7. Живой и доминантный этимон. Заключительные замечания о собственных именах

Несомненно, этимон, живой для языкового чутья, может регулировать область употребления имени; должен ли он это делать — другой вопрос. Если речь идет о регулировании английского слова «hound» в системе сфер, как в случае немецкого «Hund», то это может не мешать сохранению нестершегося, хотя и не используемого этимона; подобным образом этимону слова «Hebel» 'рычаг' в словарном запасе современного физика не угрожает научно зафиксированное определение значения. Когда современный физик размышляет о слове «Hebel», он не хуже дровосека ощущает связь с heben 'поднимать', хотя в законах о рычаге он отвлекается от этого. В свете подобных наблюдений из области хорошо известных нам фактов следующий (часто цитируемый) пример различных наименований слона, которого называют то Einarmiger, то Zweimaltrinkende, нужно интерпретировать с должной осторожностью.

Именно потому, что область употребления слова и этимон не должны непременно соответствовать друг Другу, этимон может быть живым и, несмотря на это, не определяющим область употребления слова (то есть не доминантным). Иначе вряд ли можно было бы понять одно явление из истории языка: в промежуточной фазе между доминантным этимоном и новой простой фиксацией значения царит состояние, подходящее для межличностного общения. Таким образом, речь идет о том, чтобы понять и признать (на это, конечно, уже обращали внимание другие исследователи), что этимон, живой или же оживленный при помощи размышления, нельзя считать без всяких оговорок доминантным. По этому поводу можно было бы многое сказать, но мы строго ограничимся специальной темой логического анализа объектов и удовольствуемся ни в коей мере не претендующим на сенсацию тезисом о том, что понятие может быть «понято», то есть постигнуто либо через содержание, либо через объем. «Сфера», обнаруженная в психологии мышления, описывает в первую очередь постижение при помощи объема, наряду с которым может сохраняться, стираться или же полностью исчезать этимон, постигаемый прежде всего через содержание.

Пожалуй, нечто больше, чем только ограничение объема до индивида, делает название именем собственным, но, во всяком случае, также и это. Если общие имена, такие как «отец» в кругу семьи, или «город» у сельских и городских жителей, постоянно и однозначно относятся к ситуативно определенным индивидам, то существуют противоположные примеры использования имен собственных в качестве обозначений класса. «Солнце» обычно употребляется как название индивидуального объекта, но астрономы знают много «солнц»; тот, кто вел галльскую войну и победил Помпея, был в не меньшей степени, чем Сократ (излюбленный пример индивидуума у логиков), единственной и неповторимой личностью, но его имя стало общим наименованием всех императоров на протяжении двух тысячелетий (в то время как его побежденный противник Помпей сохранил свое имя для личного пользования). Таким образом, живой естественный язык не слишком заботится о соблюдении границ и довольно легко допускает постоянное двунаправленное движение имени: «туда» — при употреблении общего имени для обозначения ситуативно определенного индивида и «обратно» — при превращении индивидного имени в имя класса для обозначения родственных индивидов, если таковые обнаруживаются.

Несмотря на это, Милль прав, когда в стремлении логически разграничить имена собственные и общие он обращает внимание на их разный статус относительно называемых объектов. В самом деле. если при крещении ребенка наделяют рассчитанным на длительный срок именем собственным, а позднее называют его подростком, это фактически указывает на такое различие в статусе: второе имя принадлежит ребенку как представителю класса, первое же — как индивиду. Поэтому каждый «подросток» через несколько лет снова потеряет это имя, в то время как индеец, которого называют за его воинственный дух (действительный или желаемый) «волком, разрывающим (на куски)», сохраняет это имя «собственное» независимо от того, что его носитель с возрастом становится кротким и беззубым.

Когда ребенка при крещении торжественно нарекают таким именем, как Карл или Мария, то это условность, которую должны соблюдать все принимающие непосредственное участие в этом акте, а позднее и другие, посвященные в это, люди. В узком кругу это имя само по себе служит индивидуальным знаком. В школе ребенок сталкивается со многими людьми по имени Карл или Мария. Добавление фамилии в таком случае вполне достаточно для удовлетворения потребности в индивидуализации, если же нет, то можно нагромождать имена, например: «Генрих Двадцать Второй, Рейс по младшей линии».

Находятся ли эти и другие имена собственные на одном уровне с «именами класса»? Решительно отрицаю это вместе с Дж. Ст. Миллем. Ведь наделение именем при крещении никогда логически не эквивалентно дефиниции; скорее, если рассматривать его в более широкой перспективе, оно соответствует нанесению красной черты на дом; при этом безразлично, что у новорожденного не выжигается на лбу индивидуальный знак имени собственного. Для близких он отмечен, они способны выделить носителя имени (с течением времени все точнее) из ряда других индивидов. Индивид — это данность, предназначенная для крещения и не требующая «дефиниции». Крещение также не дефиниция, а (лучше всего продолжить в избранных нами терминах таинства) наречение, аналогичное прикреплению имени; это дейктическое наделение именем. Имена собственные распределяются дейктически, при этом релевантно не само симфизическое внешнее поле, а, скорее, нечто аналогичное ему.

Кто же теперь возьмется утверждать, что назывные знаки, применяемые в речевом общении, должны всегда определяться и фактически определяются через объем? Жизнь, в том числе и жизнь назывных знаков, богаче единственной схемы мышления, которую насаждает логистика. Существует явно дейктическая форма наделения именем. Этому факту яростно противостоят некоторые психофизические системы, которых мы встречаем в жизни и с которыми мы должны считаться как с нашими современниками. Есть мыслители, для которых самое главное — понятийное наименование и дефиниции. Но эти психофизические системы уже не способны многосторонне реагировать на простые лингвистические факты. Теория языка заинтересована в том, чтобы в сферу исследуемых ею областей вовлекались более богатые способы реагирования.