4. Сравнение обоих типов

Если мы введем надлежащие обозначения, это облегчит обзор и четкое разграничение кречмеровского и паулевского типов. Для кречмеровского типа это — интенциональное единство переживания, дважды выраженного словами. А для паулевского типа это — межситуационное отношение, создающее конструкцию. В высказывании Er fiel um und starb 'Он упал и умер' изображены два события, последовательно коснувшиеся одного и того же человека, и дело слушателя специфицировать отношение между этими событиями. Можно ли это уже назвать гипотаксисом? Не вызывает сомнений, что совсем немного нужно для того, чтобы отношение, лишь намеченное союзом und, с помощью языковых средств представить более дифференцированным и сложнее оформленным: Er fiel um, aber sprang wieder auf 'Он упал, но опять вскочил'; Die Tauern sind sehr schцn aber schwer zu erklettern 'Горы Тауерн очень красивы, но на них трудно взобраться'. Такого рода aber 'но' предполагает, что слушатель способен домысливать, оно корректирует или тормозит мысль; оно говорит слушающему примерно следующее: «Возможно, ты ожидал, что упавший останется лежать? Нет, напротив,..; Возможно, тебя привлекает красота Тауерна, однако подумай о следующем». В сущности, эти субконструкции подкрепляют интерпретацию Пауля; и в наших примерах ее надо делать и допускать, ибо в противном случае конструкция будет непонятной. Ведь объективно свойство schцn 'красивый' и свойство schwer zu erklettern 'трудно взобраться' не находятся в отношении противоположности, оппозиции или любом ином, какое можно было бы иметь в виду при употреблении aber. Мы опять невольно натолкнулись на фактор сопутствующего конструирования, и он один способен в определенных пределах подкрепить теорию Пауля.

Кречмеровский тип конструкции, напротив, первичнее, с точки зрения истории языка он, по–видимому, более древен; в принципе его, по–видимому уже можно было создавать сигналами одноклассной системы. И если я не заблуждаюсь, сюда фактически относятся редко встречающиеся сочетания междометий с простыми именованиями и овествовательными предложениями: Oweh! 'Увы!; Der Feind! 'Враг'; Pfui der Teufel! (Pfui die Schande!) 'Фу–ты черт!' ('Фу, как не стыдно!'); Aha, es donnert! 'Ага, гром гремит!'. Пожалуй, разнообразнее был бы улов в детской комнате, а именно в тот примечательный период, когда однословные предложения у ребенка начинают заменяться многословными высказываниями. Первоначально это, как правило, еще не S  Р — предложения, а смешанные аффектно–номинативные или апеллятивно–номинативные образования, вызванные одним и тем же поводом для говорения. Если защитный знак уже сформирован, то волюнтативное nein 'нет' в устах немецких детей звучит большей частью не иначе, чем латинское пе (именно nдh), и ставится либо перед назывным высказыванием, либо после него. Ясно без пояснений, что грамматически правильные предложения из Гомера и иллюстративные примеры Кречмера не являются детским языком. Но я хотел с помощью параллелей показать предположительно очень большую древность конструкции описанного им типа.

Сформировавшееся повествовательное предложение S  P, с которого начинает Пауль, моложе. Когда ребенок овладевает им в достаточной степени, появляются противопоставления типа рара brav, olol bцs 'папа хороший, дядя злой', то есть такие образования, которые Пауль должен был бы включить наряду со своими примерами er lacht, sie weint 'он смеется, она плачет' в список относительно чистых паратактических образований. Одновременно или позже появляются в качестве типического явления распространенные предложения, следующие формуле Пауля, этого я не могу сказать, просмотрев достоверно зафиксированные высказывания детей. Они известны, я очень хорошо припоминаю их, поскольку они обратили на себя мое внимание; однако они никогда не изучались в намеченном Паулем аспекте. Там, где они выступают в форме, которая привлекла мое внимание, становится особенно ясно, что, действительно, одно P к нескольким S (возможно и обратное) является излюбленной, хорошо освоенной ребенком моделью, которой он мастерски пользуется.

«Когда ребенок произносит двусловные предложения, имеющие, бесспорно, смысл суждения, например рара brav 'папа хороший', иногда можно наблюдать, что маленький оратор не ограничивается только одним высказыванием такого рода, а, используя избранную модель, приписывает тот же самый предикат всем присутствующим по очереди (mama brav 'мама хорошая', tante brav 'тетя хорошая'). В таких случаях побуждение высказать второе и последующие суждения поступает явно не извне, ребенок лишь воспроизводит свою деятельность по высказыванию суждений, но применительно к другим субъектам. Он как бы пускает по кругу незаполненную схему, чтобы вводить в нее последовательно и другие лица; или, что то же самое, он запоминает прием и применяет его к другим случаям. Я не знаю, бывает ли на столь ранней стадии уже так, чтобы сходным образом варьировался и предикат, а субъект оставался константным или чтобы одновременно менялись и субъект, и предикат, и мы имели дело, образно говоря, с совершенно незаполненной схемой суждения. Но определенно встречается нечто иное, что тоже сюда относится, а именно столь любимые многими детьми антитезы. Естественно, не все. Встречаются случаи, в которых на основе самой ситуации и характера произнесения (в один прием) складывается впечатление, что все сказанное следует воспринимать как целостное сложное суждение, что, иными словами, отношение противопоставления с самого начала являлось центральным в высказанной в предложении мысли. Однако наряду с этим я наблюдал и другие случаи, для которых требовалась иная, именно интересующая нас здесь интерпретация. Это отчетливо видно, например, тогда, когда суждение с противоположным по значению предикатом появляется лишь в конце паратаксиса с постоянным предикатом »¹.

Сформировавшийся релятив еще раз появляется в детском языке позднее, а вместе с ним появляется и множество других анафорических средств. Однако об этом пока известно мало полезного для нашего лингвотеоретического очерка о гипотаксисе.