1.2. Понятие (речевой) конвенции

Словом конвенция (от лат. convenio: вместе+приходить = объединять, сходиться, в том числе в мнениях, соглашаться) обозначается общее представление о чем-либо, что 1).привычно принимается, разделяется людьми, 2) в силу привычности производит впечатление естественности, даже если является явно искусственным, придуманным, и 3).оценивается как правильное, уместное, ценное. Речь идет, т.о., о правиле, норме, обычае, условии или условности, которые воспроизводятся устойчиво в человеческом взаимодействии и которым люди подчиняются привычно, сознательно или бессознательно.

Можно говорить о собственно языковых конвенциях (не опираясь на них, мы вообще не могли бы сформировать осмысленного высказывания или быть поняты), но Остин имеет в виду правила-согласования более широкого спектра и не случайно приводит в качестве примеров социальные ритуалы, отлитые в четкую форму: крещение корабля, бракосочетание, судебное заседание. Конвенция здесь - правило социальной игры, часто такой, в которую люди играют долго, давно, правила которой не придумывают (сами), а усваивают как готовые и часто исполняют автоматически, уже почти не помня об их искусственности. Разумеется, совсем забыть об этом невозможно: остановка на красный сигнал светофора (подчинение правилам дорожного движения) и падение с высоты (подчинение закону всемирного тяготения) переживаются нами как разные действия. С законом физики не поспоришь, с правилами движения как будто тоже, однако они могут быть нарушены сознательно или случайно и, стало быть, не гарантированы от перемены (например, вопрос, можно или нельзя поворачивать на красный свет? – может быть решен и регламентирован так или иначе). Конвенция стабильна, но не «по определению» и не «от природы», а в силу повторяемости: она устанавливается путем повтора, существует не иначе, как в повторе и бывает, что иссякает при прекращении повтора. Для пущей крепости конвенции нужен поэтому дополнительный социальный «крепеж» в виде поддерживающего ее социального института.

Институт (от лат. insitutio –установление, устройство) этокомплекс норм, установок, ролей, формализованных или неформальных, - регулирующих и организующих тот или иной вид длительно, порой из поколения в поколение, повторяющейся совместной деятельности. Семья, школа, искусство, наука, литература, спорт, мода, медиа – вот примеры социальных институтов, без которых нам почти невозможно представить современную жизнь. Каждому из них соответствуют свои условности и правила поведения, в том числе поведения речевого: дома на кухне мы ведем себя не так и разговариваем, как правило, не о том, о чем – на трибуне студиона, или в университетской аудитории, или в телевизионном «ток-шоу». Институты создают рамки, русла, коридоры, по которым мы входим в разные системы социальных отношений, узнаем их изнутри, осваиваем правила поведения в них, чтобы этих правил в дальнейшем придерживаться. Своей устойчивостью институты компенсируют изменчивость и непредсказуемость жизни.

Речевые акты, поддержанные конвенциями, которые, в свою очередь, поддержаны институциональными практиками, отличаются особой весомостью, почти гарантированной эффективностью. Остиновские примеры нетрудно умножить. Рядовой зритель в зале суда вполне может высказываться,обращаясь к соседу, относительно виновности или невиновности подсудимого, - это всего лишь частное мнение, оно может быть более или менее аргументированным, информированным, но ничего не решает. Когда те же самые слова - «виновен» или «не виновен» - произносит человек в черной мантии, занимающий за судейским столом место председателя, они заведомо действенны, способны поменять чью-то судьбу. Можно сказать, что их сила гарантируется правильностью исполнения процедуры, а также множеством таких исполнений в прошлом (когда вынесенный судьей приговор неотвратимо вел к наказанию обвиняемого), т.е. устойчивостью государственного института судопроизводства. То же относится к массе других социальных и жизненных ситуаций¹⁵.

Таким образом, мы обнаруживаем, что, не обладая буквально магической силой, человеческое слово располагает тем не менее способностью осуществлять изменения в мире. Секрет – в том, чтобы знать, когда, где, кому, как сказать «нужные» слова, ну и, разумеется, располагать такой возможностью (отсюда - необходимость исследовать социальные правила говорения).

Некоторые из лингвистов и философов, разрабатывавших вослед Остину теорию речевых актов, склонны выделять в особую категорию «конвенциональные» речевые акты, подразумевая конвенции высоко формализованные и институционализированные, жесткозакрепленные (типа армейского приказа или законодательного акта). Однако речевые акты, относимые, соответственно, к категории неконвенциональных (иначе они определяются как «коммуникативные»), тоже основываются на конвенциях, только мягких, размытых, действующих незаметно; это своего рода не писаные, а подразумеваемые пакты о взаимопонимании. Возьмем для примера такой речевой акт, как обещание: и тот, кто его дает, и тот, кто готов ему встречно поверить, имеют некоторое представление о том, что они делают и как это действие устроено. Есть ли у обещания обязательные, принудительные для обеих сторон правила? Кажется, нет. Но есть некоторые ограничения, т. е правила, формулируемые негативно и хорошо нам известные. К примеру, мы не станем обещать чего-то заведомо невероятного, хорошо понимая, что это будет уже «неправильное», сомнительное обещание; мы не станем обещать чего-то, относящегося к прошедшему времени («обещаю вернуться к 11 вчера»), или чего-то потенциально вредоносного для партнера по коммуникации («обещаю подложить вам свинью») – ровно по той же причине.

Итак, можно сказать, что более или менее выраженный элемент конвенциональности присутствует в любом речевом акте. Можно сказать, что прелесть, сила и загадочность человеческой коммуникации состоит в ее базовой парадоксальности. Чем более конвенция формализована, чем ближе она к бездумно исполняемому готовому «коду», тем выше иллокутивная сила высказывания или ... тем ниже. Развитый навык успешно автоматизируется, однако автоматизация может обернуться выхолащиванием смысла немалой потерей. Совсем не случайно Джон Остин в своих рассуждениях то и дело возвращается к теме коммуникативных провалов, «срывов», «сбоев»», «осечек» и т.п., - они интересуют философа (как интересовали, кстати, и русских формалистов, и участников Пражского лингвистического кружка) едва ли не больше, чем гарантированные «удачи». В живой речи всякое понимание подразумевает непонимание, успех допускает возможность провала и наоборот. К этой теме мы вернемся в разделе 1.? данной главы.