3. Тип по Кречмеру. Начальная стадия. Резюме

Формулировка, которой придерживались лингвисты от Аделунга до Кречмера, гласит: вначале была паратактическая цепочка предложений, пока они не стали встраиваться друг в друга. Существенно то, что эта вторая реконструкция в отличие от предложенной Паулем исходит не из простого предложения без указательного поля, а из (с феноменологической точки зрения) более примитивного состояния языка. У Пауля имеется в виду повествовательное высказывание S  Р, которое мыслится как распространяемое; здесь же речь идет о повествовательных и экспрессивных (kundgebend) или апеллирующих (appelierend) высказываниях, которые теснее объединяются. Приведем очень четкое перечисление главных случаев у Кречмера:

«С формальной точки зрения необходимо разграничивать три случая: 1. Второе из двух следующих друг за другом предложений было подчинено первому. Например: Ne moriatur 'Я опасаюсь. Пусть он не умирает' превращается в Timeo. Ne moriatur, где латинское ne по сравнению с немецким ich fьrchte, da er stirbt 'я опасаюсь, что он умрет' объясняется именно таким образом. 2. Первое предложение подчиняется второму (=)  'О, захотел бы ты меня все же послушать! Это было бы намного лучше'; они сливаются в одно предложение, поскольку первое предложение воспринимается как условие ко второму: Wenn du mir folgst, wдre das weit besser 'Если бы ты меня послушался, было бы значительно лучше' (II. H 27). Ср. конструкции: Sint Маеcenates, поп deerunt, Flacce, Marones (Martial. VIII 56,5) 'Будут Меценаты, о, Флакк, не будет недостатка в Вергилиях и Горациях' и у Шиллера: Sei im Besitze und du wohnst im Recht = Wenn du im Besitz bist, so wohnst du im Recht 'Если ты владеешь, то ты прав'. 3. Встроенное предложение подчиняется окружающему иго предложению. II. В 308 и сл. первоначально мыслилось следующим образом: 'ужасный дракон — его послал сам Олимпиец на свет божий — бросился...' По мере того как включенное предложение подчиняется включающему его, демонстратив ¹ превращается в то, что мы называем релятивом.

Х. Латтманн по–иному объясняет предложения типа Timeo ne moriatur (Lattmann H., KZ, 49, 1919, S. 100); он трактует ne как интенсифицирующую (ср. греч. , ) и неопределенную (лат. — ne в вопросах) частицу, а в конъюнктиве усматривает потенциалис. Первоначальное значение, следовательно: Ich fьrchte, er mцchte vielleicht sterben 'Я опасаюсь, он может, вероятно, умереть' (S. 62 f.).

Различия в суждениях специалистов о латинском ne не затрагивают языковедческую оценку синтетической теории. Ведь и в предложении с потенциалисом содержится сообщение, которое реализуется в сложноподчиненном предложении. Нам нужно было бы достаточно далеко отстраниться, чтобы найти ту позицию, с которой можно было бы охватить все многообразие обнаруженных Кречмером соотношений; нам следовало бы прежде всего в системе рассмотреть «типы предложений», что увело бы нас далеко за пределы предлагаемого здесь анализа репрезентирующего языка. Но все же кое–что относящееся к теме указательного поля необходимо сказать в дополнение к первому и второму главным случаям, упоминаемым Кречмером, не отклоняясь при этом, однако, столь далеко. Его третий случай мы отнесем в иную рубрику, поскольку возникновение релятива — это совсем другой вопрос, который уже обсуждался.

Я задаю, несомненно, простой и напрашивающийся сам собою вопрос: существовали ли в предполагаемый начальный период наряду с последовательностями Timeo. Ne moriatur также последовательности типа Times. Ne moriatur 'Опасаешься. Не умер бы он' и Medicus timet. Ne (pater meus) moriatur 'Врач опасается. Мой отец не умер бы'? Возможно, да, возможно, и нет. Дело в том, что надо было бы знать, где возникает выражаемое языковыми средствами желание (больной не должен умереть) в этих сконструированных случаях. В душе говорящего таким же образом, как и в случае Timeo. Ne moriatur, или же в душе того, к кому обращено высказывание, или в душе врача? Для готового языкового состояния классической латыни, где два предложения превратились в одно гипотактическое образование, интерпретация не вызывает никаких сомнений. Там 'опасение' примысливается лицу, являющемуся субъектом первого предложения независимо от того, указывает субъект на первое или на второе лицо либо называет человека. А как обстояло дело в чисто паратактическом высказывании? Можно было бы себе представить промежуточную фазу, в которой функция выражения желания (лучше: функция заклинания) у ne была еще полностью жива и наблюдался скачок из повествования в первом предложении в прямую речь, содержащуюся во втором предложении — Meducus timet: ne moriatur 'Медик опасается: не умер бы'. То обстоятельство, что подобного рода размышления излишни в случае приводимого Кречмером примера, не должно нас, однако, от них удерживать, после того как мы на примере древнегреческого текста узнали, в сколь малой степени сами собой разумеющимися являются переходы к собственно сложноподчиненным предложениям. Там при зарождении релятива нужны были иные, чем здесь, процессы. Но переходы и здесь были, очевидно, неизбежными. И одним из таких переходов могло быть, по–видимому, смешение, которое я имею в виду, — смешение, на которое был сделан намек, когда речь шла об известном специальном случае включения прямой речи в повествование, однако само смешение не было при этом в достаточной степени определено и исчерпывающе описано.

Вовсе не случайно, что в ясных и убедительных — с точки зрения теории языка — примерах Кречмера содержатся (древний) императив и оптатив (или прохибитив). Ведь в своей теории Кречмер делает упор на экспрессивную и на апеллятивную функции. Указанные словоформы, если бы их не было, можно было бы сконструировать вместе с предложениями, которым они придают соответствующий характер, с помощью инструментальной модели (Organon–Modell) точно так же, как и редкие, похожие на предложения, подключения к междометиям. Я имею в виду лат. Heu me miserum 'Увы мне, бедному!' или Vae victis 'Горе побежденным'. Здесь важно следующее: во всех случаях, где в значительно более поздних предложениях без указательного поля экспрессивный или апеллятивный момент, выраженный посредством музыкальных модуляций имеет собственную фонематическую форму (которая, как в случае императива komm! veni! 'приходи!', может заключаться также в отсутствии суффикса) в принципе возможны выявленные и описанные Кречмером гипотактические образования.

Почему? Ответ имеет психологическую основу и гласит: потому что наши аффекты и волеизъявления направлены на предметы и положения вещей, ориентированы на них и обычно мотивированы ими. Для полного понимания языкового выражения чувств и желаний часто необходимо, чтобы дело не ограничивалось лишь намеком на объективное, но было сказано прямо. Если же кое–что от этого объективного выражается языковыми средствами в предложении, которое либо следует за высказыванием с экспрессивно–апеллятивной функцией, либо предшествует ему, то оба высказывания как бы сами собой срастаются в гипотактическое образование, поскольку их источником является одно и то же переживание. Ведь, бесспорно, одно и то же переживание побуждает говорящего начинать дважды, чтобы произнести «Timeo. Ne moriatur» или другое столь поучительное — привлеченное нами в качестве иллюстрации — предложение, подводящее нас к пониманию того, почему греческое слово со значением wenn 'когда' — в отличие от нашего — не образовано как дериват релятива. Кречмер увидел типичный речевой оборот и усмотрел в нем специфический источник гипотактических образований.

Дойдя до этого пункта, психолог обязан обратить внимание специалиста по истории языка на то, что не только вызываемые сильными чувствами переживания, но и эмоционально слабо окрашенные или даже эмоционально нейтральные мысли могут побудить или даже вынудить человека, который хочет их выразить, начинать дважды. Если я заменю латинское timeo на verbum sentiendi или на verbum declarandi, человек, изучавший когда–то латынь, сразу же вспомнит, что после них следует

ожидать появления странной конструкции — винительного с инфинитивом: Ceterum censeo Carthaginem esse delendam 'Впрочем, я считаю, что Карфаген должен быть разрушен'. С психологической точки зрения смысловое содержание, выражаемое винительным с инфинитивом, относится к выражению мыслительного акта, передаваемого словом censeo 'я считаю', таким же образом, как и мысль о боязни ne moriatur — к выражению переживаемого опасения глаголом timeo. Поэтому мы и не проводим в наших современных языках никакого последовательного различия между обоими случаями, а употребляем и тут и там производное от релятива, например такое, как нем. daЯ 'что', или в обоих случаях мы продолжаем в виде прямой речи: Ich fьrchte: er stirbt 'Я опасаюсь, он умрет', Ich erklдre: Carthago muЯ vernichtet werden 'Я заявляю: Карфаген должен быть разрушен'. Ясно, что винительный с инфинитивом нельзя просто приравнять к (обычным) придаточным предложениям. Специально надо обсудить вопрос, чем эта конструкция от них отличается с общетеоретической точки зрения.