Диалог с классикой в уральской драматургии (на примере пьесы Олега Богаева «Вишневый ад Станиславского»)

Ю.Ю. Даниленко,

И.А. Губин

(ПГГПУ)

Современная словесность прочно укоренена в классическую литературу, уже на протяжении нескольких десятилетий авторы нового поколения ведут напряженный диалог с классической традицией. М.Богатов отмечает, что «современная литература очень жёстко ограничена в своих рамках достижениями прошлых эпох, а потому она вынуждена нетворчески повторять былое, бесконечно ремиксируя и перефразируя» [3].

Преодолеть авторитетное давление классики современная литература в целом и драматургия, в частности, пытается разными способами. Современные авторы стремятся выработать новый язык, освоить новые механизмы коммуникации с читателем, зрителем и режиссером, если речь идет о драматургии.

Вообще диалог с классикой, как опыт интерпретации, трансформации и деконструкции классических текстов, как мы уже отметили, это не единичный опыт, а тенденция современной литературы и драматургии. Интертекстуальность становится одной из важных составляющих черт поэтики современных драматургов. Прием интертекстуальности подразумевает построение текста при помощи явных и скрытых цитат, реминисценций и аллюзий к произведениям мировой литературы.   Феномен интертекстуальности активно исследуется современным литературоведением, в своих работах исследователи пытаются осмыслить методы работы современных авторов с классическими текстами. Отметим такие исследования как «Ремейк как жанр драматургии русской драматургии начала ХХI столетия» Любимцевой Л. Н., «Игра в классики: ремейк как феномен новейшей культуры» Золотоносова М., также работы М. Липовецкого, М.Загидуллиной.

В настоящей работе мы рассмотрим способы диалога с классикой на примере пьесы современного уральского драматурга, ученика Николая Коляды, Олега Богаева.

Диалогичность с классикой в творчестве О.Богаева проявляется на разных уровнях текста, а список авторов, в диалог с творчеством которых Богаев вступает, весьма обширен. Это Гоголь, Пушкин, Булгаков, Островский и Чехов. При этом О. Богаев прибегает к различным формам диалога с классикой: в виде прямого цитирования, римейков и деконструкции.

Под деконструкцией мы, опираясь напозицию Ж.Деррида, изложенную в работе «О грамматалогии», понимаем такой принцип анализа текста, смысл которого заключается в выявлении внутренней противоречивости текста, в обнаружении в нем скрытых и не замечаемых не только неискушенным, «наивным читателем», но и ускользающих от самого автора «остаточных смыслов», доставшихся в наследство от дискурсивных практик прошлого, закрепленных в языке в форме мыслительных стереотипов, и столь же бессознательно трансформируемых современными авторами языковыми клише.

Обратимся к пьесе «Вишневый ад Станиславского», написанной автором в 2010 году, впервые опубликованной в журнале «Урал».

Как отмечает известный литературовед М.И.Громова, «Чехов «витает» в пространстве новой драматургии» [4: 145]. Действительно, если посмотреть на заголовки некоторых пьес: «Чайка спела…» Н.Коляды, «Вишневый садик» А.Слаповского, «Чайка» Б.Акунина и других, — то мы увидим, что О.Богаев отнюдь не первый драматург, устремивший свой взор в сторону творческого наследия Чехова.

По наблюдению Громовой, «в истории современной драматургии «чеховская ветвь» животворна. <…> В атмосфере современной драматургии Чехов постоянно напоминает о себе и в названиях, и в почти буквальном цитировании» [4: 145].

О.Богаев демонстрирует совершенно особую концепцию работы с классическим текстом А.П.Чехова.

Диалогичность с классикой ярко прослеживается уже в заглавии пьесы, которое отсылает к тексту А.П.Чехова «Вишневый сад». С заглавия начинается творческая игра, в результате которой «сад», образ которого, как мы помним еще со школьной скамьи, в пьесе А.П.Чехова является воплощением уходящей гармонии прошлого, почти райским садом, превращается в «ад». То есть уже заглавие отражает концепцию пьесы: речь пойдет о роли читателя-интерпретатора, о его ведущей позиции в современной модели коммуникации.

С самого начала автор намеренно обнажает прием работы с текстом: не сюжет классической пьесы, но способ ее трансляции, интерпретации становится предметом изображения в пьесе О.Богаева.

Действие пьесы разворачивается на театральной сцене в декорациях к новому спектаклю «Вишневый сад», репетиции которого идут на сцене. «Декорация вишневого сада, представляющая собой марсианский ландшафт или что-то в этом роде, холодно, пусто и страшно; вероятно, где-то здесь прячется «мировая душа», но где — понять сложно, ясно одно — это все очень далеко от нас» [1: 715]. Режиссер, главный герой спектакля, придумал особый способ работы с текстом: чтение его справа налево, в результате чего авторский текст Чехова превращается из гениального произведения в набор звуков.

Драматург показывает, как знак, утрачивая смысл, превращается в эмблему, симулякр.

Прием, которым оперирует О. Богаев, можно назвать семиотической деконструкцией. Автор играет с «означаемым» и «означающим» в результате чего знак теряет свое первоначальное значение, превращаясь в «пустышку», перевертыш.

Так, в пьесе подвергается семиотической деконструкции знак- название пьесы А.П. Чехова «Вишневый сад». Это словосочетание, ставшее уже нарицательным в коллективной памяти не только в семантическом аспекте как «потерянный рай», но уже и в прагматическом – как «классическая пьеса», то есть некий «канон», О.Богаев подвергает деконструкции: «Вишневый сад» превращается сначала в «Вишневый зад» [1: 713], а потом в «Вишневый ад» [1: 713].

Попытка диалога Олега Богаева с классическим текстом А.П.Чехова будто иллюстрирует идеи Ролана Барта, высказанные им в работе «Миф сегодня» – «Становясь формой, смысл лишается своей конкретности, он опустошается, обедняется, история выветривается из него и остается одна лишь буква» [2: 84].

Реализацию и даже буквализацию многих идей Р.Барта мы наблюдаем и далее в пьесе Богаева. Прием работы с текстом при его постановке – буквальная деконструкция текста Чехова, в результате которой пьеса «Вишневый сад» превращается в набор букв, который не несет за собой никакого смысла.

«Корнеев (играя Фирса). Ыт хэ! Апетоден! Огечин ьсолатсо, огечин... От-икшулис у ябет утен... Ужелоп я...(Встает.) Ьнзиж алшорп, онволс и ен лиж... (Бормочет.) Одолом-онелез! От-я ен ледялгоп... (Озабоченно вздыхает.) Диноел Чиердна, ьсобен, ыбуш ен ледан, в отьлап лахеоп! Янем орп илыбаз... (Встает с дивана, пятится задом.) Илахеу... Отрепаз» [1: 736].

Пьеса О. Богаева «Вишневый ад Станиславского» - яркий пример метатекста, в котором главной коллизией является судьба текста. Поэтому особое место в системе персонажей занимает фигура Автора. Над самой категорией Автора размышляет в своем произведении О.Богаев, о властной инстанции автора, которая вбирает в себя текст, довлеет над ним. (Такова концепция «всеведущего автора» М.М.Бахтина). В тексте пьесы автор и интерпретатор материализуются: герой А.П. Чехов вместе с другим героем- режиссером К.С.Станиславским являются действующими лицами пьесы. Таким образом, конфликт пьесы прочитывается на уровне конфликта повествовательных инстанций ( в терминологии наррратологии В.Шмидта) : инстанции автора и инстанции читателя ( идеального и реального),то есть реципиента, воспринимающего и интерпретирующего.

Так герой А.П. Чехов в пьесе пытается повлиять на процесс создания режиссером спектакля, что вызывает категорический протест Станиславского – «Мы не имеем права вмешиваться!». Оба героя – А.П.Чехов и К.Станиславский – в настоящей пьесе являются героями-знаками, эмблемами. Они – не реальные персонажи, но знаки «канона», «традиции», «воли автора», которые влиять на интерпретацию текста могут уже только опосредованно, через освоение культурного опыта новым поколением.

Таким образом, мы видим буквальную реализацию идеи Р.Барта о «смерти автора». Роль интерпретатора (читателя, реципиента) становится ведущей, по мнению постструктуралистов, потому инстанция читателя «конкретного» – в данном случае – режиссера становится наиболее ответственной. «Конкретный читатель» – конкретный человек, интерпретирующий текст, «идеальный читатель» – означает представление автора о своем потенциальном читателе, – термины нарратологии, введенные В.Шмидтом.

Важно отметить тот факт, что режиссер, главный герой пьесы, лишен имени, что позволяет вывести его на максимально высокий уровень обобщения. То есть О.Богаев размышляет также и о роли инстанции читателя - интерпретатора- режиссера. Автор прямо проговаривает задачу режиссера: «Его тексты (тексты А.П.Чехова) — как письмена древних шумеров, их надо открыть и подвергнуть полной... как бы проще сказать... квази-дешифризации» [1: 725].

Таким образом, фабула пьесы «Вишневый ад Станиславского» разворачивается как конфликт интерпретаций текста: не согласная с режиссерской манерой постановки пьесы труппа решается на «поедание» режиссера в переносном смысле (актеры пишут «открытое письмо сорока о культурной катастрофе» [1: 720] в театре) и в прямом каннибалистическом значении слова, через буквализацию метафоры.

«На сцену выходит буфетчица в грязном фартуке.

Режиссер (буфетчице). Помогите...

Буфетчица (глядит на режиссера). Что, уже мясо готово?

Файко. Мариночка, погодите...

Буфетчица. Что погодить? Мне тарелки нести или нет? Или опять черт-те как будете есть?

Корнеев. Принеси одноразовые» [1: 731].

В связи с этим иронично или даже саркастически выглядит подзаголовок пьесы «Обычная история в одном действии» [1: 714]. Процесс поедания прописан максимально натуралистично, что на первичном уровне будет соотносится со знаком «ад», заявленном еще в заглавии пьесы. На самом же деле мы наблюдаем тот же самый прием деконструкции, подрывающий структуру текста, что и у В. Сорокина, например. Настоящий прием подрывает, прежде всего, линейность повествования, высвечивая новый уровень прочтения текста.

По ходу действия пьесы мы узнаем, что этот режиссер не первый, подвергшийся поеданию: «За все эти годы моего служения в нашем театре было съедено 12 режиссеров совершенно разных талантов и дарований. Разумеется, у каждого из нас образовались свои вкусы и пристрастия: кто-то любит язык, кто-то мозг, а кому-то просто нравится печень, но нас объединяет одно — это мучительная любовь к непростому искусству, которым мы занимаемся. Великий основатель нашего театра Владимир Иванович Лялин на заре XX века достаточно точно выразил свою мысль в письме к Горькому: “Для чего нужны режиссеры? Для того, чтобы их есть. На этом и держится наш русский театр”. В этой регулярности и непрерывающейся великой традиции мы принимаемся за 13-го режиссера» [1: 732].

Поедание режиссера может быть интерпретировано, как усвоение нового культурного опыта, буквальное вбирание этого опыта новым поколением, познание как поглощение .

Как показывает анализ, конфликт пьесы прочитывается на уровне конфликта повествовательных инстанций (в терминологии наррратологии В.Шмидта): инстанции автора и инстанции читателя (идеального и реального), то есть реципиента, воспринимающего и интерпретирующего.

О.Богаев в своей пьесе демонстрирует акт рождения «текста» из «произведения» (в терминологии Ролана Барта). Всякая постановка пьесы на сцене – есть ее прочтение конкретным читателем (режиссером), то есть вчитывание в нее собственных смыслов, ассоциаций, собственного культурного и эстетического опыта. Таким образом, всякая постановка спектакля по Богаеву – это и есть рождение «текста».

Р. Барт в работе «От произведения к тексту» отмечает: «текст подвижен это некий процесс структурации, которая меняется на протяжении истории, в отличие от произведения, которое может поместиться в руке. <…> Ни одна наука не в силах остановить движение текста. Текст меняется на протяжении истории» [2: 135].

Так в пьесе мы видим буквальное рождение не только текста из произведения, но и рождения таланта режиссера, как признания его состоятельности. «Он скоро родится! Кто-нибудь... Ну скажите вы ей!!!» [1: 758]. Рождение нового собственного текста режиссеру дается через собственное перерождение. Символическая смерть режиссера – есть акт инициации: труппа «пожирает» режиссера, для которого этот процесс необходим как этап собственного перерождения, становления. Так рождение театрального текста происходит через буквальную смерть его автора, режиссера спектакля: «Через минуту его душа отлетит. Трудно привыкнуть... Загадка...» [1: 760].

Пьеса Олега Богаева имеет нелинейный хронотоп и развивается в двух временных пластах: пласт современности, на что нам указывают приметы времени («Даже на “Enimals Planet”», «Принеси одноразовые»), а также пласт времени, который может быть назван «вечностью», «каноном», «классикой», – откуда за происходящим наблюдают А.П.Чехов, автор классической пьесы «Вишневый сад», а также К.С.Станиславский, режиссер, первая постановка «Вишневого сада» которого (в 1904г.) является также уже неким каноном театральной школы.

Смерть режиссера в финале пьесы – символическая развязка. Это и полное поглощение актерами нового кода дешифровки, то есть полное усвоения нового культурного опыта, после которого спектакль имеет шанс родиться. Как знак перерождения произведения в текст – происходит буквальное превращение декорации, напоминающей марсианский ландшафт в начале пьесы, в живой сад: «становится настоящим, живым садом с живыми птицами, голосами и апрельским ветерком» [1: 760]. То есть мы видим, как освоение культурного кода, предложенного режиссером, ведет к превращению произведения, напоминающего «чучело», эмблему в живой авторский текст.

Итак, как показал наш анализ, буквально вся пьеса «Вишневый ад Станиславского» иллюстрирует постструктуралистские идеи.

Р.Барт в своем эссе «Смерть автора» говорит, что лишь, когда «голос отрывается от своего источника, для автора наступает смерть, и здесь-то начинается письмо. <…> Однако автор и поныне царит в учебниках истории литературы, в биографиях писателей, в журнальных интервью и в сознании самих литераторов, пытающихся соединить личность и творчество. В средостении того образа литературы, что бытует в нашей культуре, безраздельно царит автор, его личность, история его жизни, его вкусы и страсти. <…> Но говорит не автор, а язык как таковой; письмо есть изначально обезличенная деятельность. <…> Ныне текст создается и читается таким образом, что автор на всех его уровнях устраняется. <…> Коль скоро Автор устранен, то совершенно напрасным становятся и всякие притязания на «расшифровку» текста» [2: 384 – 392].

Итак, пьеса Олега Богаева «Вишневый ад Станиславского», как любое произведение может быть воспринято на нескольких уровнях прочтения, но, как показывает наше исследование, прежде всего, это метатекст, размышление о способах интерпретации и бытовании текста, это текст о тексте, размышление автора о культурных кодах и способах их дешифровки. Используя метод семантической деконструкции, О.Богаев демонстрирует процесс освоения классического наследия каждым новым поколением. Через дешифровку, декодирование канонического текста новое поколение читателей усваивает наследие культурной традиции, выстраивая на ее основе новую, собственную эстетику.

Литература

1. Богаев О.А. Русская народная почта: 13 комедий / Сост. В.Э. Исхаков. Екатеринбург: Журнал «Урал», 2012. 776 с.

2. Барт Р. Избранные работы: Семиотика: Поэтика: Пер. с фр. / Сост., общ. ред. и вступ. ст. Косикова Г.К. М.: Прогресс, 1989.

3. Богатов М. Ситуация современной литературы. URL: http://www.rodichenkov.ru/critic/modern_literature/ (Дата обращения: 02.06.2013)

4. Громова М.И. Русская современная драматургия. М.: Флинта, 1999. 160 с.