1.3. Понятие речевой интенции

Обратимся теперь ко второй проблеме, которую теория речевых актов выводит на первый план, - к проблеме речевой интенции (intention - намерение, фокусировка интереса; от лат intendere – направлять внимание, букв.вытягиваться, распространяться в каком-то направлении).

Кажется, кому, как не говорящему, знать, что он хочет сказать? При ближайшем рассмотрении это верно либо в самых простых («Дайти пить»), либо в очень специальных, искусственных видов речи (например, научной). В большинстве же ситуаций конкретная направленность речи осознается нами лишь частично: в состав «намерения» входит не только сознательное усилие (умысел) говорящего, - в нем же участвуют и факторы слабо осознаваемые или не осознаваемые совсем, индивидуально-психологические или обусловленные контекстом общения. В итоге, простой вопрос о том, что я (ты, он и т.д.) хотел сказать, оказывается весьма не прост.

С

Джон Роджерс Серль (р.1932) – американский философ, внес большой вклад в разработку теории речевых актов.

«Основной единицей языкового общения является не символ, не слово, не предложение и даже не конкретный экземпляр символа, слова или предложения, а производство этого конкретного экземпляра в ходе совершения речевого акта».

Предложенная классификация отличается стройностью, но на поверку весьма уязвима. Хотя бы потому, что речевой акт, по определению, протекает не в вакууме, а в ситуации-контексте и предполагает соучастие других субъектов. Можно ли не учитывать их восприятия (а также целей, интенций), рассматривать их как лишь пассивных восприемников посланий говорящего? Многие ученые считают это недопустимым упрощением, чреватым неполной или даже ошибочной трактовкой коммуникативного взаимодействия. Даже в ситуации устного (лицом к лицу) взаимодействия, где контекст и цель общения как будто бы определены со-присутствием собеседников, - даже и в ней смыслы не передаются гарантированно и не обязательно совпадают у говорящего и воспринимающего речь. Учета требует поэтому не только интенция говорящего, но и интенция или коммуникативная цель партнера по диалогу. По-своему на этом настаивали и Роман Якобсон (в его схеме коммуникации адресат присутствует как активный фактор), и Михаил Бахтин ( в его трактовке слушатель отнюдь не пассивный, а полноправный участник речи). Что получается в итоге? В итоге - даже мельчайший, однословный речевой акт прорастает в маленькую драму, которая для действующих лиц может иметь разный смысл¹⁷.

Адаптируя свою теорию к реальной сложности речевого взаимодействия, Серль предложил различать прямые и косвенные речевые акты. В прямом речевом акте, настаивал ученый, интенция-цель говорящего заявлена однозначно (он имеет в виду ровно то, что говорит) и так же однозначно понимается слушателем, т.е. для понимания достаточно чисто языковых параметров¹⁸. Когда судья говорит «Виновен», нет места для разночтений, возможна лишь юридическая апелляция. Но такие жестко конвенциональные акты – не самые распространенные и не самые определяющие в наших речевых практиках. Возможны, признает Серль, и иные случаи, - когда говорящий имеет в виду и прямое значение высказываемого им предложения и, кроме него, нечто большее» или даже другое¹⁹. Косвенность – не что иное, как рассогласование между буквальным значением слов и их же коммуникативным смыслом – или разность объема. Например, говорящий может сказать: "Я хочу, чтобы вы это сделали", имея в виду попросить слушающего сделать нечто. По форме это утверждение, но по сути - просьба (просьба, выражаемая через посредство утверждения). Фраза «Что-то холодно» - столько же утверждение, сколько просьба закрыть окно (в разных контекстах может быть тем и другим). Нетрудно представить себе и менее тривиальные ситуации: например, приказ (уж на что жесткий вид речевого акта!) может принять форму вопроса, просьбы, совета или даже (!) иронического комплимента²⁰.

Джон Серль выделил косвенный речевой акт как особый тип и в некотором роде отклонение от нормы прямого речевого действия. Но дальнейшая работа с этой категорией побудила лингвистов к пересмотру этоу позиции: в живых ситуациях общения косвенность оказывается присуща почти любому акту речи.

Если бы люди говорили «чистыми пропозициями» и общение не зависело от микро- и макро-ситуаций, в которых протекает, - мы жили бы в другом мире, куда более прозрачном, но, возможно, и более скучном (особой нужды в «речеведении» в нем, точно, не было бы!) Однако, за счет игры с контекстом, будучи погружена в коммуникативную ситуацию, речь неминуемо обретает характеристики косвенности. Если считать прямое выражение языковой нормой, то «непрямота» - норма речевого выражения.

Возьмем самое нехитрое высказывание: «сегодня хорошая погода». Как (прямое) утверждение факта в диалоге оно имеет ценность, близкую к нулевой, если только не иметь в виду особых обстоятельств, когда адресат, например, остро нуждается в метеорологической информации, но лишен почему-либо доступа к ней. Но то же высказывание может быть исключительно важно как выражение (косвенное) дружественной симпатии или светской любезности-вежливости. Или представим себе те же слова, обращенные ребенком к родителю, давно обещавшему поход в зоопарк (сопроводив их в воображении просительной интонацией!), - перед нами уже просьба или мольба, опять-таки косвенно выраженная. Точно так же сообщение «у меня самолет завтра в 8 утра» как будто всего лишь транслирует информацию, но также – и скорее всего! – может служить косвенным побуждением, тем или иным, в зависимости от контекста разговора: встретить, проводить, или, например, поскорее завершить затянувшуюся беседу («потому что мне завтра рано вставать и еще нужно собраться»). Всякий раз судить о косвенном смысле можно не иначе, как применительно к конкретному взаимодействию. И формируется смысл не самими только словами, - он зависит от тона, модуляции голоса, жестов и многих других факторов речи, которые, в свою очередь, могут контролироваться или не контролироваться говорящим, верно считываться или превратно толковаться воспринимающим.

К примеру, фраза «Я собираюсь надеть вечернее платье», взятая сама по себе, представляет однозначное выражение вполне однозначной интенции. Но представим себе бытовую ситуацию: муж и жена собираются в гости, она входит в комнату и застает его «уже одетым» в футболку и джинсы. В этом контексте высказывание сохранит смысл как констатация намерения, но приобретет, несомненно, и дополнительный – как косвенное побуждение переодеться (разумеется, адресат может не отреагировать на косвенно транслируемый смысл или вообще не заметить его, - и потерпит тем самым болезненную коммуникативную неудачу, чреватую напряжением в семейных отношениях). Или представим себе другую сценку: маленький ребенок завязывает разговор с незнакомым мужчиной на скамейке в парке, а мать обрывает его с деланной строгостью: «Не приставай к дедушке!» - «Что вы, мне приятно!», - отзывается сидящий на скамейке. Какое действие или действия производятся в данном случае участниками общения? Разумеется, ребенок собственную речь едва ли переживает как «приставание», а повелительная реплика матери обращена столько же к нему - как приказ, сколько к взрослому участнику общения - как жест вежливости, извинение за невольное нарушение ребенком неписаных правил поведения в публичном месте («не нарушай без нужды чужой приватности»). Не исключено, впрочем, что сама женщина при этом невольно наносит собеседнику оскорбление, называя его «дедушкой». Ответные слова «дедушки» могут быть искренним выражением удовольствия или вынужденно-формальным жестом, и от того, как именно они будут истолкованы и восприняты, зависит дальнейшее течение или иссякание общения.

Итак, даже в простейших ситуациях взаимодействия лицом к лицу мы далеко не всегда точно «знаем, что говорим», и не всегда можем предугадать эффект, который может иметь наше высказывание. Что же говорить о «дистантном» общении, например, через средства массовой информации, когда число посредующих факторов резко возрастает, а контроль над многомерностью возможных действий изрекаемого слова заведомо исключен. Тут перформативные эффекты слова могут оказаться - и, как правило, оказываются – не только разнообразны, но и неожиданны, масштабны, чреваты «дорогостоящими» (в смыслах как буквальном, так и переносном) последствиями. В качестве примера можно рассмотреть действие фразы политика, - произнесенной спонтанно, мгновенно разлетевшейся в эфире, ставшей предметом толков и толкований. Такой была, к примеру, реплика российского президента В.В.Путина в интервью американскому телеведущему Ларри Кингу, данном вскоре после гибели в 2000 году подводной лодки «Курск». На вопрос шоумена: «Так скажите же, что все-таки случилось с подводной лодкой?» прозвучал ответ: «Она утонула». Этот демонстративный отказ от коммуникации ( «не буду отвечать на вопрос, скажу только то, что вы и сами знаете») был, безусловно, сильным перформативным жестом, он не только произвел мгновенное шоковое впечатление на аудитории (как англо-, так и русскоязычную), но и спровоцировал бурную публичную дискуссию. Для кого-то в словах Путина прозвучал холодный цинизм, для кого-то - умение «держать лицо» перед чужими. Кто-то усмотрел в этом медийном событии убийственный для политика «прокол», а кто-то, напротив, тактический, а возможно, и стратегический) выигрыш… В большинстве реальных жизненных ситуация одно и то же высказывание способно осуществлять не одно, а несколько разных действий и предугадать, какое из них окажется актуальным, не всегда возможно.