2.6. Структурно-семантические, грамматические связи в дискурсе

Существуют многочисленные средства смыслового и формального соединения высказываний в дискурсе. Наиболее изучены средства связи предложений в письменном дискурсе. Все виды текстовых связей делят обычно на четыре большие группы: семантические, логические, прагматические и грамматические (здесь имеются в виду в первую очередь синтаксические связи). Формальные дискурсивно-синтаксические и морфологические связи включают такие явления, как порядок слов, единство грамматических временных форм, аспектных и видовых форм глаголов, союзы, союзные и вводные слова и т.п. [О синтаксических межфразовых связях см., например: Макарова 1960, Астафьева 1963, 1964, Фридман 1979 и др.] Следует заметить, что к текстуально-синтаксическим или «формализованным» связям относят зачастую систему субститутов и коррелятов [см.: Plett 1975: 62, Вейзе 1978: 14], считая элементарным видом субституции местоименную замену, т.е. замену существительного соответствующим местоимением. Не совсем ясен в данном случае критерий разграничения формализованных, или эксплицитных и неформализованных, или имплицитных типов межфразовых связей.

Более детальному исследованию подвергались семантические средства текстовой и дискурсивной связи [см., например: Поспелов 1943, Гиндин 1972, Гак 1974, 1976а, 1976б, 1977, Арутюнова 1980, Владова 1973, Швед 1978, Чикваишвили 1980, Greimas 1966, 1971, Bellert 1972: 64-76, Dressler 1973: 20-27, Kallmayer 1974: 143-188, Gülich 1977: 42-43, Vieweger 1978: 160-165 и др.]. Сущность этой связи состоит в повторе некоторой совокупности семантических (смысловых) признаков, повторе некоторого значения. Рекурренция в тексте одной и той же лексической семы или ее полного или частичного синонима образует так называемую текстовую изотопию [см.: Greimas 1966, 1971]. Дискурс характеризуется семантической однородностью. Согласно А. Греймасу, для семантической однородности текста необходимо, чтобы лексемы, входящие в состав данного текста, обладали общими семами (плассемами). Изотопия, как пишет М. Арриве, может быть либо денотирована – формально эксплицирована в тексте, либо коннотирована – не выражена ни одной лексемой. По его мнению, у одного и того же автора от текста к тексту меняется только коннотируемая изотопия, так как его словарный запас, в общем, не меняется [см.: Arrive 1973]. «В развитии дискурса наблюдается своеобразное нагнетание смысловой насыщенности с постепенным усложнением семантики ректантов, обычно сопровождаемое упрощением семантики их актантов. Эта смысловая насыщенность, достигнув некоторого предела, спадает, и все повторяется снова» [Борботько 1981: 70].

Семантическая изотопия, именуемая в лингвистической литературе различными терминами: «нанизыванием» (И.П. Севбо), «доминированностью имени» (Е.В. Падучева), «повторной номинацией» (В.Г. Гак), является важным условием текстовой когезии. В ее основе лежит явление кореференции, т.е. одинаковой денотативной соотнесенности текстовых единиц. «Кореференцией» называют связывание предложений в дискурсе посредством семантически тождественных или пересекающихся лексем (W. Dressler, G. Fauconnier, M. Gopnik). Повторение слова с сохранением его референциального тождества в тексте называют итерацией (F. Guirand). Если же референты повторяющегося слова не тождественны, в таких случаях говорят об «альтерации» (Б. Палек). Референциальное нетождество повторяющегося слова может выясняться также из содержания смежных предложений текста и т. д. Денотаты текстовых единиц, располагающиеся в определенной последовательности, могут совпадать полностью, частично, до минимального сходства признаков, или восприниматься реципиентом имплицитно [см.: Plett 1975: 107]. Чем конкретнее содержание слова, тем шире область его действия как связи, и наоборот, чем абстрактнее содержание слова, тем меньше оно отрывается от той энонсемы, в которой находится его антецедент. Дополнительные указания могут перегружать семантику дискурса [см.: Борботько 1981: 72].

Следует заметить, что в большинстве исследований в основе классификации текстовых связей используются зачастую критерии самого различного характера. Так, Т.И. Сильман делит межфразовые связи на синтаксические и лексико-синтаксические [Сильман 1967]; Е.И. Шендельс на лексико-синтаксические, морфологические, словообразовательные и чисто лексические [Schendels 1979: 383-386]. Некоторые исследователи сравнивают отношения текстовых единиц, т.е. предложений, с синтаксическими отношениями между частями предложения, характеризуя их как подлежащные, дополнительные, обстоятельственные и определительные отношения [Фигуровский 1961]. См. также типы инициаторов Э. Верлиха, определяющих доминирующие связи для дескриптивных, нарративных, аргументных, экспозитивных и инструктивных текстов [Werlich 1975:35-38], систему семантических связей Э.Ф. Скороходько, вводящего понятие графа, вершины которого соответствуют единицам текста (словам, предложениям, абзацам), а ребра – семантическим отношениям между этими вершинами [Скороходько 1972] и т.п.

Различны также точки зрения на типы семантической изотопии [см., например: Гиндин 1972, Попов 1979: 13-14, Шапиро 1979: 10, Dressler 1973: 20-21]. Так, С.И. Гиндин относит к семантическим повторам целую группу смысловых соответствий: 1) связь между общеупотребительными, или словарными, синонимами; 2) повтор с использованием индивидуально-авторского синонима; 3) противопоставление, выраженное с помощью антонимов; 4) связь между однородными частями речи, или так называемый корневой повтор; 5) соответствие понятий по типу «род - вид» и наоборот; 6) синекдохические соответствия типа «целое – часть»; 7) соответствие внутри группы, объединенной по принципу разной степени одного и того же признака или интенсивности обозначаемого действия; 8) связь по принципу ассоциативного переноса понятий по категориям: а) причина – следствие; б) предмет – материал – качество; в) действие – объект – деятель; г) связь по любой общности коннотативных значений [см.: Гиндин 1972].

Наиболее удобным представляется объединение всех видов семантических связей в три основные группы по принципу отношения связанных единиц к отражаемому ими внеязыковому объекту, референту: 1) связь, базирующуюся на полном кореферентном повторе, 2) связь, базирующуюся на частичном кореферентном повторе, 3) ассоциативную связь. При полном кореферентном повторе в тексте фигурирует один и тот же внеязыковой объект. Изотопия такого типа осуществляется простым повтором того же слова. Например: (5) «Разговор с Верой Григорьевной его (Николая) ошеломил. – Я не собираюсь никуда ехать, - заявила она. – Мне не нужна никакая Америка, я прекрасно проживу и здесь. – Живи, - согласился Николай, пока еще не понимая, к чему ведет мать. – В чем проблема? Продай Иркину квартиру, отдай ей деньги, а тебя туда никто силком не тянет. – Продай! – передразнила мать. – А где я буду жить? – Как это где? – опешил он. – У тебя же роскошная трехкомнатная хата в самом центре» (Маринина 1: 100); различными видами субституций, например, заменой местоимениями: (6) «Вчера я был у Виктора Ипполитовича. Он отказался говорить со мной на эту тему, но сказал, что если бы ты пожелала… Он говорит, что, хотя ты разлюбила всех нас, твоя власть над ним еще так велика… Ларочка… Достаточно одного слова.… Понимаешь ли ты, какой это позор и как это затрагивает честь юнкерского мундира?... Сходи к нему, чего тебе стоит, попроси его.… Ведь ты не допустишь, чтобы я смыл эту растрату своей кровью» (Пастернак: 65); адвербиализованными словами: (7) «In der Nähe unseres Lagers war eine Eisenbahnstrecke. Bald nach Kriegsausbruch mussten wir dort arbeiten» (Petersen: 62); «Вблизи нашего лагеря находилась железнодорожная линия. Вскоре после начала войны мы должны были там работать»; употреблением синонимов, использованием парафраз и т.п.: (8) (Галина Ивановна, мать убитого писателя Параскевича приходит к следователю Ольшанскому): «Так вот что я вам скажу, Константин Михайлович. – В ее голосе явственно звучала угроза. – Я все поняла. Вы вступили в сговор со Светланой. Вы прекрасно знаете, что это она убила моего сына, но она делится с вами баснословными гонорарами, которые получает как вдова писателя, и вы ее за это покрываете. Может быть, вы даже спите с ней. Да-да, теперь я не сомневаюсь. В прошлый раз, когда я рассказала вам о том, как эта мерзавка изменяла моему сыну, вы всеми силами старались уверить меня, что мне показалось. Тогда я не обратила на это внимание, а теперь вижу, к чему все идет. Вижу! Вы нагло лжете мне в глаза, говоря, что нашли убийцу. Вы его никогда не найдете, потому что будете выгораживать Светлану» (Маринина 9: 175).

При частичном кореферентном повторе используется повтор одного или нескольких тождественных семантических элементов лексем. Здесь следует особо выделить синекдохические соответствия типа «целое – часть» и «часть – целое»: (9) «Здесь просили врачебной помощи. Я могу подать ее. Покажите мне вашу руку… Ну, счастлив ваш бог. Это такие пустяки, что я не стал бы перевязывать. Впрочем, немного йоду не помешает. Вот Фелицата Семеновна, мы попросим у нее» (Пастернак: 74); и соответствия по типу «гипероним – гипоним» и наоборот: (10) «Юсупка был сыном дворника Гимазетдина с тиверзинского двора. Тиверзин покровительствовал мальчику в мастерских. Это подогревало в Худолееве неприязнь к нему. – Как ты напилок держишь, азиат, - орал Худолеев, таская Юсупку за волосы и костыляя по шее. – Нешто так отливку обдирают? Я тебе спрашиваю, будешь ты мне работу поганить, касимовская невеста, алла мулла косые глаза? - Ай, не буду, дяинька, ай не буду, не буду, ай больно! – Тыщу раз ему сказывали, вперед подведи бабку, а тады завинчивай упор, а он знай свое, знай свое. Чуть мне шпентель не сломал, сукин сын. – Я шпиндил не трогал, дяинька, ей-Богу, не трогал» (Пастернак: 34). В приведенном примере слово работа включает в себя такие действия как обдирать отливку, завинчивать упор, подводить бабку, держать напильник.

В основе ассоциативной связи лежит употребление слов и выражений из определенной тематической сетки. Ср.: (11) (Доктор Живаго у больной) – Надо бы посмотреть ее, - сказал Юрий Андреевич. – Но все равно, мне и так ясно. Это сыпняк, и притом в довольно тяжелой форме. Она порядком мучится, бедняжка. Я бы советовал поместить ее в больницу. Дело не в удобствах, которых вы ей не представите, а в постоянном врачебном присмотре, который необходим в первые недели болезни. Можете ли вы обеспечить что-нибудь перевязочное, раздобыть извозчика, или в крайнем случае ломовые дровни, чтобы отвезти больную, разумеется, предварительно хорошо закутав? Я вам выпишу направление. – Могу. Постараюсь. Но погодите. Неужели правда это тиф? Какой ужас! – К сожалению. – Я боюсь потерять ее, если отпущу от себя. Вы никак не могли бы лечить ее дома, по возможности участив посещения? Я предложил бы вам какое угодно вознаграждение. – Я ведь объяснил вам. Важно непрерывное наблюдение за ней. Послушайте. Я даю вам хороший совет. Хоть из-под земли достаньте извозчика, а я составлю ей препроводительную записку. Лучше всего сделать это в вашем домовом комитете. Под направлением потребуется печать дома и еще кое-какие формальности (Пастернак: 187).

Дискурсивно-логические связи строятся на базе последовательного сцепления предложений по принципу логического следования, соположения, выводимости, отражающей причинно-следственные, условные, уступительные, целевые отношения, отношения результата, логического перехода и т.п. Говоря о трудностях определения межфразовых связей, В.М. Павлов приводит пример двух контактных причинно-следственных высказываний, между которыми существует отношение импликации, но нет лексико-грамматического показателя связи: «Он заболел. Все очень встревожены» [Павлов 1975: 25]. Формальные показатели связи в таких фрагментах дискурса, как правило, легко восстанавливаются. Приведенный фрагмент текста реконструируется следующим образом: «Он заболел. Все очень встревожены этим». Ср. также: Ты пойдешь в театр? – Я сегодня занят. По мнению В.Г. Борботько, связь высказываний по импликации близка по своему содержанию элементарной конфигурации уподобления «сужение / расширение». «Содержательный характер импликации в естественном языке всегда предполагает в выводе частицу посылки. Поэтому возможна разработка правил для реконструкции того общего, что объединяет любые высказывания дискурса, состоящие в отношении импликации. Возможно, что в некоторых случаях интерполяция таких высказываний может оказаться длинной цепочкой, и, тем не менее, она осуществима» [Борботько 1981: 62]. Проблема логических отношений между составляющими дискурса и его разновидности – текста – явилась предметом отдельных исследований. (См., например, конъюнкционную связь Ф.И. Карташковой, [Карташкова 1979: 14], логическую связь К.С. Чикваишвили [Чикваишвили 1980: 22], четыре основные вида связи У. Фигге: простую, альтернативную, поясняющую и противительную [Figge 1971: 164-165], логические, квазилогические, каузативные, темпоральные текстовые отношения Э. Агриколы [Agricola 1979: 54-63], идентичные отношения, отношения включения и перекрещивания между семантическими субъектами пропозиций Т.П. Трегубович [Tregubowič 1978: 591-592], типы логических связей Х. Изенберга и Ф. Данеша [Isenberg 1974: 188-189, Daneš 1976: 37-38 и др.].

Выделение прагматических связей в тексте активизировалось с привлечением к исследованию прагматического аспекта текста [см.: Bellert 1972: 77-78, Plett 1975: 91, Braunmüller 1977: 181, Чикваишвили 1980: 22]. Основу для текстуально-прагматических связей создает коммуникативный акт, тесно связанный с процессом декодирования текста реципиентом. Предполагается, что информация, закодированная коммуникатором в тексте, должна быть извлечена реципиентом по форме знаков. При этом реципиент может расширить или дополнить эту информацию, заполнить некоторые текстовые лакуны с помощью имеющихся у него знаний, т.е. пресуппозиций. Вариативность возможных текстовых интерпретаций создает условия для наполнения текста различным смысловым содержанием. И только знание наличествующих в данном тексте пресуппозиций способствует его адекватному пониманию. Чтобы верно декодировать текст, реципиент должен обладать двумя видами пресуппозиций, или знаний: а) экстралингвистическими или энциклопедическими знаниями и б) ситуативными или контекстуальными знаниями. Под экстралингвистическими знаниями понимается вся неязыковая информация, которой обладает или которую приобретает реципиент в результате образования и своего жизненного опыта. От этих знаний следует отличать информацию, которую участники коммуникативного акта приобретают в процессе самого речевого акта, данную непосредственно, или выводимую реципиентом референционным путем. Такие знания именуются ситуативной пресуппозицией [см.: Plett 1975: 91, Гак 1979: 19]. [Подробнее о названных типах текстуальных связей см.: Григорьева 1980, 1987]. Рассмотрим несколько примеров: (12) «Es gab wenig Männer im Dorf. Die Dorffrauen wussten nicht, weshalb sie noch deutsch-aufrecht und mit hochgestemmtem Busen umhergehen sollten; sollten sie es für die Grossväter oder für die Konfirmanden tun?» (Strittmatter: 14); «В деревне было мало мужчин. Деревенские женщины не знали, почему они еще должны были ходить по-немецки прямо и с высоко поднятой грудью; должны ли они были делать это для дедов или для конфирмандов?»; (13) «Sie gingen langsam durch die Strassen einer Villenvorstadt. Nirgendwo Grün, nur Staub und Russ, die Luft verraucht und unrein... Holt erinnerte sich an die uferlosen Wälder, an Berge und Steinbruch. «Wenn man verreisen könnte, jetzt im Sommer», sagte er» (Noll: 235); «Они медленно шли по улицам окраины города, застроенной виллами. Нигде не было зелени, только пыль и копоть, воздух загрязнен и нечист… Хольт вспомнил о безбрежных лесах, о горах и каменоломнях. «Если бы можно было уехать, сейчас летом», сказал он». Приведенные высказывания могут быть поняты только в том случае, если реципиенту известно, что события происходят во время войны. Прагматическая ситуативная пресуппозиция лежит в основе всего текстового фрагмента, как в первом, так и во втором случае. В последующем диалоге речь идет об имплицитном запросе разрешения на убийство свидетеля преступления Тамару Коченову. Он полностью основан на прагматической ситуативной пресуппозиции: (14) «С Тамарой у нас проблема, Михаил Владимирович. Она очень напугана и изо всех сил делает вид, что ничего не произошло. Якобы ее это не касается. Поверьте моему опыту, так ведут себя люди, которые понимают, что стали нежелательными свидетелями и теперь им нужно опасаться за свою жизнь. Если бы она устроила истерику, я бы нашел способ ее успокоить, объяснил бы, что ей выгодно молчать в тряпочку. А она ничего не говорит и не спрашивает. Она очень опасна, Михаил Владимирович, поверьте мне. Она достаточно умна и может попытаться затеять с нами всякие разные игры, а любая игра подразумевает лишние телодвижения, которые могут привлечь чье-нибудь внимание. – Я понял, - торопливо откликнулся Шоринов. – Я полностью согласен с тобой. Хотя… Может быть, она молчит не потому, что задумала какую-то каверзу? Может, она просто хочет денег за молчание? Ты не говорил с ней об этом? – Михаил Владимирович, я не первый день на свете живу… - начал было Саприн, но Шоринов перебил его: - Попробуй в этом направлении. Может, все обойдется. Заткни ей рот пачкой долларов и спи спокойно. Можешь торговаться до пятидесяти тысяч. А уж если она захочет больше, тогда, конечно, … Где она сейчас? – Ждет в машине (Маринина 1: 76). Сравните также: (15) «(Ливеровский) А вам известно, что вчера кабинет Клемансо пал… - А нельзя ли нам заранее на каком-нибудь пароходе устроиться? – спросил Невзоров» (А. Толстой: 79). Понимание данного диалога основано на знании того факта, что при падении кабинета Клемансо к власти пришли красные, и что противники революции в таком случае эмигрируют водным путем в Турцию.

По мнению С.И. Гиндина, теоретически возможны два основных способа построения текстов: а) жесткий способ, согласно которому построение текстов задается заранее, извне; по такому способу построены тексты заявлений, справочников, выходных данных книг, перечней, рубрик и т.д.; б) гибкий способ, согласно которому построение текста не задается заранее, а всецело основано на его внутренней организации, т. е. на структурно-семантическом сцеплении предложений. Оба способа предполагают смысловое единство текста. Гибкий и жесткий способы могут совмещаться, например, в построении волшебных сказок и других произведений устного народного творчества, в таких литературных жанрах, как классическая трагедия и басня [Гиндин 1971].

Подробный анализ взаимосвязи между репликами в диалогическом дискурсе дается Л.М. Михайловым. Факторами, определяющими названную взаимосвязь, по мнению автора, являются: коммуникативная целостность, коммуникативная интенция, логико-семантическая соотнесенность, грамматическая корреляция, лексическая корреляция, просодическая корреляция (первые три обязательны, остальные факультативны) [см.: Михайлов 1994]. Приведенные факторы свидетельствуют о том, что нельзя также не брать во внимание структурно-семантическую и синтаксическую связь, существующую между репликами диалога и базирующуюся на законах текстовой когезии. Тема-рематическая связь элементов текста в последовательных или параллельных цепочках предложений не входит в противоречие с коммуникативным замыслом говорящего выделить важное для себя и новое для адресата содержание. Определенный вклад в решение коммуникативной задачи вносят также синтаксические средства связи. «Синтаксическая координата описывает совокупное аккумулирующее (накапливающееся) речевое воздействие на адресата последовательности единиц речевой деятельности в рамках одного дискурса или речевого акта» [Зернецкий 1990: 62].

Публикации, затрагивающие аспект «темы» в организации дискурса, можно найти как среди исследований в области конверсационного анализа, так и среди работ с ориентацией на общий анализ диалога. Терминология также не отличается единством: наряду с немецким понятием «тема», встречается «топик» или «топик дискурса» и «фокус», если речь идет об интеракции. При этом понятия темы и фокуса зачастую употребляются для обозначения одного и того же явления. Так, М. Айфлендер отдает предпочтение термину «тема». При этом «темой» он называет предмет, ситуацию, положение вещей, которые представляют интерес для коммуникантов и обсуждаются в коммуникативном акте эксплицитно и сообща [см.: Eifländer 1989: 193]. В. Бублитц рассматривает тему разговора как экстракт или конденсат содержания текста или как проблему, решение которой организует текст, или как результат процесса приписывания, при котором предмет речи (событие, положение вещей, личность и т. д.) приписывается комплексному образцу речевой деятельности (рассказу, сообщению). Тему он описывает не как объективно заданную, инвариантную, присущую тексту величину, которая неоспорима в каждом пункте разговора для всех участвующих в нем, а как понятие, которое приписывается текстам, диалогам. [Bublitz 1989: 175]. При таком подходе к определению темы остается некоторая неопределенность в плане того, что трудно определить, является ли высказывание вкладом в предыдущую тему или относится к следующей теме, когда и где происходит смена темы. Проблемно ориентированные темы в соответствии с этим определением составляют содержание дискуссий, переговоров или других аргументированных типов текстов, но не рассказов или бесед, чьи темы могут быть лучше определены как ориентированные на содержание [там же, 176].

На наш взгляд, тема и фокус беседы – разные понятия. Фокус – это эпицентр, (суть, «соль») диалога, концентрирующий в себе смысл беседы. Тему диалога можно соотнести с пропозицией. Она может меняться. Смысловая и структурная цельность дискурса отличается от текстовых законов смысловой и структурной цельности, завершенности, когезии и когерентности. Решающим средством связи в тексте является тема-рематическое сочленение компонентов, связанное с высказыванием. Актуальное членение, типизируясь в многократном повторении в сходных обстоятельствах, становится языковым механизмом текстообразования, иначе говоря, возникают типовые способы развертывания актуальной перспективы. В тексте на первый план выступает концептуально заданный смысл, последовательность и логичность развертывания смысловой заданности, цельность, связанность, средства связи и т. д. Исследователь же дискурса ставит перед грамматикой текста не проблемы когезии и когерентности, а на первый план выдвигает рассмотрение речевых интенций адресанта, порождаемых общей смысловой заданностью целого, стратегий и тактик в осуществлении коммуникативных намерений [см.: Формановская 2000б: 61]. Здесь анализируются в первую очередь оценки, эмоции по отношению к отражаемой действительности, адресату и содержанию сообщения, иначе говоря, рассматривается прагматический аспект. «Реплики в диалогическом единстве объединяются коммуникативным намерением (прагматический фактор)» [Николаева 1987: 10]. «Связность диалогической речи подчинена принципам целенаправленной деятельности. Она зависит от степени четкости поставленной цели, ее выполнимости, правильности выбранной диалогической тактики, возможных последствий для адресата, его доброй воли и пр.» [Арутюнова 1992: 56]. Основной содержательной единицей диалога является коммуникативный фокус. Главное свойство коммуникативного фокуса – его перемена, переход из одной фазы развития в другую. Перемена коммуникативного фокуса связана, прежде всего, с переменой прагматического фокуса. Под прагматическим фокусом подразумевается акт выбора, критерием для которого являются успешность и эффективность коммуникации и взаимодействия. Акт выбора предполагает при произнесении предложений выделение тех объектов разговора, которые говорящий считает наиболее важными для слушающего, т. е. прагматический фокус определяется в терминах коммуникации и взаимодействия ее участников. Семантический фокус определяется в терминах, не зависящих от контекста конкретного разговора, например, в терминах отношений, существующих между фактами и объектами, т. е. на чисто онтологическом уровне [см.: Dijk 1981: 148]. Как совершенно справедливо отмечает Т.А. Жалагина, семантический фокус может неоднократно меняться в пределах одной фазы развития коммуникативного фокуса. «Перемена семантического фокуса может происходить регулярно либо со сменой говорящего (от реплики к реплике), либо в рамках следующих друг за другом диалогических единств. Но в силу того, что при перемене семантического фокуса не изменяется прагматическая направленность диалога, мы не можем говорить о переходе коммуникативного фокуса в новую стадию развития. Перемена коммуникативного фокуса происходит только с изменением целей говорящего, т.е. с изменением прагматического фокуса диалога. …Мы говорим о том, о чем хотим говорить, что представляет интерес для нас, и прекращаем разговор или переводим его в другое русло (меняем коммуникативный фокус) в тех случаях, когда разговор принимает нежелательный оборот. В любом из этих случаев происходит перемена коммуникативного фокуса, переход из одной фазы его развития в другую [Жалагина 1990: 100]. При переходе коммуникативного фокуса из одной фазы развития в другую создаются такие типы отношений между диалогическими единствами, как включение, пересечение, чередование [см.: Кучинский 1985, Жалагина 1990].

Логическая семантика и прагматика определяют и отражают также соотношение между значением и смыслом. Лингвистика сама по себе «не несет ответственности» за содержание текстов, за их идеологическую, политическую и прочую заряженность. Нужно различать языковое (закрепленное в языковых единицах и структурах) значение и сопряженный с ним, опирающийся на него личностный смысл. «Смысл создаваемого человеком текста возводится к индивидуальной концептуальной системе, в которой значительное место занимают ценностные ориентации» [Артемьева 1999: 20]. Н.Д. Арутюнова противопоставляет событийное (пропозициональное) и фактообразующее значение. Событийное значение связано с миром, а фактообразующее с сознанием. Экстенсионал событийного значения связан с объектами действительности (не с предметами, а с процессами), а экстенсионал фактообразующего значения образован предикациями. Первое значение связано с координатами пространства и времени, упорядочивающими континуум мира, а второе с координатами истины или лжи, возможности / невозможности, организующими логическое пространство [см.: Арутюнова 1988: 532]. Координаты пространства и времени, в рамках которых действует коммуникатор, могут соотноситься с характеристиками социологическими и психологическими [Дридзе 1998: 48].

Как отмечает Е.С. Кубрякова, «в организации дискурса» ведущими оказываются значения, определяющие его связность, кореферентность и т. д. «Типы повторяющихся смыслов рождают типы объективирующих их конструкций и диктуют использование этих последних в чувственных типизированных ситуациях» [Кубрякова 1986: 103, см.: также: Бондарко 1984]. «Семантика вступает в игру с момента формирования личностных смыслов и должна здесь «разнести» разные формы смыслов по разным языковым единицам в зависимости от того что, так сказать, «топикализирует» или акцентирует сам говорящий: предмет речи, его признак или же тип отношений между ними. Выбор им одного из возможных путей разворачивания речи – следствие того, что находится в фокусе его внимания, на чем остановилась его мысль, т. е. следствие его установки и сформированного к тому времени смысла. Мысль, чтобы быть развернутой в дискурсе и развиваться, формироваться в речевом акте, должна быть разбита предварительно на отдельные дискретные части – смыслы, подобно тому, как ситуация, которую отражает и описывает человек, должна быть для ее объективации языковыми средствами расчленена и представлена некими дискретными сущностями. Смысл, согласно этой точке зрения, – это часть мысли, препарированной и приготовленной для того, чтобы стать речью». [Кубрякова 1986: 112-113].

«При перекодировании личностных смыслов в языковые значения и при переходе к объективации смыслового задания предложения во внешнем высказывании должна произойти определенная группировка смыслов так, что одни смыслы войдут в величины, между которыми устанавливается само найденное отношение, другие же войдут в обозначаемое отношение. Категоризация смыслов заключается в их разбиении на объекты, с одной стороны, и отношения между ними, с другой стороны. Кардинальное различие между разными совокупностями складывающихся смыслов мы видим, следовательно, в том, что одни становятся «подведенными» под понятие объекта, а другие – под понятие отношения. Объект выступает при этом как определенная совокупность признаков, отношение – как сам приписываемый признак» [Кубрякова 1986: 117].

«Роль семантического компонента в переходе от личностных смыслов к языковым значениям с устоявшимися и отработанными языковыми формами их выражения не только в том, что, по справедливым словам А.М. Шахноровича, с введением в действие семантического компонента происходит «высвечивание» основных семантически значимых элементов ситуации, приписывание им признаков и выстраивание их иерархии – по значимости» [Шахнорович 1983: 190]. Такое «высвечивание», действительно, имеет место, и именно оно составляет главный момент в формировании содержания и смысла будущего высказывания, но роль семантики (языковой семантики, семантики языковых форм) более конкретно может состоять и в том, что она согласует смыслы с определенными языковыми этикетами этих смыслов, представляя в распоряжение говорящего содержательные правила». [Кубрякова 1986: 123].

Итак, среди многочисленных средств смыслового и формального соединения предложений в речевой продукции выделяются синтаксические, морфологические, семантические, логические и прагматические связи. Они очень хорошо прослеживаются на текстовом уровне в рамках его тема-рематической организации. В отличие от текстовой когезии и когерентности смысловая и структурная цельность дискурса цементируется фокусным развитием речевых интенций адресанта. Фокусом мы называем суть, эпицентр диалога, концентрирующий в себе смысл беседы. Коммуникативный фокус является основной содержательной единицей диалога. Под прагматическим фокусом понимается акт выбора тех или иных объектов разговора, которые говорящий считает наиболее важными. Смена темы разговора не обязательно ведет к перемене коммуникативного фокуса. Рассмотрим в следующем разделе, как развивается тема беседы в зависимости от целевых установок адресанта, т.е. прагматического фокуса.