Лингвистические аспекты понятия добросовестности в российском гражданском законодательстве

Норма права, являясь важнейшим регулятором общественных отношений, получает свое непосредственное выражение в текстах законодательных актов. От их логичности и последовательности зависит ясность, понятность и, в конечном итоге, применимость любой нормы права. Соблюдение требований юридической техники, под которой обычно понимают совокупность правил подготовки и изложения правовых актов, имеет важнейшее значение для правоприменительной деятельности.

Одним из важнейших требований юридической техники является требование однозначности используемых терминов. Распространяя свое действие в первую очередь на один нормативно-правовой акт, данное правило критикуется учеными за «незаконченность», нераспространение ни на отрасль права, ни на юриспруденцию в целом [Милославская, 2000, с. 45]. Отмечается, что «идеальным вариантом было бы использование во всех нормативно-правовых актах идентичных определений одного и того же понятия» [Чиннова, 2005, с. 42]. Тем не менее, нарушения указанного требования, влекущие многозначность используемого термина, встречаются и рамках одного нормативно-правового акта.

Ярким примером многозначности термина является, по нашему мнению, использование понятия добросовестности в российском гражданском законодательстве. Наиболее широко понятие добросовестности использует Гражданский кодекс РФ: в институтах виндикации, приобретательной давности, переработки, аналогии права и во многих других нормах права. Тем не менее, единое легальное или доктринальное определение понятия отсутствует.

«Добросовестный» определяется Толковым словарем русского языка как «честно выполняющий свои обязательства, обязанности» [Ожегов, Шведова, 1995, с. 165]. Примечателен тот факт, что в английском языке для обозначения добросовестности используется термин «goodfaith», который дословно переводится как «добрая вера». Более того, известный из римского права юридический термин «bonafides» буквально также означает «добрая вера».

Интересны в этом плане рассуждения К. И. Скловского над тем, почему bonafidesбыла переведена на русский язык как «добрая совесть». По мнению автора, это произошло отнюдь не оттого, что слово «совесть» было широко распространенным и потому вмешалось в перевод и вытеснило веру, доверие (fides). Напротив, «совесть» – слово привнесенное, в языке отсутствовавшее. Образовано оно было путем создания кальки с греческого оригинала, буквально значившего «совместное познание». Так и было создано слово «со-весть» – узнавание вместе, совместное получение знания (ведения) [Скловский, 2004, с. 9].

Еще более интересной представляется трактовка совести Г. Гегелем: «Подлинная совесть есть умонастроение волить то, что в себе и для себяесть добро». «Совестьвыражает абсолютное право субъективного самосознания, а именно знатьв себеииз себя самого, чтó есть право и долг, и признавать добром только то, что она таковым знает; вместе с тем совесть выражает утвержден ие, что то, что она знает и волит таковым,поистинеесть право и долг (курсив автора)» [Гегель, 1990, с. 178].

Таким образом, совесть, а вместе с ней и добросовестность могут трактоваться как уверенность в правоте своих действий. Именно такое понимание является ключевым для добросовестности в институтах виндикации, приобретательной давности, переработки. В ст. 302 Гражданского кодекса РФ (в институте виндикации) дается своеобразное определение термина «добросовестный приобретатель» – не знающий и не могущий знать о том, что имущество приобретено у лица, которое не имело права его отчуждать [Гражданский кодекс РФ, 1991, ст.3301]. По аналогии с институтом виндикации добросовестность можно определять в институтах приобретательной давности и переработки, когда имеет место своего рода ошибка в праве – незнание и невозможность знания «среднего» человека о неправомерности своих действий.

В то же время в институте аналогии права и в других отдельных положениях Гражданского кодекса РФ (ст. ст. 602, 662) понятие добросовестности очевидно выходит за рамки незнания или невозможности знания. Исходя из анализа данных норм можно заключить, что понятие добросовестности используется в его общеупотребительном смысле, выводимом из общеупотребительного понимания совести как чувства «нравственной ответственности за свое поведение перед окружающими людьми, обществом» [Ожегов, Шведова, 1995, с. 730]. В таком своем употреблении понятие добросовестности, в сущности, становится идентичным понятию добропорядочности, черпающему свое значение из понятия «порядочный» – «соответствующий принятым правилам поведения» [Ожегов, Шведова, 1995, с. 556]. Будучи общеупотребительным и прочно войдя в сознание многих людей, такое толкование понятия добросовестности не могло не сказаться на законотворческом процессе. Включив понятие добросовестности в отдельные нормы Гражданского кодекса РФ, законодатель сделал нормы более гибкими и в отдельных, специально указанных в законе случаях позволил решить дело с учетом конкретной сложившейся ситуации.

Таким образом, в рамках одного нормативно-правового акта (Гражданского кодекса РФ), широко использующего понятие добросовестности, наблюдаются два значения данного понятия, возможные к выяснению только путем достаточно глубокого толкования и анализа. Такая многозначность отрицательно сказывается на понимании понятия добросовестности, влечет неприязнь к оценочным категориям со стороны многих ученых и неполное понимание таких понятий правоприменителями. Целесообразным представляется замена термина «добросовестность» на термин «добропорядочность» в тех случаях, когда понятие добросовестности используется в обозначенном выше общеупотребительном смысле.

Многозначность понятия добросовестности – яркий пример многозначности термина в рамках одного нормативно-правового акта, появившейся в результате исторического формирования смысла понятий совести и добросовестности. Такая ситуация указывает на необходимость более широкого привлечения специалистов в области языкознания к законотворческому процессу. Ведь от четкости, ясности и однозначности текста нормативно-правового акта, его слов и выражений зависит не только теоретическое понимание той или иной категории, но и практическое применение многих правовых положений.