и отходящими от него ветвями, образующими крону) и одно непрямое (a chart that shows all the people in your family over many generations and their relationships with one another = изображение истории рода в виде разветвленного дерева). Это может отразиться на репрезентирующих свойствах переводов, в состав транслатем которых будет входить слово tree или дерево, что, ко­нечно, не означает невозможности слову дерево в значении II найти соответствия в английском языке. Им будет слово wood. Проблема в другом: слово дерево в значении I может смыкаться в каком-нибудь по­тенциально возможном контексте со словом дерево в значении II, и тогда английский перевод не сможет репрезентировать (т.е. передать) эту игру значений русского слова. Другими словам, транслатеме дере­во — tree будет «квази-соответствовать» транслатема дерево — wood.

То же можно сказать и обо всех приведенных в таблице английских фразеологизмах и сложных образованиях, в состав которых входит слово tree; русские соответствия не будут репрезентировать с той же степенью яркости соотнесенность прямого и непрямого значений сло­ва tree. Кроме того, если в русском языке слово дерево — исключитель­но имя существительное, то в английском соответствующее ему слово tree реализуется и как глагол со своей парадигмой {trees, treeing, treed и т.д.). Хотя глагол tree вполне возможно переводить на русский язык глагольными словосочетаниями типа загнать на дерево, перевод, ре­презентативный с лексической точки зрения, теряет в репрезентатив­ности с точек зрения грамматической и синтаксической.

С лексическим уровнем репрезентативности связана также про­блема передачи различного рода национальных и культурных реалий того или иного языка средствами другого языка.

Надо сказать, что в теории и практике перевода существуют до­вольно четко разработанные и ясно сформулированные принципы, помогающие разрешить эту проблему.

Прежде всего, реалии могут передаваться путем заимствования. При этом переводчик работает на фонетическом уровне (о чем см. вы­ше), т.е. он либо транслитерирует, либо транскрибирует иностранное 1 слово. Конечно, этим не следует злоупотреблять, но иногда другого пути просто нет. Речь идет о случаях (и отнюдь не редких), когда при­нимающая культура просто не знает пришедшего из ИЯ и его культу­ры понятия, явления, предмета и т.п. Практически в любом современ­ном языке можно найти немало заимствований, хотя и не все языки настолько открыты для них (транслитераций и транскрипций), как, скажем, английский, в котором их огромное количество. В некоторых странах, например во Франции, предпринимаются отчаянные попыт­ки противостоять заимствованиям на государственном уровне — на уровне Французской академии наук. Ирония состоит в том, что на нынешнем этапе мировой истории заимствования идут главным образом из языка, который сам в значительной степени состоит из заим­ствований, — из английского (особенно американского английского).

Едва ли не лучше всех других языков с потоком американизмов удается справляться исландскому языку, предпочитающему собствен­ные языковые средства (аффиксы, корни). Хотя и здесь вряд ли мож­но говорить о языковом «герметизме». Просто в данном случае часто используется еще один способ, который, тем не менее, тоже имеет от­ношение к заимствованию, — так называемое калькирование. В про­цессе калькирования переводящий язык пользуется собственными аффиксами и корнями, но соединяет их так же, как они соединены в переводимом слове.

Например, английское слово circumstance произошло от латинско­го существительного circumstantia, которое в свою очередь было обра­зовано от глагола circumstare, сложно образованного слова, состояще­го из основ circum (вокруг) и stare (стоять). В английском налицо пример транслитерирующего заимствования, причем благодаря сов­падению графики в обоих языках заимствование практически полно­стью совпадает со словом-оригиналом.

Французское слово circonstance, как и целый ряд других француз­ских заимствований из вульгарной латыни, тяготеет к транскрибиру­ющему заимствованию, поскольку в большей степени опирается на то, как слово воспринималось на слух, а не визуально (в письменных источниках).

Русское слово обстоятельство — пример калькирующего заимст­вования, где об- соответствует латинскому префиксу circum-, a -cmoj-восходит к латинскому корню -sta-.

Реалии могут также передаваться с помощью пояснительного, или описательного, перевода. При этом моно- или двулексемное образова­ние передается более распространенным периодом, поясняющим или описывающим то или иное явление, тот или иной предмет. Такой спо­соб перевода является уже заимствованием не на уровне лексемы, а на уровне стоящего за ней содержания. Поэтому репрезентативность пере­вода здесь обеспечивается на уровне темы (содержания, или плана со­держания) и в меньшей степени на уровне плана выражения (тона), чем объясняется потеря образности, эмоциональности, экспрессивности.

Нередко, как уже говорилось, язык пытаются искусственно «гер­метизировать», защитить от иноязычных заимствований. Но спасать язык нужно не от чужого языка, а от чужой культуры, потом именно влияние чужой культуры ведет за собой появление в языке новых слов и выражений.

Иногда языку навязываются определенные типы заимствований, но он сопротивляется и выбирает то, что считает для себя боле приемлемым. Фактически на наших глазах такое произошло с термином ЭВМ (электронно-вычислительная машина), который существовал в конце 1960-х, в 1970-х гг. Теперь его полностью заменил термин компьютер. При этом, если посмотрим на оба термина, то обнаружим, что язык предпочел описательному переводу перевод транскрибирующий.

Видимо, нельзя говорить о прямой взаимозависимости репрезенти­рующей способности перевода и вида перевода-заимствования. В этом смысле перевод следует за языком, т.е. обеспечивает узнаваемость и четкую идентификацию денотата, стоящего за данной переводимой / переводящей лексической транслатемой.

Фактические ошибки — это самые вопиющие нарушения репре­зентативности перевода на лексическом уровне. Как и в любой другой сфере человеческой деятельности, в переводе безошибочность — это скорее идеал, чем практически реализуемая задача. Но точно так же, как и в любой другой сфере человеческой деятельности, чем больше опыт человека, тем меньше ошибок он совершает. И все же они неиз­бежны. Errare humanum est.

Ошибок не следует бояться, главное — уметь и не бояться их ис­правлять, чтобы не создавать препятствий для общения, способство­вать которому и призван переводчик.

Упомянем, что есть два типа ошибок. Первый — это ошибки, не рождающие у носителей переводящего языка (ПЯ) никаких ассоциа­ций. Такие ошибки легко прощаются адресатами перевода, носителя­ми ПЯ. Люди, говорящие на языке перевода, обычно с пониманием относятся к переводчику, допускающему такого рода ошибки, к кото­рым относятся, например, оговорки. Как правило, они не препятству­ют выполнению переводом его репрезентирующей функции. Такие ошибки отметаются реципиентами перевода так же, как радиослушатель отметает звуковые помехи, слушая радиопередачу. Он умеет отделить главное, те звуки, которые важны для понимания передаваем информации, от несущественного, тех звуков, которые суть лишь мехи. Например, если вместо яблоко будет произнесено янблоко, никакой сколько-нибудь существенной для общения потери не будет. Носитель русского языка, реципиент сообщения, внутренне исправит оговорку и без труда поймет, что имеется в виду.

Другое дело — ошибки, вызывающие у реципиента, носителя ПЯ, пенные, чаще всего нежелательные для данной ситуации общения ассоциации. Такие ошибки мешают восприятию передаваемой в ходе общения информации. И переводчик не должен быть источником таких ошибок.

Речь идет об ошибках, меняющих смысл слов в ПЯ. Например, если мы перепутаем слова ripe (зрелый) и rape (изнасиловать), переводя с русского языка на английский, то англоязычный реципиент будет отвлечен от восприятия важной для данной коммуникации информации. Или если вместо того, чтобы перевести словосочетание слабое сто (Книги — мое слабое место. Читаю всегда и везде с превеликим удовольствием) как weak point, переводчик скажет tender point, он рис­кует рассмешить носителей английского языка и серьезно помешать ходу общения, а следовательно, разрушить репрезентирующий эф­фект своего перевода.

Между прочим, такие ошибки обычно не прощаются, причем во­все не из-за патологической зловредности носителей ПЯ, а потому, что они создают комический эффект и уходят корнями в малорегулируемое «языковое подсознание». Чтобы удалить это комическое вос­поминание, нужно, чтобы прошло много времени. Даже если пере­водчику и «простят» такую ошибку сразу, за ним долго будет тянуться шлейф насмешек, что повредит уже не только репрезентативности то­го конкретного общения, во время которого он допустил эту ошибку, но и его профессиональной репутации.

Отдельно следует сказать о репрезентативности перевода фразео­логизмов, лексических единиц, находящихся на уровне так называе­мого малого синтаксиса. (Есть, однако, и более крупные фразеологи­ческие образования)/

Под фразеологизмами понимают несколько типов разнородных сочетаний: структуры типа фразовых глаголов в английском языке (give up, put up with) идиомы (выносить сор из избы), пословицы, поговорки (не в свои сани не садись, любишь кататься, люби и саночки возить, крылатые слова (Человек — это звучит гордо). Элементы всех сочетаний находятся в разной степени взаимозависимости. По

общепринятой классификации В.В. Виноградова, выделяются фразеологические сочетания, фразеологические единства и фразеологические сращения.

Для переводоведения, в отличие от лексикологии, не столь принципиальна собственно классификация фразеологизмов. В какую из фразеологизмов отнести выражение бить баклуши? В какую — much of muchness? Все это отступает для переводчика на второй план, зато он должен уметь выделять собственно семантическое ядро вы­сказывания и его лексическую образность, потому что в разных видах текстов ему придется работать с этими выражениями по-разному. На­пример, при переводе научного текста, в котором употреблен какой-то фразеологизм, переводчик может сохранить лишь план содержа­ния. И хотя, конечно, определенного рода потеря будет налицо, все же план выражения, как известно, играет подчиненную плану содер­жания роль в научном стиле изложения. А потому репрезентирующим свойствам такого перевода все-таки не будет нанесен сколько-нибудь существенный ущерб.

Если же переводчик сталкивается с переводом фразеологизма в пуб­лицистическом или художественном тексте, он должен по возможности передать не только план содержания, но и план выражения. Это дости­гается путем выделения сначала семантического ядра высказывания. Другими словами, мы должны понять, какая мысль передается с помо­щью данного фразеологизма, затем найденному семантическому ядру подбирается соответствующее, аналогичное фразеологическое выраже­ние в ПЯ. При этом чаще всего элементы образности одного языка за­меняются элементами образности другого. Например, английское вы­ражение get on like a house on fire имеет два значения, и ни одному из них нельзя подобрать сходное по образности выражение в русском языке: 1) быстро и легко продвигаться вперед; быстро распространяться; делать огромные успехи; 2) прекрасно ладить друг с другом; жить душа в душу [См.: Кунин]. Из-за этого иногда возникают сложности. Так, автор оригинала может начать обыгрывать этот фразеологизм, может даже играть на обоих его значениях. И переводчику ничего не останется делать, как перевести это сочетание буквально, специально это оговорив: по ан­глийскому выражению и т.п. Особенно часто, иногда несмотря на всю не­уклюжесть и тяжеловесность возникающего эффекта, такое приходится делать в устном переводе, где заменять образность ИЯ на образность ПЯ значит откровенно рисковать. Оратор начнет, например, обыгрывать значение данного фразеологизма, и если переводчик перевел его с иной образностью (хотя, возможно, и сохранил яркость плана выражения, и > точно передал плана содержания), он вдруг обнаружит, что дальше переводить просто не в состоянии, потому что говорит уже о чем-то совершенно другом, а вернуться к оригиналу поздно.

Таким образом, перевод фразеологизма возможен либо с сохране­нием образности оригинала (что более приемлемо в письменном переводе, где переводчик видит развитие мысли автора, и неприемлемо, а в устном, где он слишком рискует), либо путем передачи только се­мантического его ядра.