3. Несовместимость радикального номинализма с центральным фактом фонологии

А теперь кое о чем другом. Схоласты в русле платоновско—аристотелевского направления охотно предавались философским размышлениям о языке; так, они задавали вопрос, как связаны с миром Nomina, являются ли они чем—либо большим или иным, нежели flatus vocis, и какое познавательное содержание они предоставляют их потребителю. Будучи теоретиками языка, отбросим все метафизическое в различных ответах схоластов на этот вопрос и отметим в споре об универсалиях нечто важное для хода наших рассуждений. Современный теоретик языка обратит внимание на одно положение, благодаря которому может быть продолжена и последовательно достроена схоластическая модель языкового понятийного знака. Символически изобразим известное flatus vocis в виде круга; это чувственно воспринимаемое явление в языковом знаке, таком, как «Pferd». То, чего касались спор и размышления, репрезентируемое такого репрезентанта обозначает четырехугольник. Схоласты, как любые логики, понимали, что в выражениях типа das Pferd ist kein Wiederkдuer 'Лошадь не жвачное животное' звучание «Pferd» репрезентирует не конкретный объект, а абстрактную и общую сущность. Изобразим это в виде маленького заштрихованного четырехугольника, поскольку абстрактная сущность обнаруживает часть тех же самых свойств, которыми обладает соответствующий конкретный объект. Со звучанием ; «Pferd» связан исключительно или преимущественно либо в крайнем случае наряду с большим четырехугольником маленький четырехугольник, вид «лошадь» как таковой:

Единственный вопрос: а что. если эту фигуру объективно следовало бы представить иначе? Например, так:

Действительно, такое исправление оказалось необходимым и плодотворным в эмпирической работе языковеда. Его требует именно фонология, поскольку не вся конкретная звуковая материя (flatus vocis), но лишь совокупность ее релевантных моментов имеет решающее значение для назывной функции языкового знака. Общий закон сематологии заключается в том, что все предметы и процессы в мире, используемые нами как знаки, употребляются по принципу абстрактивной релевантности. Когда, например, применяют сигнальные огни в пароходстве, на железной дороге, в уличном движении, то действуют соглашения типа: красный  опасность, проезд запрещен; зеленый  опасности нет, проезд свободен, Само собой разумеется, что каждый сигнальный объект, используемый мной, каждый фонарь будет конкретным предметом с неисчерпаемым количеством признаков, таких, как внешний вид и величина. Но для движения и партнера по движению релевантен лишь один момент соглашения — красный цвет или зеленый. Аналогично обстоит дело со звучанием имен, но это не бросается в глаза. Когда «то же самое» слово Pferd произносится сотнями немцев, оно каждый раз звучит несколько по—иному; по различию в голосе я узнаю своих знакомых и часто по звучанию слов определяю настроение знакомых и незнакомых людей. Различия в звучании слов значимы для патогномики и физиогномики, но иррелевантны для назывной функции немецкого слова Pferd.

Из этого следует немаловажный для теории языка вывод: любой flatus vocis—номинализм может быть мгновенно и искусно отметен только при помощи корректных сематологических процедур. Ведь ответ на схоластический вопрос об универсалиях в духе flatus vocis есть следствие того, что некоторые мыслители робеют перед погружением в абстрактное и общее, необходимым, когда речь идет о правой части нашей фигуры; они спасаются, обращаясь к левой части, где речь идет якобы о подлинной конкретности. Но фонология показывает, что беглецы от абстрактного попадают из огня да в полымя. Радикальный номинализм появился в самом начале спора об универсалиях и потом был почти единодушно отвергнут всей схоластикой; влечение к нему то и дело вспыхивает в наше время. Мы повторяем аксиому о знаковой природе языка и еще раз устанавливаем, что любая попытка построить сематологию чисто физикалистски — это попытка с негодными средствами, и, даже когда мы имеем дело с простейшими фактами языкового знакового общения, осуществляемого между людьми, такая попытка обречена на неудачу или по крайней мере на топтание на месте.

Исторический экскурс: кто хочет проследить драму колебаний многоопытных мыслителей по поводу тезиса о flatus vocis, может открыть книгу Г. Гомперца «Учение о мировоззрении», т. 2¹. Там на с. 81 можно узнать, как эпикурейцы представляют себе это странное учение и упорно защищают его вплоть до абсурда от стоиков и «почтенного Упаварши», индийского мыслителя. Только они наивно апеллируют к «буквам», недифференцированно употребляя этот термин по отношению к понятиям, разграниченным в современной фонетике и фонологии. Нас. 118 и сл. Гомперц снова возвращается к этой проблеме и описывает современную дискуссию между Дж.Ст. Миллем и Гербертом Спенсером по тому же поводу. Я благодарен Гомперц за это напоминание; в то же время сам Гомперц отвергает тезис о flatus vocis. Новыми в нашем способе аргументации являются обращение к общему сематологическому принципу абстрактивной релевантности и ссылка на фактор языкового общения, интерпретация которого возможна, как мне кажется, и без обращения к вопросам психологии переживаний и онтологии.