Стертая антропоморфная метафора как средство формирования языковой политической модели мира

В последнее время все более перспективным направлением анализа такого многопланового явления, как политическая коммуникация, становится исследование политической метафорики [Будаев, Чудинов 2008; Чадюк 2005]. Высокая частотность метафор в современном политическом дискурсе, по мнению исследователей, объясняется тем, что метафора превратилась в одно из наиболее сильных средств представления политических концепций и воздействия на политическое сознание общества [Чудинов 2006; Анисимова 2006].

Следует отметить, что наряду с метафорическими образами, ярко выделяющимися своей новизной и экспрессивностью, в политической коммуникации нередко можно встретить и употребление так называемых стертых метафор. Среди них преобладает антропоморфная метафора, в которой предметы и явления объективной действительности представлены в ассоциативной связи с человеческими формами и качествами. Давно упрочнившиеся, и в силу этого утратившие свою экспрессивность, уподобания человеческим формам можно пронаблюдать на примерах, взятых из публицистических статей политической тематики. Среди них показательными в плане употребления стертых метафор являются как отдельные устойчивые выражения (keep looking ahead, the heart of the matter, looking backwards), так и цельные фрагменты текстов (The Economist 2007, January 13th):

Polls give Mr Le Pen about 12%, but this may underestimate his support. At a comparable point ahead of the 2002 presidential election, in which he won 17% and a place in the run-off, he was scoring only 6%, according to Ipsos, a polling agency.

At the heart of counter-insurgency doctrine is the idea of winning over the uncommitted «passive» majority.

The job of holding it together remains daunting, but the Americans in Iraq have many resources, from the power of the gun to the power of the purse. The one they are running shortest of its support back home. For all his flaws, the lonely Mr Bush is right to resume the charge.

Как видно из приведенных выше примеров, лексические единицы head, heart, back, имеющие своими денотатами, в первую очередь, части человеческого тела, легли в основу образных выражений в процессе аналогового переноса смысла с одного объекта действительности на другой на основании выделения в сознании местоположения данных частей тела и соотнесении его с другими значащими в данный момент фактами реальности. Так, «центральность» сердца в нашем организме обусловливает использование обозначающей его лексической единицы heart для наименования того, что имеет центральное, главное положение и в других явлениях. Аналогично произошло и переосмысление лексических единиц head и back, однако, в первом случае важным стало именно верхнее, переднее, а во втором – заднее расположение частей тела, обозначенных данными лексическими единицами. Со временем образность данных метафорических оборотов была утрачена, «стерта», и это происходило по мере того, как процесс сопоставления стал осуществляться в сознании речевых коммуникантов как бы «по умолчанию». Более того, это могло приводить к расширению соответствующих понятий и впоследствии даже к категориальным сдвигам, как, например, в отношении лексических единиц head и back, когда они утрачивают свою именную закрепленность и служат лишь маркерами направления движения во времени или пространстве: head «голова» – ahead «впереди, вперед»; back «спина» – backwards, back «назад, сзади».

Такая «стертость» антропоморфной метафоры лишь в очередной раз свидетельствует о ее глубинном происхождении. Довольно частое использование такого вида метафоры в политических текстах может, на первый взгляд, т.е. только с точки зрения стилистика языка, говорить о «заштампованности» и тривиальности политической речи, тогда как, с другой стороны, более комплексный подход, выходящий за рамки теории языка и находящийся на стыке лингвистики, психологии и философии, позволяет рассматривать данное явление глубже. По нашему мнению, «стертость» такой метафоры даже лучше, чем образность индивидуального авторского порыва, свидетельствует о бессознательной глубине мотивов формирования именно такой модели мира, которая является антропоцентричной и находит одно из своих воплощений в языке, как одной из сфер фиксации антропоморфной действительности, вбирая в себя ее черты. «Стертость» метафоры в данном случае следует воспринимать не как «заезженность» данного выражения, а как неоспоримость ассоциативных связей между свойствами человека и любых других объектов, ненадобность выстраивать ярко выраженные языковые доказательства их сходства. Это и свидетельствует о давно сложившихся антропоцентричных корреляциях, которые легли в основу глубинных принципов осознавания мира, ставших теперь уже бессознательными и проявляющимися только в языке.

Частое использование стертой антропоморфной метафоры именно в политическом дискурсе не является, как мы полагаем, случайным. Поскольку одной из функций политической коммуникации является воздействие на адресата, автор выстраивая модель своего сообщения, подсознательно выбирает наиболее устоявшиеся языковые выражения и руководствуется при этом антропоцентричными принципами построения модели мира, которые заложены в глубинах нашего сознания, а потому являются бессознательно понятными и более действенными для адресата.