4. Разлитое между именными и глагольными композитами

Почему препозиция детерминирующего члена в именном композите является правилом и представляет собой, так сказать, естественный случай? Психолог раздражается, оттого что не может ответить на столь простой с виду вопрос Шмидта. Но следует по крайней мере отметить, что в синтаксисе так называемого жестового языка, который Вундт наблюдал и исследовал у глухонемых, у монахов ордена цистерцианцев и еще Где–то, постпозиция встречается столь же часто; и это понятно. Ведь символы жестового языка всегда тесно связаны с наглядностью, и их основные сочетания достигаются при помощи наглядных средств. Совершенно естественно, что в сочетании «слепой человек» вначале реализуется предметный символ «человек» и лишь затем атрибутивный символ «слепой». Устройство звукового языка должно было бы быть иным по сравнению со знакомым нам, чтобы этот закон распространялся и на него; у него должно бы быть «живописное поле» для составления композиций. Причины, по которым в жестовом языке отдается предпочтение постпозиции, устраняются по мере того, как звуковой язык освобождается от живописующего метода. Я не хочу этим сказать, что только препозиция совершенно естественна; в предыдущих рассуждениях я не нахожу прямых аргументов в ее пользу. Вероятно, чтобы лучше разобраться в этом деле, придется вникнуть гораздо глубже в психологию процессов языковой композиции или еще раз обратиться к учению историков языка.

Рассматривая отношения в немецком языке, обращаешь внимание, что первоначально глагольные и именные композиции отличались друг от друга ударением: «В глагольных ударение падало на второй компонент, а в именных на первый» (Пауль). Если это верно, то позже, во всяком случае, глагольное соединение стало свободнее, и сегодня ударению доверяется выражать такие нюансы значения, какие отличают durchschauen от durchschauen 'проглядывать — видеть насквозь', unterstehen от unterstehen 'укрываться — подчиняться', ьberlegen от ьberlegen 'класть сверху — обдумывать'; в области именных композитов этому аналога нет. Мы не будем обсуждать своеобразие глагольных композитов, и здесь, как и Шмидт, хотим ограничиться только именными. Однако беглый взгляд на такой простой факт, что ударение само по себе может выражать по крайней мере семантическое (а часто также и синтаксическое) различие, подобное тому, какое существует между образованиями типа «durchbrechen» и «durchbrechen» ('проламывать — нарушать'), заставляет задуматься, не играет ли ударение и в немецком именном композите столь же важную роль, как и позиционный фактор, предшествование.

Шмидт справедливо апеллирует здесь к нашему стойкому языковому чутью в отношении композита. Оно позволяет нам попробовать мысленно поэкспериментировать с обратимыми именными сочетаниями типа «Vaterhaus — Hausvater» или «Kuhhom — Hornkuh», опуская предшествующий артикль. Эффект таких перестановок заставляет нас почувствовать, что здесь затронут самый нерв композиции, и наше «языковое чутье» требует перемещения ударения. Да, при особых обстоятельствах сильное ударение оказывается даже более важным, чем препозиция; например, мы употребляем последовательности типа das Billroth–Haus, das Haus Billroth 'фирма Билльрот' рядоположенно, с тонким, но не таким основополагающим семантическим различием, как между Hausvater и Vaterhaus. Таким образом, положение дел, по крайней мере в немецком языке, недостаточным образом характеризуется только при помощи признака «препозиция», его нужно каким–то образом связать с германским законом акцентуации. Тот, кто делает это, непременно столкнется с чрезвычайно важными фактами.

Сопоставим еще раз флективное слово Hauses с композитом Haustor, наблюдая за поведением ударения. В нем символический член (корневой слог) несет ударение, а полевой член остается безударным. В слове Haustor два символических члена; который из них получит ударение? По многим пунктам второй член оказывается, так сказать, опорой конструкции (Standbein), в то время как первый более подвижен (Spielbein)¹. Ведь Haustor 'входные ворота' — это не Haus 'дом', а всего лишь Tor 'ворота'; Kuhhom 'коровий рог' — это не Kuh 'корова', а всего лишь Horn 'рог'; Tagedieb 'тунеядец, букв. вор дня' — это не Tag 'день', a Dieb 'вор' (то есть человек). Соответствующим образом следует обращаться с подобными сочетаниями в синтаксисе, например генитив будет звучать как des Kuhhornes. Однако ударение попадает не на опорную часть последовательности, а на другую ее часть. На этом заканчивается полностью ясное и однозначное описание состояния дел для именного композита.

Еще раз подчеркнем: грамматически управляющей является безударная опорная часть сочетания; именно от нее зависит, к какому классу слов будет принадлежать целое, объединяющее элементы разных классов слов, она же определяет грамматический род композита, а вместе с ним и полевые знаки, различающие род. Какова при этом роль первого члена (Spielbein), несущего ударение? Образно говоря, он целиком занят нюансировкой символической значимости, а сам в этом как бы полностью растворяется. В этот момент может вмешаться логика, чтобы заново определить понятие атрибутивного отношения и отделить его от предикативного. Для сравнения можно еще раз подумать о различных функциях und. Und как союз соединяет предложения; und в сложных числительных, подобно композиту двандва, связывает два предмета и (в большей или меньшей степени сохраняя их самостоятельность) создает из них некое объединение; und, накапливающее признаки, напротив, оставляет в неприкосновенности единственный символизирующий предмет, связывая его определяющие или эксплицирующие свойства: die verlorenen und nicht wiedergefundenen Handschriften 'потерянные и ненайденные рукописи'; der elegante und leichtsinnige Alkibiadis 'элегантный и легкомысленный Алкивиад'. Детерминирующий член именного композита столь же мало затрагивает назывную функцию опорного члена и не имеет выхода в поле предложения; он целиком и полностью занят, так сказать, внутренним (или более «домашним») делом детерминирующего или эксплицирующего определения понятийного или наглядного содержания его значения. Taceat mulier in ecciesia 'пусть молчит женщина в церкви'; каждое подлинно атрибутивное языковое средство замолкает, когда речь идет о построении предложения.

Если принять за основу это мнение, то у глагольного композита уже не надо спрашивать, согласен ли он с выработанным мнением, но о другом. Отныне это вопрос о том, принадлежат ли глагольные композиты к тому же разряду, что и именные. Ответ таков: нет, поскольку ни глагольное контактное сочетание, ни глагольное дистантное не молчат при построении предложения. Жестко связанные глагольные композиты с первоначально типичной (согласно Паулю) постановкой ударения на глагольном члене, слова типа ьberstehen, ьberlegen, ьbersetzen, unterstehen 'преодолевать, размышлять, переводить, подчиняться', часто приобретают образное, переносное значение, при этом часто утрачивая то акциональное значение, которое имеют соответствующие симплексы; мы говорим, например, eine Krankheit ьberstehen 'перенести болезнь'. Дистантные композиты также ведут себя не менее свободно. С чем бы мы ни сравнивали образование dьrchbrechen 'проламывать' — с симплексом brechen 'ломать, разбивать' или со связанным контактным композитом dьrchbrechen 'нарушать',— все равно окажется, что ударная часть durch 'через, сквозь' выполняет роль, никак не ограничивающуюся нюансировкой понятийного содержания глагола. Предложения с «durchbrechen» часто распространяются обстоятельствами места; не проламывают «что–то», а проламываются «через что–то» (man bricht durch nicht «etwas», sondern «durch etwas»). Но, естественно, наряду с этим встречаются и такие образования, как: er bricht eine Wand durch, einen Zweig ab, ein Hufeisen entzwei 'он пробивает стену насквозь, сбивает ветку, ломает подкову пополам', — а они уже не отделены строго очерченными границами от выражений типа in Scherben brechen, in die Flucht schlagen 'разбить вдребезги, перен. разрушить до основания; обратить в бегство', о которых вряд ли можно говорить как о композитах. Некоторые из более тесно связанных сложений такого рода соответствуют формуле для атрибутивных отношений. Да, инфинитивы zielfahren 'ехать в определенное место', wettfahren 'соревноваться в езде' уже полностью оказались в именной группе, так что они вообще перестали быть способными к тмесису и могут встретиться только как инфинитивы или причастия, то есть в форме, по грамматической функции близкой к имени.

Рассматривая полученный результат как первый и во многом еще грубый, но все же добротный продукт изучения необычайно разнообразного индоевропейского глагольного композита, можно установить: глагольное соединение резко отличается от более простого именного композита хотя бы тем, что оно не ограничивается нюансировкой семантического содержания опорного члена последовательности, а вносит свой вклад в определение поля предложения. Не случайно Бругман начал с апологии дистантного композита и чувствовал себя вынужденным писать ее. Ведь теория новаторов более всего соответствует дистантному композиту. Она могла бы также быть распространена на глагольный контактный композит, но ни в коем случае не на именной. Еще в 1868 г. решающим образом высказался в том же духе Тоблер (в работе «О соединении слов»), а именно что композиты (в точном смысле) существуют только во флективных языках, что в основе их появления всегда лежит флексия, что лишь после того, как она достаточно глубоко проникла в язык и оформила всю языковую материю, могут появляться композиты (S. 5). Достаточно заменить слово «флексия» на более общий термин «фонематическая модуляция» и подумать о чисто атрибутивном именном композите, как окажется, что еще и сегодня Тоблер по крайней мере не опровергнут. Мысль Тоблера легко объединяется с тезисом В.Шмидта о приоритете позиционного фактора; ведь роль позиционного фактора, исполняемая им еще до вступления в силу фонематической модуляции, фактически, как мы видели, не определяется Шмидтом и может, при его поверхностном взгляде на соответствующие отношения, так и остаться неопределенной. Высказывание Тоблера также не противоречит предположению, что сложения типа «Акрополь» древнее, чем флексии. Ведь это последнее еще не представляло настоящий, то есть чисто атрибутивный, композит.

На этом мы закончим рассмотрение различий между именной и глагольной композициями. Следовало бы в заключение расширить систематическое учение о композитах за счет привлечения слов, составленных из указательных и назывных знаков. Кое–что из того, что сюда относится, было нами затронуто на с. 129 и сл.; однако основную часть соединений такого рода следует искать в сфере флективных глаголов, личные окончания которых являются знаками, указывающими на их роль.