§ 11.Контекст и факторы поля в отдельности

Синтаксис извне (от Миклошича до Ваккернагеля)

Вовсе не случайно, что языковое указательное поле мы отчетливее всего обнаруживаем в речевом действии, а поле символов — в обособившемся языковом произведении. Ведь вытянутым указательным пальцем можно ткнуть лишь в то, что доступно для чувственного восприятия. И прямой указательный палец только тогда может стать пригодным для общения средством, когда получатель его может видеть и может, следовательно, действовать в соответствии с сигналом. Дейксис к воображаемому реализуется только в том случае, если гора приходит к Магомету или Магомет идет к горе, иначе говоря, если получатель может раскрыть свое «внутреннее» око и действовать соответственно указаниям. Дейксис — это поведение в сфере речевых действий kat' exochen, и он остается таковым, если оказывается на службе поэзии; читателю при этом следует понимать «поэзию» широко, так, как Аристотель и как современная детская психология.

Освобождение языковых произведений от первоначальных указательных опор — это тема нашей теории предложения. Пусть читатель сочтет ее изложенной и поищет ответа на вопрос: что затем? Освобожденные высказывания в том смысле, какой нас здесь интересует, являются (согласно доказательству, которое будет приведено ниже) в разной степени самостоятельными предложениями. Отвлечемся теперь от переходных явлений и поищем контекстуальные факторы в самостоятельных предложениях. Обратимся, например, к изолированным высказываниям, которые можно обнаружить на камнях или фиксированными черным по белому в письменных произведениях. Знатоки «мертвых» языков никогда не читали и не слышали своих текстов в какой–либо иной форме. В меньшей мере симфизическое и в значительно большей степени синсемантическое окружение таких языковых знаков служили для исследователей «мертвых» языков поводом для все новых вопросов и ответов об их предмете. Ведь синсемантические факторы окружения тоже полностью законсервированы в сохранившемся материале. Задача состоит теперь в том, чтобы их систематически и без остатка учесть, в связи с чем сама собой отпадает ссылка на то, что возможности исследовать мертвые языки ограничены.

В своей книге «Сравнительная грамматика славянских языков»¹ Франц Ксавер Миклошич предложил до очаровательности простую формулу: синтаксис — это учение о классах и формах слов. Со своей стороны мы в дополнение выскажем некоторые критические замечания, но в большей степени намерены солидаризироваться с Миклошичем. Мы используем его основной тезис как исходный, но не для того, чтобы остановиться на нем, а для того, чтобы продвигаться вперед и вширь. Специалистам, в особенности после появления книги Йона Риса², стало ясно, что за один присест и на одном дыхании синтаксиса не построить. Во–первых, для этого возможны два основных пути, которые Рис корректно охарактеризовал как путь извне (согласно Миклошичу) и как путь изнутри (но точнее, чем это сделал Беккер); Во–вторых, возможны и даже желательны и другие пути.

Почему же? Синтаксис как часть грамматики всегда подводился и будет подводиться под более широкое название учение о структурах: однако представим себе на примере четырехпольной схемы все богатство внутренних связей теории языковых структур по сравнению с тем, что может и должно говориться о языке в других книгах. Отчего, скажем, не написать синтаксис древнефранцузского и современного французского, скрупулезно придерживаясь документов, и не разработать его на основе конкретных отрезков текста? Синтаксис такого рода по необходимости должен быть сращен с интерпретациями, должен сообщать о внутренних и внешних ситуациях, он должен, как подчеркивает Эттмайер, иметь «психологически» (то есть с позиций психологии переживания) фундированный характер. Кто–нибудь, занявшись синтаксическими проблемами, может заинтересоваться поисками творца, обратить основное внимание на созидательно–формирующие силы. Отвечать на вопросы стилистики ему в значительной мере поможет учение Гуссерля об актах и в тех случаях, когда он занимается грамматикой. И в том и в другом случаях это диктуемая материалом интерпретация: это значит освещать синтаксис либо с позиций выполняющего речевые действия на разговорном языке, либо с позиций творца изысканных языковых произведений; и то и другое требует всестороннего учета структуры языка.

Без анализа в духе Миклошича не обойтись; в качестве исходного для построения синтаксиса этот анализ позднее был широко использован Дельбрюком, а еще позднее Ваккернагелем. Теории предложения и словосочетания, которые Рис считал обязательным дополнением, по вполне обоснованным соображениям отодвигались на второй план; однако о них не следовало бы забывать и оставлять их ненаписанными. Будучи языковедами–теоретиками, мы как бы с высоты птичьего полета стремимся обнаружить упорядоченность факторов синсемантического окружения языковых знаков и знаем, что, действуя в соответствии с требованиями предмета, мы вначале вступим на стезю Миклошича и должны двигаться по пути «извне внутрь». Вывод таков, что инвентарь Миклошича необходимо расширить. Г.Пауль, Й.Рис и др. вполне корректно признавали класс музыкальных модуляций и позиционный фактор; вернемся еще раз назад и в самом начале подчеркнем необходимость фактора материальных опор (Stoffhilfen). Кто правильно видит этот фактор и не опасается признать его истинный вес в сообществе прочих контекстуальных факторов, тот приходит к совсем иному суждению о сущности языка. В дальнейшем, отчасти ради краткости, материальные опоры и классы слов будут называться и обсуждаться одновременно.

1. Материальные опоры и классы слов

Филологам часто приходится восстанавливать поврежденные и испорченные тексты. Иногда они решают свою задачу так, что представители последующих поколений находят предложенные ими прочтения похожими на яйцо Колумба. Поддающиеся контролю прочтения такого рода провоцировала в психологическом эксперименте, в частности, Ш.Бюлер, предлагавшая подопытным лицам, обладавшим кое–каким литературным опытом (студентам), искусственно, но с учетом системы языка поврежденные тексты. Это были неизвестные им ясные по содержанию высказывания (сентенции), длинные тексты, содержащие до десяти–пятнадцати словесных знаков. Но эти тексты были совершенно лишены формы и представляли собой наборы слов в бессмысленной последовательности. Тексты предлагались, чтобы проверить, возможна ли их реставрация. Я привожу ниже лишь четыре примера из 62 содержащихся в этом списке.

1° Bibliothek 'библиотека' — Bдnde 'тома' — Fдcher 'полки' — Gehirn 'мозг' — Gedanken 'мысли' — 100 000 — Generationen 'поколения' — riesig 'огромн (ый)' — дhnlich 'похож (ий)' — verschwunden 'исчез (ли), исчезнувш (ий)' — aufreihen 'ставить рядом';

2° Edelstein 'драгоценный камень' — Fassung 'оправа' — Preis 'цена' — Wert 'ценность' — erhцhen 'повышать' — nicht 'не'; ^

3 Hдuser 'дома' — Jahrmarkt 'ярмарка' — Stadt 'город' — alt 'старый' — klein 'небольшой' — herumhocken 'здесь: стоять без дела';

4° Ozean 'океан' — Schiffe 'корабли' — Nacht 'ночь' — Dunkelheit 'темнота' — Leben 'жизнь' — Menschen 'люди' — Schweigen 'молчание' — Stimme 'голос' — Signal 'сигнал' — Ruf 'зов' — Blick 'взгляд' — einander 'Друг друга' — entfernt 'далек (ий)' — sprechen 'говорить' — vorьberziehen 'здесь: проплывать мимо' — begegnen 'встречать' — dann 'тогда' — wieder 'опять',

Восстановить правильный смысл удавалось во многих случаях, и при этом выявлялись приемы упорядочения речевого мышления, которые явно порождены живой практикой оперирования языковыми знаками. Примерно в такой же мере, как осколки посуды и другие meinbra disjecta¹ побуждают к попыткам восстановить целое и нередко позволяют успешно добиться этого, так и у наших испытуемых обнаружилось стремление восстановить языковые конструкции. И порой неожиданно быстро текст правильно восстанавливали в его основных чертах. Неискаженные тексты выглядели следующим образом:

1° Wie in den Fдchern einer riesigen Bibliothek in 100000 Bдnden die Gedanken verschwundener Generationen aufgereiht sind, дhnlich in unserem Gehirn (Strindberg)

'Как на полках гигантской библиотеки в 100 000 томов мысли исчезнувших поколений расположены рядами, так они располагаются и в нашем мозгу '(Сгриндберг).

2° Die Fassung des Edelsteins erhцht zwar seinen Preis, aber nicht seinen Wert

'Оправа драгоценного камня повышает его цену, но не его ценность'.

3° Wie auf einem Jahrmarkt hocken die alten Hдuser der kleinen Stadt herum (Rilke)

'Будто на ярмарке, праздно стоят старые дома небольшого города' (Рильке).

4° Ships that pass in the night, and speak each other in passing Only a signal shown, and a distant voice in the darkness. So, on the ocean of life we pass and speak one another. Only a look and a voice, then darkness again and a silence.

(Longfellow) 'Корабли, идущие в ночи, проплывая, разговаривают друг с другом.

Лишь сигнал, лишь далекий голос в темноте.

Так и мы в океане жизни проходим и разговариваем друг с другом.

Только взгляд и голос, и снова темнота и тишина'.

(Лонгфелло) В нашу задачу не входит описание правильных, обходных и ложных путей, которыми испытуемые пришли к более или менее осмысленной реконструкции. Интересующиеся могут это узнать из двух работ Ш.Бюлер². Мы поступим более просто и констатируем, что в примерах полностью отсутствовала морфология и поддержка со стороны порядка слов, у существительных почти полностью отсутствовали показатели падежа, а у глагола — личные окончания, отсутствовало также большинство предлогов и союзов (Partikeln). Но зато можно было опознать грамматический класс, к которому принадлежат языковые символы, действовал и еще один фактор, который я назвал «материалом». Если где–либо появляется слово 'редис', то читатель сразу же мысленно переносится за обеденный стол или в огород, то есть следовательно, в совсем иную «сферу» (в цитируемой работе определение этого понятия дано с позиций психологии мышления), чем при появлении слова 'океан'. Любой характерный текст, деформированный и превращенный в набор слов, все–таки еще сохраняет аромат своей сферы. И не нужно быть особенно тонко чувствующим человеком, чтобы ощутить в нем опору для фантазии и получить в руки нить Ариадны. За одним следует другое; когда найден хотя бы один пункт кристаллизации, вокруг которого группируется все остальное (закон централизации «Gesetz der Zentralisation»), или когда сам материал подсказывает более богатую схему отношений (пара антонимов, компаративный ряд, четырехчленная схема вроде a : b = с : d) и она возникает в голове ищущего, то это означает, что процесс реконструкции идет, как правило, полным ходом.

Что с лингвистической точки зрения отсюда следует? Что касается феномена материальных опор упорядочивания, то из него следует не больше и не меньше того, что он входит в число повседневных привычек обычного пользования языковыми знаками и что коммуникант как говорящий или слушающий должен обращать все свое внимание, всю свою внутреннюю созидающую или реконструирующую активность на то, символами чего являются языковые знаки. В этом случае думают о вещах, о которых говорится, и конструктивная и реконструктивная внутренняя деятельность в значительной мере направляется самим предметом, который уже известен или который задается и создается текстом. Естественный человеческий язык этому методу не мешает, напротив, даже требует его и на него ориентирован; обычное говорение рассчитано на это, оставляет повсюду простор для маневрирования. Наш повседневный репрезентирующий язык (и часто в большей степени поэтический язык, но также язык научного изложения) отнюдь не стремится добиться в отдельном предложении максимально достижимой логической однозначности и полноты. Охват всего предмета и полнота его языковой репрезентации в значительно меньшей степени, чем это себе обычно представляют, являются тем идеалом, к которому надо стремиться. Средствами естественного языка идеал не достигается и тогда, когда ему это навязывают с помощью отточенных логических доказательств. Теоретик языка констатирует феномен материального управления речевым мышлением и оставляет за собой право вступить в дискуссию по этому поводу с Гуссерлем, так же как по поводу его идеи чистой грамматики.

Об этом здесь как раз следовало упомянуть, поскольку это отчетливее направляет внимание теоретика языковой репрезентации на что–либо другое, на принципиальную открытость языковых формулировок относительно предметов и положений вещей. Материальное управления речевым мышлением — это феномен, который вместе с некоторыми другими фактами позволяет доказать важный тезис, что указание, осуществляемое указательным пальцем, не только характеризует функцию указательных слов, но также может быть обнаружено в сфере функционирования знаменательных слов и что оно относится к структурным единицам языка. Хорошо дозированная эмиссия языковых знаков и в том случае, когда они служат сухому изображению в замкнутом контексте, более или менее сходна с теми опорными сигналами, которые всадник подает лошади, да и вообще умелый управляющий — управляемому им существу. Как только начинает функционировать мышление слушателя, человеческая речь, совершенная с точки зрения техники языка, как бы отпускает поводья и очень экономно вводит новые импульсы. Наличие здесь оттенков — трюизм; мы утверждаем, что конструирующее собственное мышление получателя не поддается элиминации и абсолютно безвредно; наоборот, во многих случаях использования языка оно в высшей степени необходимо. Во всяком случае, в теории языка это надо расценивать как полновесный фактор, с которым необходимо считаться. До настоящего времени это лучше других видел Вегенер; однако его весьма афористичные примеры нуждаются в систематическом дополнении, Обратимся теперь к классам слов. Я не знаю, насколько долгой была их жизнь в человеческом языке и какие из них были первыми; не знаю я и того, какие из них необходимы и универсальны. Но если они существуют в таком же виде, как в немецком языке, и могут быть учтены — как без помощи показателей класса, так и с таковыми (как немецкие инфинитивы), — то они содержат фундаментальные инструкции для построения текста. Так обстоит дело не только при решении ребусов или в случае неорганизованной группы слов, но и в случае безыскусно использованных и недеформированных контекстуальных факторов иного рода. В каждом языке существуют избирательные сродственные связи: наречие стремится к своему глаголу, то же наблюдается и у других частей речи. Это можно сформулировать и по–иному, а именно что слова определенного класса открывают вокруг себя одно или несколько вакантных мест (Leerstellen), которые должны быть заполнены словами определенных других классов. Мы имеем в виду важный, известный еще схоластам факт коннотации (connotatio). Наряду с материальными опорами это — еще одно важное и общее средство контекста. Как я полагаю, можно было бы представить себе такой человеческий язык, который обходился бы в основном материальными опорами и достаточным количеством хорошо охарактеризованных, надлежащим образом подобранных классов слов. Столь же хорошо можно себе представить, что иные контекстуальные факторы (например, порядок следования) сделают полностью избыточными внешние показатели принадлежности к классу слов; в данном случае я думаю о ситуации в китайском языке и о тех утратах, которые понес английский язык на протяжении своей истории.

Среди неязыковых репрезентативных средств, которые мы намерены привлекать для сравнения, простотой своей системы классов выделяется нотная запись музыкантов. В ней представлены два основных класса символов — знаки нот и знаки пауз, которые объединяются в контексты. В искусственном языке логики намного больше классов символов. То же самое относится и к известным нам естественным языкам. Однако до сих пор еще никому не удавалось убедительным образом упорядочить в обобщенном виде классы слов применительно ко всем языкам.