2.1. Возникновение речеведения

Нет ничего более привычного, необходимого, неизбежного в нашей жизни, чем речевое взаимодействие. То, что последовательные усилия по его теоретическому осмыслению стали предприниматься только в ХХ веке, кажется странным.

Разумеется, вопросы о роли слова в общении и роли общения в обустройстве человеческих отношений, поднимались и раньше, но стихийно и в плоскости скорее практической. Науки о слове были озабочены другими предметами: так, риторика изучала высокие образцы красноречия; литературоведение, наследовавшее в XIX веке риторике, сосредоточилось на шедеврах художественного слова; языкознание последовательно занималось устойчивыми единицами и порядками языка или исторической эволюцией его систем. В глазах солидных ученых речевая коммуникация распадалась на явления, подлежащие изучению («возвышенная» речь, письменная речь – в виде образцовых памятников), и - недостойные внимания (бытовая, деловая и т.п. речь «обыкновенных людей», развертывающаяся в изменчивых обстоятельствах). Отголосок этого векового предубеждения мы слышим в противопоставлении языка (как объективной системы) – речи (как субъективной, во многом случайной совокупности практик), на котором даже в начале ХХ века настаивал Фердинанд де Соссюр.

Фердинанд де Соссюр (1957-1913) – швейцарский лингвист, один из основоположников семиотики (он называл ее семиологией) и структурализма как ведущего направления гуманитарной мысли 1-й половины ХХ века. Наиболее известная работа – «Курс общей лингвистики».

«Разделяя язык и речь, мы тем самым отделяем: 1) социальное от индивидуального; 2) существенное от побочного и более или менее случайного».

Период зарождения серьезного теоретического интереса к речи как социально-коммуникативному феномену, требующему внимания, определить непросто. В качестве условной точки отсчета можно принять «коперниканский переворот», совершенный в философии Иммануилом Кантом (1724-1804) - его положение о том, что человеческое сознание, производя синтез чувственного опыта и доопытных понятий, не отражает пассивно сотворенный мир, но творит его и тем самым участвует в его становлении. Развивая эту интуицию Канта, его младший современник Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835) предположил, что работа синтеза осуществляется в языке, который может и должен поэтому рассматриваться как созидающий процесс, деятельность или «энергейя».

Вильгельм фон Гумбольдт (1767–1835) – немецкий филолог и философ, один из основателей лингвистики как науки. Наиболее известная работа - «О различии строения человеческих языков и его влиянии на духовное развитие человечества».

«Что же есть язык, как не расцвет, к которому стремится вся духовная и телесная природа человека, в котором впервые обретает форму всё неопределённое и колеблющееся, а утончённое и эфемерное предстаёт в переплетении с земным?»

Многих мыслителей и художников романтической эпохи интригует спонтанно-творческая сила языка, которая обнаруживает себя в способности человека воздействовать посредством слов на других людей и порождать таким образом новое в обществе, культуре, мира. Для примера можно рассмотреть рассуждение из эссе немецкого драматурга и прозаика Генриха фон Клейста (1777-1811) «О том, как постепенно составляется мысль, когда говоришь»: этот этюд о динамической взаимосвязи мысли, слова и поступка в ситуации общения и сегодня поражает остротой и точностью обобщения:

«…Французы говорят: l'appétitvientenmangeant(Аппетит приходит во время еды), и сия истина, основанная на опыте, остается справедливой, если в шутку переиначить ее и сказать: l'idéevientenparlant(идея приходит во время разговора)… Странный источник вдохновения для говорящего - человеческое лицо перед ним; и часто всего лишь один взгляд, указывающий нам, что наша наполовину выраженная мысль уже понята, дает нам возможность выразить всю другую ее половину. Я думаю, что иной великий оратор, открывши рот, еще не знал, что он скажет. Но уверенность, что нужное изобилие мыслей он так или иначе извлечет из обстоятельств и из волнения, которое они у него вызывают, делала его достаточно дерзким, чтобы начать наудачу. Мне приходит на память "перун" Мирабо, обрушенный им на церемониймейстера, когда 23 июня, по прекращении последнего монархического заседания, в котором король распустил Генеральные штаты, церемониймейстер вернулся в зал, где еще оставались выборные, и спросил их, слышали ли они приказ короля. "Да,- отвечал Мирабо,- мы слышали приказ короля". Я уверен, что во время этого гуманного начала он еще не думал о штыках, которыми кончил. "Да, сударь,- повторил он,- мы его слышали". Видно, что он еще толком не знает, чего хочет. "Но что дает вам право,- продолжал он, и вдруг перед ним отверзается кладезь поразительных идей,- говорить нам о каких-то приказах? Мы представители нации!" Вот что ему нужно было: "Нация отдает приказы, а не получает их",- для того чтобы сразу взлететь на вершину отваги. "А если сказать еще яснее,- и лишь теперь он находит то, что выражает всю строптивость, к которой готова его душа,- то передайте вашему королю, что мы не уйдем со своих мест, покуда нас не принудят к этому штыками".

Разбираемый Клейстом пример показывает, что мысль не просто оформляется в словах, а может порождаться в ходе общения², а речь не транслирает значения, но производит действие - формирует социальную ситуацию, грозящую перерасти в катаклизм. Для современника Великой Французской революции – это повод задуматься над действием могучих сил, сокрытых в непритязательных как будто практиках говорения и письма.

Романтики прославляли жизнь как «вечный, тысячеустный разговор» (Новалис), однако большинство из них склонно думать, что доступ к творческим потенциям слова открыт не всем людям, а исключительно гениям, - отсюда мечты о «звездном» языке, принятом в кругу избранных индивидов, или образ художника-мага, всесильного повелителя слов и одновременно бессильного, отчужденного одиночки. Фридрих Ницше (1844-1900), продолжая эту традицию романтического философствования, соединит прославление слова-как-действия с опасливым и высокомерным отношением к общераспространенной, общедоступной коммуникации. Мир социального обмена, - пишет он в трактате «Веселая наука» (1882), - это «обобщенный, опошленный мир», в котором неизбежно «усреднение» значений, в свою очередь чреватое утратой смыслов. Защитой слова «от коммуникации» будут озабочены так или иначе все интеллектуальные авангарды ХХ века: действенность слова они склонны связывать с элитарными формами искусства (поэтическим языком), противопоставляя их обывательской болтовне (бытовому языку) и жвачке газетной информации (языку СМИ).

Увы, именно средствами популярных медиа в ХХ веке осуществлялись самые масштабные в истории манипуляции человеческим сознанием и поведением. В чем секрет этой «черной магии»? есть ли возможность ей противостоять? свободен ли индивид в использовании речевого ресурса или заключен в нем, как в тюрьме? можно ли вообще сохранить свободу речи в коммуникативной среде, все плотнее «обволакивающей» нас и никем индивидуально не контролируемой (даже если конкретные речевые явления порождаются индивидуально)? От десятилетия к десятилетию эти вопросы не только не исчезали с «повестки дня», но вставали все более остро, - служа катализатором развития современной теории речевой коммуникации.

На рубеже XIX-XX столетий, в ряде научных программ слово и действие сближаются уже вполне последовательно и «программно». Например, философы-прагматисты Чарлз Сэндерс Пирс (1839-1914), Уильям Джеймс (1842-1910), Джон Дьюи (1859-1952 предлагают взглянуть на действительность вообще сквозь призму человеческой деятельности и речь, соответственно, рассматривать в составе социально-коммуникативного опыта.

Чарлз Сэндерс Пирс (1839-1914) – американский философ, логик, математик, основоположник прагматизма и семиотики как отдельной научной дисциплины.

«Знак замещает собой нечто, придерживаясь некоторой идеи, которую он производит или изменяет. Он представляет собой средство, передающее сознанию нечто извне».

«При посредстве речи, - пишет Дьюи в работе «Опыт и природа» (1929), - человек драматически отождествляет себя с возможными действиями и поступками и выступает во многих ролях не только на разных этапах своей жизни, но и в драме, разыгрываемой сиюминутно». Речевая коммуникация при таком подходе мыслится как важнейшее условие становления сознания (в отличие от более привычного взгляда, трактующего мысль как основу и условие коммуникации), а также и средство становления социальной, культурной реальности.

Идея неразделимости речи, общения и общественного поведения человека вызревает в это же время и в социальных науках. Макс Вебер (1864-1920), один из отцов современной социологии, предлагает называть социальным действием такое, «которое по предполагаемому действующим лицом или действующими лицами смыслу соотносится с действием других людей и ориентируется на него»³. «Предполагание», «соотношение» и «ориентирование» осуществляются посредством речи, - значит, изучать социальное действие, не принимая в учет речевые практики, невозможно. Но так же невозможно изучать слово, отвлекаясь от его социальной функциональности, погруженности в контекст, точнее, - множественные контексты социального взаимодействия.