6. Функции словообразовательной морфонологии.

Анализ парадигматических отношений в сфере особого уровня морфологической структуры производного слова – морфонологии, предполагает не только выявление специфики морфонологических моделей словообразования, определение актуальных морфонологических процессов в структуре русского производного слова, но и освещение проблемы языковых функций словообразовательной морфонологии – каковы особенности реализации морфонологических явлений в контексте тех процессов, которые связаны с актами создания слова? является ли морфонология, выполняющая деривационные функции, полноправным уровнем семиозиса? в чем состоит семиотическая специфика морфонологии как особого уровня знака?

Отвечая на вопросы подобного рода, необходимо помнить о задачах описания своеобразия не одного объекта, а сразу нескольких, ведь в языке вообще не существует ничего единичного, любой факт языка, являясь феноменом системы, вбирает в себя не только парадигматические, уровневые свойства, но и иерархические, межуровневые, и именно через них моделирует единство языка как динамической системы, все элементы которой находятся друг с другом в отношениях детерминации.

Значение межуровневых связей единиц системы с особенной полнотой раскрывают процессы словообразования. Как это блестяще обосновано в статье Е.С. Кубряковой «Формальные и содержательные характеристики производного слова» [1990], деривационные связи системы языка призваны обнаружить мотивированность единиц всех уровней: от фонетики – до синтаксиса. В актах словообразования каждый из уровней языковой системы вносит свой вклад в механизм создания слова и при этом его словообразующие возможности устанавливаются только в соотношении с признаками других единиц. Таким образом, для того, чтобы обнаружить значимость того или иного уровня системы в деривационном аспекте, необходимо, во-первых, определить функции единиц этого уровня и, во-вторых, раскрыть контекст их функционирования, то есть поставить в зависимость две проблемы описания языка: 1) проблему функций и 2) проблему характера обусловленности элементов системы. Именно эту зависимость пытаются раскрыть различные направления морфонологии, обращаясь к проблеме функций единиц морфонологической структуры слова.

В истории языкознания выделение функционального аспекта морфонологии связано с дискуссией о знаковой природе звуковой формы языка.

Несомненно, звуковая форма относится к числу тех языковых объектов, различные аспекты которых давно привлекают внимание ученых. Но несомненно и то, что в современном языкознании, вопреки бурному развитию актуальных направлений функциональной фонетики и фонологии, все еще господствует теоретическое представление структурализма о произвольности «внешних» категорий системы, о конвенциальном характере фонетической мотивированности. Признание истинности подобных тезисов приводит к преуменьшению роли фонологических оппозиций языка, к выделению чисто формальных уровней семиозиса, не связанных с семантической организацией системы, и, следовательно, к узкому определению фонетики и фонологии знака как структурных моделей феномена означающего. Вместе с тем трактовка языкового знака в качестве системно мотивированной сущности обусловливает актуальность такого подхода к единицам плана выражения, который был бы в состоянии объяснить парадигматический характер звуковой формы, межуровневые принципы фонологической организации знака и ее связь с типологией семантических отношений. Именно с данными вопросами современной фонетики и фонологии связано исследование функций словообразовательной морфонологии как особого уровня мотивированности производного слова.

Согласно концепции мотивированности языкового знака, внешняя и внутренняя форма, выражение и содержание знака не произвольны по отношению друг к другу, как полагал Ф. де Соссюр, а обусловлены своим когнитивным предназначением – быть средством выражения и формирования мысли. В частности, функции звуковой формы знака доказывают «мыслеобразующую способность» членораздельного звука (В. фон Гумбольдт), существующего «лишь как форма мысли, нераздельно связанная с нею» (А.А. Потебня), и поэтому раскрывающего «влияние известных звуков на значение и, наоборот, влияние значения на качество звуков» (И.А. Бодуэн де Куртенэ).

«Язык – форма и в силу своей знаковой природы, и как область членораздельности, – пишет Л.Г. Зубкова. – Знак уже в силу своей заместительной функции и вследствие своей зависимости от других знаков в системе немыслим вне отношений как к внеязыковой действительности, так и в самом языке. Членение звуковой и мыслительной материи осуществляется только в их взаимосвязи. Членение языкового целого на элементы производно от связывающих их отношений: иерархических, парадигматических, синтагматических, эпидигматических» [Зубкова 1999: 229]. Такая системно мотивированная модель звуковой формы обобщается прежде всего в явлениях морфонологии. По справедливому мнению Т.В. Булыгиной, объясняется это тем, что в структуре знака «между фонетическими либо семантическими свойствами, с одной стороны, и морфологическими свойствами – с другой, наблюдаются существенные корреляции» [Булыгина 1977: 40]. Внимание к данным корреляциям позволило Н.С. Трубецкому в сформулированных им задачах морфонологии выразить представление о том, что «mutatis mutandis» «теории рядов звуковых изменений, выполняющих морфологическую функцию», раскрывается прежде всего в «специализации функций различных рядов чередований» [Трубецкой 1967: 117, 118], что отграничивает морфонологию от явлений, синхронно немотивированных, лишенных «психологической реальности» [Трубецкой 1987]. Если же не учитывать фактор мотивированности, то морфонология сразу получает диаметрально противоположное определение в качестве сферы чисто формальных, структурных изменений, не имеющих знакового, семантического наполнения. Именно с этих позиций морфонологические характеристики не затрагивают семантические отношения между однокоренными словами [Тихонов 1974: 25], раскрывают только синтагматический уровень «волнового синтеза» морфем [Русская грамматика 1980: 123] и зависят всецело от поверхностного фономорфологического контекста [Касевич 1986: 25-26]. Именно по этой причине «…морфонология отвлекается от содержательной стороны языка, от отношения звуковой стороны языка к плану содержания» [Чурганова 1973: 34], морфонологический анализ утверждает особый уровень структуры слова, представляя «…языковые факты в более наглядном виде, не искаженном стремлением установить обязательный параллелизм в организации плана выражения и содержания» [Поливанова 1976: 6], а морфонологические явления «сканируют» синтагматические параметры «незнаковых», семантически «пустых» уровней [Курилович 1962: 82-83], объясняя степень повышенной отвлеченности (абстрактности) единиц морфонологического синтеза (ср. [Ворт 1973; 1975; Чурганова 1973; Поливанова 1976; Булыгина 1977]). Отсюда и признание исключительно структурной (формальной) функциональной нагруженности морфонологических явлений, участвующих в порождении типологических для системы языка фонемных структур морфем и их последовательностей.

В свете такого функционального подхода словообразовательная морфонология рассматривается как сфера «правил соединения морфов в слове, то есть условий взаимоприспособления (варьирования) морфов при их объединении», «ваимоприспособления соединяющихся морфов» [Земская 1973: 77 и след.]. Как фактор формирования структуры означающего морфемы, словообразовательная морфонология выполняет синтагматические функции преодоления, устранения нежелательных, недопустимых фономорфологических сочетаний – морфемных швов, нарушающих правила комбинаторики морфем в структуре слова. На этом основании словообразовательная морфонология выступает в качестве конструктивного фактора означающего, не соотносимого с планом означаемого морфологических единиц.

Противоречия данной функциональной модели морфонологии очевидны: анализ структуры слова приводит к выделению не только «семантически пустых», «асемантических» единиц, но и целых языковых уровней, безразличных к ведущим типам языкового содержания (ср., например, высказывание И.С. Улуханова о том, что единственным направлением исследований по словообразованию, в котором можно обойтись без категорий словообразовательной семантики, является описание, посвященное «исключительно словообразовательной морфонологии» [Улуханов 1977: 3]). Вспоминаются в связи с этим слова Г.О. Винокура, полагавшего, что выделение из состава слова звукового комплекса, «не обладающего каким-нибудь значением, представляющего собой пустое звукосочетание», – некорректно и даже неправильно [Винокур 1946: 317]. Поэтому хотя отрицание у единиц сегментного уровня организации слова (фонем, морфонем, субморфов, интерфиксов и других «семантически пустых» единиц) непосредственной соотносительности с планом содержания не лишено оснований в силу их конструктивной роли в организации слова, все же «…с внутренней стороны слово представляет собой определенный тип связи морфем, выступающих в качестве элементов содержания» [Зубкова 1989: 69], и «…в слове обнаруживается членение означаемого, параллельное членению означающего, т.е. такое, что каждому элементу означаемого или определенным совокупностям элементов соответствует определенный элемент или некоторая совокупность элементов означающего» [Булыгина 1977: 34]. В морфеме как конституэнте лингвистического уровня [Кубрякова 1974: 29 и сл.; Булыгина 1977: 35-36] соблюдается параметр означающего, «единственное условие для признания некоторой формальной сущности самостоятельным означающим» – «специфическая ковариантность с противоположным планом, т.е. регулярное (повторяющееся и в других сочетаниях) соотношение с определенным означаемым» [Булыгина 1977: 39], которое «…зависит от связывающих знаки семантических отношений» [Зубкова 1993: 22]. Поэтому «…морфонология является … областью существования явлений знакового, двустороннего характера, и … анализ морфонологических альтернаций оказывается нередко ключом к грамматике глубинной, грамматике скрытой и всегда – к пониманию сетки грамматических противопоставлений в изучаемом языке» [Кубрякова, Панкрац 1983: 17] (см. также [Бернштейн 1974: 7 и сл.]). «Основной задачей морфонологического анализа становится, таким образом, выделение существующих морфонологических характеристик, их классификация, определение их функциональной значимости, роли» [Кубрякова, Панкрац 1983: 13].

«Примат “смысла” или “функции”» в анализе морфонологических характеристик составляет теоретическую основу так называемой «двусторонней» морфонологии [Толстая 1998: 36-37], изучающей, как сказал бы Ф. де Соссюр, «параллелизм между двумя рядами различий» – формой и содержанием знака.

Идея о том, что «…разные фонологические последовательности всегда заставляют предположить, что за ними лежат различия в передаваемом ими содержании» [Кубрякова, Панкрац 1983: 21], впервые была рассмотрена в морфонологическом аспекте И.А. Бодуэна де Куртенэ. Его учение о «связанности» альтернаций с определенными «психическими различиями», «с представлениями определенных психических нюансов (оттенков)» [Бодуэн де Куртенэ 1963, т. 1: 281] позволило построить функциональную модель морфонологии, обобщающую «психофонетические альтернанты» (или «коррелятивы») и «не-психофонетические альтернанты» (или «не-коррелятивы»), «корреляцию» и «дивергенции». Главный признак дивергенции состоит в том, что «…альтернирующие между собой свойства произношения не являются индивидуальными и независимыми свойствами антропофонических разновидностей (модификаций) данной фонемы, они лишь обусловлены комбинаторно, т.е. зависят от соединения с другими фонемами и от условий антропофонического окружения вообще» [там же: 298], а не от «психических (морфологических или семасиологических) влияний» [там же: 299]. Понятие же корреляции описывает «…такое альтернационное отношение фонем, при котором с фонетическим различием бывает связано (ассоциируется) какое-нибудь психическое различие форм и слов, т.е. какое-нибудь морфологическое или семасиологическое различие» [там же: 301]. «Психическое влияние», которое испытывают данные разновидности альтернаций, устанавливает их функциональную значимость в системе выражения грамматических категорий. Ср.: «Как суффиксы, префиксы и т.п., так же и коррелятивы служат для разграничения морфологических категорий» [там же]; «Как известно, определенный суффикс, или подчиненная морфема (суффикс, префикс), сообщает слову оттенок грубости, абстрактности и т.д. Подобные оттенки сообщаются слову также посредством определенного коррелятивного отношения морфем» [там же: 302]. Таким образом: «Психические ассоциации, на которые опирается сохранение традиционных альтернаций, находятся в непрерывной коллизии со стремлением к устранению фонетических различий, не оправданных ни индивидуальными антропофоническими тенденциями, ни индивидуальными психическими потребностями» [там же: 313]. «Вследствие этого появляется тенденция к устранению внешних различий, к униформизации внешнего вида морфем, в которых ощущается психическое единство, или имеет место использование фонетических различий в психических целях, то есть наступает такое состояние, когда фонетическое расщепление ассоциируется с психическим расщеплением» [там же: 325]. И такая «обусловленность языкового состояния» определяет важнейший «повод к языковым изменениям» – свойственную «нервному центру», «мозгу в отношении языка» «способность осуществления симметрии, гармонии между содержанием и формой» [там же: 226], «необходимую предпосылку к устойчивому состоянию динамического равновесия» [Журавлев 1986: 176].

Как полагал Н.В. Крушевский, развивая идеи И.А. Бодуэна де Куртенэ, «язык стремится к совершенно всеобщему и частному соответствию мира слов миру понятий» [Крушевский 1998: 213], и «…сочетание явлений физиолого-акустических, управляемых законами физическими, с явлениями бессознательно-психическими, которые управляются законами совершенно другого порядка» [там же: 73], обусловливает в фонетике языка различные факторы ее эволюции, в соответствии с которыми «…звук часто бывает продуктом процессов весьма продолжительных, разнообразных и многочисленных» [там же: 74], а «…фонетические изменения дают толчок новому распределению звуков между морфологическими единицами слова, … вызывают морфологический процесс…» [так же: 166] или подтверждают положение о том, что «каждое понятие и каждый оттенок понятия имеют свое внешнее выражение» [там же].

Динамический (производимый) характер звуковой системы свидетельствует о том, что «…поистине в языке следует видеть не какой-то материал, который можно обозреть в его совокупности или передать часть за частью, а вечно порождающий себя организм, в котором законы порождения остаются совершенно произвольными» [Гумбольдт 1984: 78], ведь «громадное большинство форм возникает в нашей психике благодаря не только простому воспроизведению усвоенного, но вместе с тем путем производства, творчества, путем решения своеобразной пропорции» [Бодуэн де Куртенэ 1963, т. 2: 281], создающей «живой росток бесконечной определимости» [Гумбольдт 1984: 82] в языке как «созидающем процессе» и «деятельности» [там же: 69, 70]. Следовательно, «…помимо своих оформившихся элементов язык в своей гораздо более важной части состоит из способов (Methoden), дающих возможность продолжить работу духа и предначертывающих для этой последней пути и формы» [там же: 82].

И.А. Бодуэн де Куртенэ, указывая на важность изучения формы выражения языковых категорий, связывал фонетическую альтернацию морфем с колебаниями морфологической делимости, сопровождаемой различиями в морфологизации и семасиологизации фонетических представлений и обусловленной актуальностью «разных степеней выразительности морфологических узлов слова» [Бодуэн де Куртенэ1963, т. 2: 232], параллелизма (или его отсутствия) между формой и функцией [там же: 184-185, 234]. Вследствие этого различие флексии и агглютинации, по мысли И.А. Бодуэна де Куртенэ, «можно заменить различениями» (1) «психофонетических», «морфологически утилизованных» альтернаций одних и тех же морфем и их отсутствия; (2) «полиморфизма» и «мономорфизма» основ; (3) «полиморфизма окончаний и морфем вообще», отсутствия параллелизма между формой и функцией [там же: 184]. При этом «качественная вариативность и количественная растяжимость» в жизни языка [там же: 200] обусловлена действием целой системы факторов, «выражающих зависимость морфологических и семасиологических представлений» [там же: 198], усиливающих / ослабляющих «психический акцент и степень морфологизации фонетических элементов данной морфемы» [там же]. Разумеется, что определение «разных видов и степеней» альтернаций диалектично – объясняется «настоящим данного языка» или «только исторически» [там же: 274]: «Исходной точкой или базисом первого рода альтернаций следует считать однородную фонему, исполнение которой приспосабливается к условиям сочетания фонем, к условиям фонетического построения слова и к условиям произношения вообще. Для второго рода альтернаций базисом является не единая, однородная фонема, а морфема, определяемая, с одной стороны, своим произносительно-слуховым составом (т.е. составом из произносительно-слуховых представлений), с другой стороны, ассоциацией как с представлениями внеязыковыми, семасиологическими, так и с представлениями морфологического характера» [там же: 275]. Последняя разновидность альтернаций, описываемая в терминах морфонологических чередований (при их узкой трактовке), позволяет оценивать класс языковых вариантов как показателей динамики языковой системы в свете значимого для нее «взаимопроникновения» формы и содержания.

Мысли И.А. Бодуэна де Куртенэ о морфологизации и семасиологизации звуковых представлений лежат в основе определения задач морфонологического анализа, при проведении которого неизбежно затрагиваются «как область фонологии, так и разные области вышележащих уровней» [Кубрякова, Панкрац 1983: 14], т.к., «…во-первых, информация о форме есть чаще всего и информация о содержании; во-вторых, фонологическая последовательность является значащей, когда постановка на ее место другой фонологической последовательности соответствует другому содержанию; в-третьих, обычно такие различия регламентированы системой языка» [там же: 21].

При семиотическом подходе к морфонологическим явлениям, блестяще обоснованном в серии работ Е.С. Кубряковой и ее соавторов, определяющей является «их связь с выражением и передачей определенных значений» [там же], а также с появлением нового смысла (информации), обусловливающего «наличие конкретного морфонологического явления в данной грамматической оппозиции или другом грамматическом объединении» [там же]. Внимание к знаку в целом позволяет «…связать определенными правилами глубинную и поверхностную структуру и избежать искусственного членения таких форм, морфемные границы которых не вполне ясны» [там же: 29].

Кроме того, «двусторонняя» морфонология определяет в структуре слова информацию о знаке особого рода – морфонологическое содержание. «Тип морфонологической информации, передаваемой альтернациями, может быть по своему характеру самым различным. Верно и то, что иногда эти значимости трудно определить и описать. Из этого не следует, однако, что их не существует. Способность определенной формы сигнализировать о той или иной выполняемой ею функции может достигать разной степени определенности и выразительности. Содержательность морфонологической характеристики может быть различной в разных контекстах ее использования. Но существует она вполне объективно, и на обнаружение конкретного смысла каждой морфонологической характеристики должен быть направлен морфонологический анализ» [там же: 18]. Исследование функционального плана альтернаций раскрывает «их связь с выражением и передачей определенных значений» [там же: 21]. И поскольку: «Функциональные отношения, а не внешнее сходство – вот на каком основании строится в языке целостность единиц» [Панов 1999: 36] – «…морфонологические чередования имеют грамматическое значение» [там же: 39], а «внутренний смысл каждого морфонологического явления» не может не «…сигнализировать о некотором тонком, иногда трудно уловимом, но от этого не менее реальном сдвиге в значении у одной формы сравнительно с другой, сдвиге, недостаточном, чтобы разрушить тождество морфемы, но необходимом, чтобы показать разное в едином» [Кубрякова, Панкрац 1983: 21].

Связи морфонологии и семантики основываются именно на особенностях функционирования альтернаций как «факта различия звуков, занимающих одно и то же место в звуковой оболочке одной и той же морфемы». Ср.: «Очевидно, чередование не может быть значащим и обусловленным одновременно, если сами условия не значащи» [Булыгина 1977: 230]; «Значащим, таким образом, является противопоставление различных морфем… Различной морфологической структуре отвечает различная их морфонологическая структура» [там же: 232].

Грамматические функции морфонологии позволяют ей раскрывать своим «постоянным подчеркиванием функциональной нагруженности морфонологического чередования» [Кубрякова, Панкрац 1983: 16] значимость звуковой формы в процессах семиозиса. Общее направление функционирования морфонологических явлений – «грамматическое расподобление форм» – служит соответственно основой описания таких «формальных (фонологических) характеристик структуры слова (словоформы, производного слова и т.д.) и образующих его морфем, которые, не нарушая тождества этих морфем, помогают тем не менее сигнализировать о выполняемых ими грамматических ролях и, таким образом, маркировать тем или иным образом особые функции, закрепляемые за морфами альтернирующих морфем» [там же].

С одной стороны, морфонология имеет «…вполне самостоятельные функции, которые, однако, лежат не в плоскости семантики, а в плоскости структуры, структурной организации морфологии. Морфонология соотносит определенным, регулярным образом грамматические структуры с корпусом морфем, маркируя, с одной стороны, определенные типы морфем, с другой – определенные грамматические формы, словоизменительные парадигмы, словообразовательные модели, основным показателем которых остаются специальные грамматические морфемы, аффиксы» [Толстая 1998: 26]. С другой стороны, обнаруживая разную степень регулярности, пропорциональную грамматическим тенденциям словоизменения и словообразования, морфонологические явления определяют и свои функциональные свойства: в словоизменении морфонологические чередования «классифицируют парадигмы, маркируя определенные словоизменительные типы», в словообразовании – «играют аналогичную роль в оформлении словообразовательных моделей внутри одного и того же словообразовательного типа, отличающегося, как известно, единым (но допускающим в свою очередь алломорфное варьирование) формантом с единым общим значением» [Смиренский 1975а; 1975б]. Грамматическая, или «семантическая» нагруженность чередований, определяется (1) структурной функцией индексации алломорфом (альтернантом) морфемы определенных признаков (морфонологических, морфологических, синтаксических, семантических) соседней морфемы и (2) категориальной функцией индексации алломорфом (альтернантом) определенных грамматических признаков самой морфемы, подверженной чередованию [Лясковский 1980]. Предсказуемость морфонологических изменений, следовательно, детерминирована грамматической спецификой единиц изменений.

Подобные стремления «наделить» звуковое варьирование функцией / значением, «определить» «функциональную нагруженность» и семиотический статус «значащих» единиц морфонологии, преодолевающих пределы структурной (в аспекте языковой формы) значимости, обоснованы семантически: та информация, с которой ассоциируются морфонологические явления (информация о соседних морфах, морфемах и тем самым об их значении) [Макаев, Кубрякова 1969], неизбежно соотносится с внутренней формой термина «значащие» – «семантически значимые». При этом «грамматичность» морфонологии состоит прежде всего в том, что «любые явления грамматики (словоизменения и словообразования), если они оказываются морфонологически релевантными, т.е. обнаруживают зависимость от формальной (фонологической) структуры морфем или используют модификации морфем для грамматических целей» [Толстая 1998: 29], могут обладать разными возможностями в организации знака. Так, направления функционирования морфем выявляют особые микросистемы морфонологических моделей (правил и средств), позволяющие различать флективную (словоизменительную) и деривационную (словообразовательную, производящую) основы, а также разнообразные морфонологические возможности основ (их морфонологический потенциал) в зависимости от их частеречной принадлежности и фонемной структуры. С такими морфонологическими оппозициями в структуре слова согласуется понимание чередования как «деривационного бинома», основывающееся на представлении о функциональной зависимости отношения чередований от грамматических отношений: «Зависимость самого состава выделяемых чередований (и их направления) от грамматических отношений сопоставляемых форм особенно очевидна и последовательна в морфонологии словообразования, где чередования рассматриваются как маркеры определенных словообразовательных типов» [Толстая 1998: 31].

Таким образом, в самом характере обусловленности явлений морфонологии заложены их знаковые функции: «По своей природе морфонологические явления принадлежат к такому классу явлений, у которых различия в плане выражения сигнализируют о наличии различий и в плане содержания. … При этом, конечно, важна не абсолютная степень формального различия сравниваемых единиц, но самое его наличие, не объясняемое с точки зрения фонологических норм современного языка, но зато связанное в конечном счете с теми или иными содержательными и системными противопоставлениями» [Кубрякова, Панкрац 1983: 16]. Соответственно «…преобразования незначащие, лишенные функциональной нагрузки, следует исключать из числа морфонологических», поскольку «…фонологические различия могут использоваться в целях непосредственного смыслоразличения .., но могут служить и для иного: различения добавочного, дополнительного, грамматического» [там же: 17]. Морфонологические явления, как это показано Р.О. Якобсоном [1983], принадлежат системе индексальных характеристик знака, важных для познания его мотивированности: «Частичному изменению фонологического состава сравниваемых форм соответствует такое же частичное несходство их общей функциональной нагрузки. Описать эту характеристику – значит установить тип наблюдающегося преобразования в фонологических терминах и соотнести его с типом наблюдающегося функционального и / или семантического сдвига в одной форме по сравнению с другой» [Кубрякова, Панкрац 1983: 17].

Исследование индексальной знаковой природы морфонологических явлений призвано обнаружить диаграммные связи звуковой формы с релевантным содержанием (ср., в частности, концепцию так называемого «диаграмматического иконизма» [Мигачев, Панкрац 1992]). Подобные перспективы «двусторонней» морфонологии связываются в языкознании XX-XXI вв. с еще одной линией интерпретации – когнитивным освещением феномена означающего [Антипов 1997; 2001а; 2001б].

В когнитивной лингвистике ключевая проблема философии языка – диалектика звука и смысла – предстает как проблема категоризации семиотических свойств в системной когнитивной модели знака. Отсюда два основные измерения феномена означающего. С одной стороны, “феномен означающего” – это особая психическая категория, связанная со всеми аспектами языкового содержания, задаваемыми корреляциями фонетической семантики с лексическими и грамматическими значениями. В этом смысле определяются границы когнитивной категории звуковой формы, имеющей в языке свои прототипические структуры. С другой стороны, “феномен означающего” – это особая категория семиотики, структура и форма которой располагает преимуществами по сравнению с другими уровнями языковых знаков, т.к. внутренняя форма единиц данной категории представляет собой максимально приближенную к природным феноменам символическую структуру, через которую осуществляется процесс семасиологизации звуковых представлений в знаке. Соответственно для того, чтобы решить вопрос об устройстве когнитивной модели знака, нужно не просто выделить доминанту интерпретации символа – семантическую или формальную, но в первую очередь раскрыть рефлексы естественных категорий, которые знак учитывает, моделируя языковую картину мира. Именно данные стимулы восприятия и концепты означающего интересны с когнитивной точки зрения, т.к. в процессе категоризации важен весь объем отражательных и знаковых свойств системы языка, а сам характер совмещенной субстанциональности подчинен в знаке естественным прототипам, интерпретируемым логикой смысла, свойственной звуковой форме. Такая когнитивно-моделирующая версия системного подхода теоретически важна потому, что в современных концепциях языкового знака все еще остается немало спорных вопросов, связанных с пониманием природы различных уровней представления символической функции. Системный подход, утверждающий мотивированность любого измерения языкового символа, обусловливает прежде всего поиск оптимальных моделей описания той системной обусловленности, которая обнаруживается в структуре и форме языковых категорий. Так, явление фонетической мотивированности, нередко оцениваемое в семантических терминах особого рода, оказывается, на первый взгляд, неконгруэнтным по сравнению с другими типами языкового содержания. В противоположении лексического и грамматического фонетическая семантика осознается, скорее, как сфера бессознательного, как невыводимая область впечатлений, слабо раскрывающая в структуре символа его мотивационные границы. Особенно глубокими различиями проникнуты единицы фонетической мотивации в явлениях семантической фузии, усиливающих асимметрию символических структур. Однако уникальная членораздельность звукового символизма, раскрывая в единицах подсознательного не только конвенционализм языковой формы, не может свидетельствовать о простой несводимости звука к понятию. В противном случае сама выводимость эмоциональных переживаний, а не одна только символическая абсорбция, ставила бы под сомнение возможность звуковых представлений. Следовательно, при всей необходимости различения языкового и мыслительного содержания придание звуковой форме знака статуса повышенно-символической, условной структуры, незакономерно соотносимой с типами системной репрезентации концептов, вообще лишает план выражения когнитивной функции, провозглашая его особое безразличие к шкале семантической категоризации. Когнитивная теория языкового знака позволяет с новых позиций преодолеть указанные противоречия структурализма в вопросах организации и функционирования языковых категорий. Новизна предлагаемой когнитивной модели состоит в том, что анализ знаковой формы базируется на выявлении деривационных связей, тех динамических особенностей ассоциативной парадигматики, которые доказывают в моделях производимости форм их интенсиональную основу, предрасположенность к передаче языкового содержания, а не простое выражение неконгруэнтных впечатлений. При этом перцептивно нагружены именно звуковые представления, способные не только входить в значение, но и направлять смыслообразование, т.е. быть основой семантических сдвигов, своего рода мотивирующим компонентом семантической деривации. Создаваемое в когнитивной теории новое теоретическое представление о деривационной активности звуковой формы позволяет соотнести основные уровни семантической категоризации – лексическое и грамматическое – в виртуальной манере: поскольку тезис о функциях внутренней формы, которые выполняют структуры означающего, интерпретирует и характер системных эпидигматических связей, и принципы картирования ноэтического пространства, когнитивное моделирование феномена означающего проникнуто пафосом исследования проблемы естественной мотивированности звуковой формы. Указанная проблема предопределяет выбор ведущей описательной стратегии исследования – ономасиологического анализа семантических функций звуковой формы.

Особенности структуры семантики означающего и своеобразие ее проявлений в языковой картине мира связаны с воссозданием номинативной природы формально-семантических сдвигов, которые обнаруживаются в знаковой структуре и определяют степень звуковой суггестии в системе категоризации. Большой интерес представляют собой отдельные ономасиологические модели означающего, учитывающие образ референта. В них, по сути дела, раскрывается процесс интеграции ментальных пространств (блендинга), выражающейся за счет инференции (выводимости содержательных характеристик знака), что обусловлено существованием семантической иерархии: в процессе гипостазирования внутренней формы знака порождение новых блендов зависит от осознаваемой фонетической мотивированности.

Предлагаемая когнитивная модель анализа феномена означающего базируется на представлении о том, что фонологическая структурация в ее соотнесенности с содержательной находит свое выражение не только в собственно звуковом символизме; субстанция знака, обогащенного явлениями грамматической и лексической фонологии, становится дополнительным источником его мотивированности, т.е. и фонетика, и фонология слова обеспечивают категоризацию новыми измерениями и могут считаться когнитивно значимыми. Такая интерпретация звуковой формы знака позволяет выявить источники фонетической мотивированности, которые во многом определяют порождение знака, устанавливают иерархию его структурных, семантических и функциональных характеристик. Методологически закономерен в этом отношении выбор производной лексики в качестве эмпирической базы когнитивного моделирования. Данный класс языковых знаков не просто характеризуется уникальными принципами фонетической и фонологической типологии, но в первую очередь наиболее полно эксплицирует систему формальных категорий, необходимых в процессе реализации знаковых структур системы.

Опыты комплексного описания словообразовательной системы, представленные в моделях лексической, морфологической и синтаксической дериватологии, свидетельствуют о том, что тот или иной аспект структуры, семантики и функций знака всегда соотнесен в иерархии признаков звучания и значения с другими тенденциями, характеризующими процесс языковой динамики. В свете взаимного притяжения единиц структуры знака исследование звуковой формы производного слова вскрывает глубинный механизм порождения «отсутствующих структур» – приближение знаковых планов, раскрывающее эволюционное накопление и порождение новых квантов языкового содержания, т.е. качественные сдвиги в структуре означающего. Все это служит доказательством особого статуса звуковой формы как такого способа представления содержания в разных единицах языка, который приводит к системной их мотивированности и формирует новые средства категоризации.

Осмысление традиций экспериментальной фонетики и функциональной фонологии позволяет предложить принципы семиотического подхода к фонетической мотивированности, с опорой на которые могут быть выделены и описаны ведущие закономерности звуковой формы знака в особом акте семиозиса – номинативной деривации.

Избираемые аспекты анализа звуковой формы производного слова: категоризация мира и ее отражение в мотивационных свойствах знака – связаны с трактовкой прямого отношения звуковой формы к передаче производными словами тех или иных смыслов, свидетельствующих о концептуальной суггестии плана выражения в иерархической структуре знака. Такой семиотический подход к феномену означающего предопределяет определение звуковой формы в качестве особого уровня реализации мотивационных отношений. Его динамика создает содержательные зоны во внутренней структуре и внутренней форме производного слова. На теоретических положениях семиотического подхода базируется и описание тех динамических тенденций, которые, осуществляя моделирование звуковой формы, показывают, что в актах семиозиса задумываемое содержание знака может получить поддержку не только со стороны комбинирующихся элементов, но и за счет алломорфного и аллофонического варьирования их конституэнтов, т.е. всей системы концептов феномена означающего как дополнительного источника мотивированности знака.

Таким образом, признание семиотического статуса морфонологических явлений предполагает исследование функций морфонологии в парадигматическом аспекте. Как индексальный феномен языкового знака, морфонология представляет собой один из парадигматических факторов морфемной членимости слова, выполняя функцию «пограничных сигналов» (Н.С. Трубецкой). Кроме того, индексальность морфонологических явлений заключается в том, что единицы морфонологии участвуют в формировании грамматических и лексических оппозиций слов: отражая процессы морфологизации и семасиологизации звуковых представлений, явления морфонологии информативны в создании системных оппозиций знаков, основанных на различиях в передаваемых ими грамматических и лексических значениях.

1. Морфологизация – индексальная функция морфонологии, заключающая в выделении и дифференциации единиц определенного грамматического класса.

В морфемике это перцептивная функция морфонологических явлений, выделяющих в структуре слова основные объекты восприятия – минимальные морфологические единицы (морфы, алломорфы, морфемы). В результате морфонологические явления выполняют делимитативные (разграничительные) функции, обозначая границы между последовательностью единиц в морфемной структуре слова: а) определение границ морфемной или морфонологической членимости слова (ср.: страр-ч-еск-ий, двор/ц-ов-ый); б) спецификация морфемных швов, состоящая в разграничении фузии и агглютинации (ср.: вечероч-ник, вечер(ш)ник); в) идентификация функциональных классов морфем: основ (корней) и аффиксов – определяя морфонологически релевантные позиции в структуре слова, морфонологические явления сигнализируют о классной принадлежности вычленяемых компонентов (ср.: хож-у, кош-у – морфонологические чередования служат отождествлению не только вариантов основы, но и флексии: «Окончание –у (1-е лицо) подтверждено, сделано легко узнаваемым с помощью мены согласного перед флексией», поэтому морфонологические чередования – «послушные помощники аффиксов, они у них «на подхвате, на подсобной работе» [Панов 1999: 27]). Таким образом, морфонологические явления обеспечивают отождествление грамматических единиц (ср., напротив, затруднение в восприятии единиц морфемной членимости слова в отсутствии морфонологических чередований: кебу, кубу).

В словообразовании основной дифференциальной функцией морфонологии является сигнификативная, состоящая в том, чтобы отличать данную единицу семантического уровня от противопоставленной ей другой единицы того же уровня: а) отождествление компонентов словообразовательной структуры: отсылочной и формантной частей дериватов; б) дифференциация простой (первичной) и производной основ; в) маркирование производной основы; г) участие в структуре словообразовательного форманта; д) выявление направления словообразовательной мотивированности (производности). В структуре слова морфонологическое явление нередко оказывается единственным формальным показателем производности основы (как, например, при нулевой аффиксации: сушь, рябь, гладь, тишь, гребля, прорубь и др.).

2. Семасиологизация – индексальная функция морфонологии, заключающая в выделении и дифференциации единиц определенного семантического класса. Через семасиологизацию раскрывается обусловленность морфонологии семантическими отношениями знаков и специализация морфонологических явлений в формировании этих отношений. В результате морфонология (а) служит выражению основных типов языковой семантики: наряду с аффиксацией, морфонология – полноценное средство для передачи грамматических значений (например, семантики глагольного вида: разлагать – разложить, промокать – промочить, утомлять – утомить; выносит – вынашивает, расспросит – расспрашивает); нередко морфонология участвует для передачи лексических значений (ср.: просветить → просвещу ‘кого-то’ и просвечу ‘рентгеном’, омертвление ‘мысли’ – омертвение ‘ткани’ – семантическое различие переходности / непереходности, выраженное в глаголах аффиксально: омертветь – омертвить, в отглагольных существительных выражается только чередованием <в’~вл’>); (б) предотвращает омонимию звуковой формы производящей основы (ср.: рожь → рж-ан(ой), рож(а) → рож-иц-а, рож(ать) → рожд-енн(ый)); (в) участвует в передаче основных компонентов словообразовательного значения: как часть словообразовательного форманта, носителя словообразовательного значения, организующего новые аспекты лексического значения производного слова, морфонологические явления дифференцируют эти компоненты, приходящиеся на долю словообразовательного форманта; участвуют и в выражении имплицитных сем (релятивного плана семантики дериватов, ономасиологических связок), что снижает степень идиоматичности производной лексемы (ср.: отц-ов/ск(ий) – отеч-е/ский); (г) спецификация дериватем в сфере функциональной семантики форманта приводит к декорреляции аллофонов и алломорфов – семантической дифференциации фонетически противопоставленных вариантов морфемы (ср.: варение ягод – варенье из ягод). Последнее особенно актуально в системе русской словообразовательной морфемики, поскольку является активной тенденцией формирования деривационных морфем русского языка.

Рассмотрим эту проблему словообразовательной морфонологии на примере алломорфии суффикса.

Основные тенденции морфонологического расширения суффикса связаны с уточнением семантической категоризации в акте словообразования.

Как правило, вторичная суффиксация раскрывает общее словообразовательное значение, соотнося его с модификацией категориальной семантики форманта. Ср., например, дериваты кедр-а́ч, кедр-ач/у́к `кедровый лес`, функциональные связи которых реализуют потенциальные невыраженные смыслы мотивационного содержания через усложненную форму суффиксального повтора. При этом различие значений компонентов повтора позволяет сложным формантам функционировать в качестве показателей мотивационного содержания производной лексемы (ср.: молока́н, молок-а́н/ник `приемщик молока`).

Алломорфное варьирование суффикса связано с усилением семантической категоризации дериватов. Их морфонологические характеристики развивают ономасиологическое содержание языковых категорий. Усиливает ли алломорф грамматическую семантику служебной морфемы или интерпретирует лексические прототипы функциональной семантики форманта, регулярность, описывающая позиции как дополнительного, так и свободного распределения (ср.: горо́ш-ник ~ горох-о́в/ник; ка́мен-ка ~ камен-у́ш/ка), ограничена формирующей способностью морфонологической асимметрии.

Вариации форманта связаны с показателями дополнительной дистрибуции априори. Их морфонологическая обусловленность призвана преодолеть известные формальные запреты в сочетаемости компонентов словообразовательной формы (ср.: овёс-ник ~ овс-я́н/ник). Поэтому функции звуковой формы данных аффиксов систематизируют прежде всего морфонологию производящей основы как схему синхронной актуальности аллоформ служебных морфем. Семантический аспект функционирования опосредствованно отражается на уровне представления возможных мотивационных решений, позволяя соотносить алломорфию аффикса с разными источниками деривации. Как правило, на данном этапе морфемной переинтеграции еще сильны значения аффиксов, выступающих в качестве морфонологических наращений форманта. И именно с ними соотносится возникновение новых смыслов, т.к. идиосемы семантической структуры дериватов ассоциируются с морфонологическим выражением ономасиологических связок.

Варианты форманта, отражая перспективы развития алломорфных отношений, связываются напрямую с семантическим обоснованием тенденции усиления формальной выразительности аффиксов. Близость морфонологических позиций в предсуффиксальной области вариантов (ср.: бы́ч-ник ~ быч-а́т/ник) приводит к моделированию мотивационного своеобразия аффиксального компонента семантики деривата. Не случайно, при тождестве сегментной морфонологии производящих основ отмечаются различия в акцентуации основ производных. Акцентологические сдвиги свидетельствуют об особой сигнификативной значимости вариантов форманта, изменяющих мотивационный образ производного слова в целом. Как параметры словообразовательной мотивированности, морфонологические наращения форманта на этом этапе семантической эволюции характеризуются большей степенью связанности с основным вариантом модели, что объясняется общей завершенностью процессов морфемной переинтеграции. Переосмысление значений морфонологических наращений в результате четкого мотивационного выбора производящего слова приводит к семантической конкуренции аллоформ, отличающихся знаковым функционированием.

Таким образом, морфонология суффиксальных формантов зависит от определенных когнитивных моделей звуковой формы, функционирующих в актах номинативной деривации. Например, в русских говорах актуальны следующие морфонологические тенденции, связанные с реализацией мотивационных функций суффиксальных алломорфов:

1. Актуализация алломорфов в структуре деривата не влечет за собой какого-либо семантического сдвига. Вариации форманта выполняют структурные функции в лексиконе. В то же время увеличение звуковой формы суффикса приводит к большей экспрессивности деривата в целом, способствуя адекватному восприятию мотивационного контура лексемы. Ср.: мура́ш-ник – мураш-е́й/ник `муравейник`, оле́ш-ник – ольш-а́т/ник `ольховый лес`;

2. Морфонологическое изменение поддерживается семантически, что свидетельствует о мотивационной значимости звуковой формы морфемы, варианты которой выступают в качестве средства языковой категоризации мира – отождествления классов референции и формализации соответствующих концептов в границах:

а) одной ономасиологической категории (или субкатегории); ср.: нали́в-ник `блин или оладья, намазанные сверху сметаной` – налив-а́й/ник `пирог из черной муки, политый сверху жидкой начинкой, – наливой` – налив-а́ш/ник `ватрушка из пресного или кислого теста с жидкой начинкой – наливой`;

б) частично противопоставленных ономасиологических категорий; ср.: коро́в-ник `1) тот, кто продает коров, 2) тот, кто скупает коров, 3) белый гриб, 4) подосиновик` – коров-я́т/ник `1) тот, кто продает коров, 2) шкура коровы` (с/р); мош-ни́к `1) тот, кто добывает и продает мох, 2) тетерев-глухарь, 3) птица из породы самых больших глухарей, 4) тетерев` – мш-а́р/ник `1) утеп­ленный мхом хлев, 2) болото`;

в) полностью противопоставленных ономасиологических категорий; ср.: мош-ни́к в значениях лица и на­турфактов – мш-а́н/ник `1) теплый хлев для скота, 2) хлев для овец, 3) кладовая для хранения овощей, зимовки пчел, 4) нежилая комната с утепленными мхом стенами, используемая как кладовая для хранения пищи` (с/р) .

Функционирование алломорфов форманта определяет и перспективы развития основного содержания «эталонного» аффикса, и особенности реализации деривационного потенциала производящей единицы. В результате алломорфное варьирование суффикса либо конкретизирует семантику и прагматику «эталонного» варианта, либо приводит к актуализации в языке вполне самостоятельных грамматических форм – новых формантов, соответствующих новым деривационным моделям и семантическим структурам словообразовательных типов. И если в первом случае главным фактором нестабильности формы выступает нечеткое множество значений, с которыми ассоциируется тот или иной формантный вариант, категоризуемый системой деривационных функций основного варианта как прототипической формы, то во втором – значительные концептуальные расхождения, семантические сдвиги и «новизна» ассоциаций приводят к выражению семантических расстояний между категориальными значениями основного варианта и субкатегориальными значениями его морфонологических вариантов. Так, функционирование аффиксов -ин(а), -ат/ин(а), -ов/ин(а) в сфере отсубстантивного словообразования показывает, что форманты -ов/ин(а) и -ат/ин(а) функционируют в пределах общих лексико-словообразовательных значений мутационного типа отсубстантивов с суф. -ин(а), что предопределяет их алломорфные связи с формантом -ин(а). Основные семантические модели дериватов: `мясо животного` (ср.: вол-о́в/ин(а), лос-я́т/ин(а), коро́в-ин(а)), `шкура животного` (ср.: вол-о́в/ин(а), лос-я́т/ин(а) `1) мясо, 2) шкура вола, лося`), `нора животного` (ср.: крот-о́в/ин(а), сурч-и́н(а) `нора крота, сурка`) – подтверждают это решение примерами словообразовательных вариантов слов (дублетов). Ср.: за́ячина, зайча́тина, кабани́на, кабаня́тина, коро́вина, коровя́тина (с/р); кони́на, коня́тина, коню́шина, петуши́на, петуша́тина (ср/р); соба́чина, собача́тина (ю/р); лоси́на, лося́тина, медве́жина, медвежа́тина (ср/об), гуси́на, гуся́тина, коро́вина, коровя́тина (з/сиб); свини́на, свиня́тина, медве́дина, медвежа́тина (в/сиб); олени́на, оленя́тина (урал) и др. Однако в ряде случаев морфонологическая модификация аффикса может «вносить» семантические коррективы в лексическое значение дериватов. Например, противопоставление лексических значений в парах вроде коня́тина, коню́шина (ср/р), где первое слово означает `свежее мясо коня`, а второе – `мясо дохлой лошади`, подтверждает наличие тех, дополнительных смыслов, которые привносятся в лексическое значение слова наращениями формантов. Так, в русских говорах субстантивы, имеющие в своем составе наращение <-уш->, как правило, характеризуются большей экспрессивностью, по сравнению с существительными, «лишенными» этого наращения; при этом прагматические сдвиги фиксируются разными словообразовательными структурами. Ср.: ко́нник `конюшня`, коню́шник `ветхая, плохо утепленная постройка для лошадей`, кони́на `мясо лошади`, коню́шина `мясо дохлой лошади`; ове́чница `та, кто ухаживает за овцами`, овчу́шница `некудышная хозяйка` и др.

Таким образом, морфонологическая вариантность семантически и прагматически обусловлена, поэтому словообразовательные форманты могут обогащать ассоциативное поле лексемы, конкретизируя в пределах типа общее деривационное значение за счет функциональной специализации изменений своей морфонологической структуры.

Другой пример. Отсубстантивы на -ик и -ник формируют разные словообразовательные типы мутационной семантики: ядро словообразовательного типа с формантом -ик составляют частные словообразовательные значения подобия, объединяющие мотивированные слова по семантическим моделям, в основе которых лежит опосредованный (метафорический) способ номинации, тогда как центральную сферу словообразовательного типа отсубстантивов на -ник составляют производные прямого (метонимического) способа номинации. Метафорические значения формируют периферию типа с формантом -ник, к которой относятся прежде всего наименования лиц и натурфактов в характеризующем аспекте номинации. Ср.: вол-ови́к `сильный человек` (с/р), змей-еви́к `червяк` (в/сиб), кома́р-ики `летающие муравьи` (ю/р), кора́бл-ик `жук-плавунец` (ср/р), гво́зд-ик `небольшая стерлядь, молодь` (з/сиб), крест-ови́к `еловая ветка` (с/р), волос-а́тик `трава с длинным, тонким стеблем` (с/р), грана́т-ик `трава, напоминающая своим цветом гранат` (ср/об), гро́б-ик `раковина малюска` (б/п); кошк-а́рник `взлохмаченный человек` (в/сиб), де́неж-ник `растение, напоминающее формой своих плодов монеты` (ср/р), свеко́л-ошник `растение, напоминающее формой своих листьев свеклу` (в/сиб), каранда́ш-ник `тонкоствольный лес` (ср/об), морко́в-ник `низкий суковатый лес` (в/сиб) и др. Значимость выделения собственных семантических сфер для -ик и -ник связана и с тем, что варианты каждого из формантов связаны с явлением семантической дифференциации, обозначающей сферы функционирования каждого из словообразовательных типов. Производные с вариантом форманта -атник образуются от основ, сохраняющих свои прямые значения, тогда как для -атик характерно образование дериватов от основ, которые выступают в своих переносных значениях. Ср.: волос-а́тик₁, волос-я́тник `человек с длинными волосами` (ср/р) и волос-а́тик₂ `трава с длинным тонким стеблем` (с/р).

Нередко тот или иной круг полисемии производного слова развивается симметрично формальным (морфонологическим) сдвигам в структуре словообразовательных формантов. Например, дериваты пче́ль-ник и пчел-ят/ник в большинстве русских говоров имеют тождественное значение `пасека`. В то же время семантические структуры этих лексем расходятся, формируя следующие ЛСВ, частично пересекающиеся в разных номинативных сферах: пче́ль-ник `1) пасека, 2) базар, 3) сборище мошенников` – пчел-ят/ник `1) пасека, 2) домик для пчел`. Если семантический объем лексемы пчель-ник образуется на основе осознаваемых метафорических переносов (ЛСВ_2,3 являются, по сути дела, квазимотивированными в современных говорах), то смысловая структура слова пчел-я́т/ник мотивационно прозрачна: метонимический перенос актуализован благодаря семантически четкому формантному варианту -ат/ник. Наращение <-ат-> регулярно «провоцирует» в производных лексемах, обозначающих лица и артефакты, метонимические сдвиги, характерные для таксономической сферы наименований натурфактов, связанных с номинациями животных.

Например, квазимотивированной диалектной лексеме пету́ш-ник `шиповник` в говорах противопоставлена лексема петуш-а́т/ник, морфонологическая структура которой содержит суффиксальное наращение <-ат->, указывающее на семантические сдвиги в сторону прояснения мотивационного облика лексемы. Слово петуш-а́т/ник имеет лексико-семантические варианты, функционирующие как среди номинаций растений (`щавель`), так и номинаций лиц (`скупщик молодых петухов`, `любитель петушиного мяса`, `любитель петушиных боев`). Подобная специализация формантных вариантов опровергает утверждение о том, что морфонологические процессы только «затемняют» четкость словообразовательной формы дериватов.

Производная лексема, структура которой содержит наращение суффикса, как правило, семантически богаче, ее семантическая структура развивается по моделям регулярной полисемии, в которых особая роль принадлежит суффиксальной семантике. Это положение подтверждается многочисленными примерами смысловой дифференциации алломорфов суффиксов в составе однокоренных синонимов. Например, дериваты дро́в-ни́к и дров-я/ни́к в ряде говоров функционально тождественны, совпадая в значении `сарай для дров`. Однако некоторые частные диалектные системы отрицают дублетность этих производных. Так, в новгородских говорах суффиксальным отрезкам -ник и -`а/ник соответствует разное денотативное содержание – конкретизированное значение суффикса на лексико-словообразовательном уровне, или тема словопроизводства. Ср.: дро́в-ник `сарай для дров` и дров-я/ни́к `лес на дрова`.

Подобные примеры позволяют определить «функциональное назначение» изменений иерархической структуры дериватов в общем контексте проблем изучения словообразовательного значения как особой формы языковой категоризации, пограничной между грамматическими и лексическими принципами формирования картины мира. Концептуальное описания функциональной системы единиц словообразования связано с переходным (от грамматических к лексическим значениям) уровнем семантики, мотивирующим ономасиологические структуры знака, противопоставляемыми в языковом сознании благодаря непосредственному соотношению морфонологических характеристик с разными когнитивными структурами одной или нескольких языковых номинативных категорий. Именно в процессе номинативной деривации звуковая форма значащих единиц языка выполняет мотивационные функции, (1) выявляя внутренние и внешние факторы мотивированности производного знака; (2) определяя статуса фонетических и фонологических характеристик производного слова в иерархии межуровневых связей словообразования с лексикой и грамматикой; (3) выражая этапы синхронной производности слова; (4) организуя процесс стратификации семантики производного слова.

К данным функциям словообразовательной морфонологии мы непременно вернемся на следующей лекции, поскольку рассмотренные сегодня аспекты морфонологического выражения словообразовательной семантики напрямую зависят от проблемы нашего предстоящего разговора – категории внутренней формы производного слова и его мотивационных характеристик.

Литература

Амирова Т.А., Ольховиков Б.А., Рождественский Ю.В. Очерки по истории лингвистики. М., 1975.

Антипов А.Г. Русская диалектная морфонология: проблемы описания: Учебное пособие. Кемерово, 1997.

Антипов А.Г. Словообразовательная морфонология русских говоров (структурно-системный и когнитивный аспекты): Автореф. дис. … канд. филол. наук. Кемерово, 1997.

Антипов А.Г. Алломорфное варьирование суффикса в словообразовательном типе (на материале русских говоров). Томск, 2001.

Антипов А.Г. Словообразование и фонология: словообразовательная мотивированность звуковой формы. Томск, 2001.

Бернштейн С.Б. Очерк сравнительной грамматики славянских языков. Чередования. Именные основы. М., 1974.

Бодуэн де Куртенэ И.А. Избранные труды по общему языкознанию: В 2 т. М., 1963.

Булыгина Т.В. Проблемы теории морфологических моделей. М., 1977.

Булыгина Т.В., Крылов С.А. Фузия // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.

Винокур Г.О. Заметки по русскому словообразованию // Известия АН СССР ОЛЯ, 1946, т. 5, вып. 4.

Ворт Д.С. Морфонология славянского словообразования // American contributions to the 7th International Congress of Slavicists. Hague-Paris, 1973, vol. 1.

Ворт Д.С. О роли абстрактных единиц в русской морфонологии // Развитие современного русского языка. Словообразование. Членимость слова. М., 1975.

Гумбольдт В. фон. Избранные труды по языкознанию. М., 1984.

Журавлев В.К. Диахроническая фонология. М., 1986.

Земская Е.А. Современный русский язык. Словообразование. М., 1973.

Земская Е.А. К проблеме множественности морфонологических интерпретаций слова (спорные случаи членения производных слов в современном русском языке) // Развитие современного русского языка. Словообразование. Членимость слова. М., 1975.

Зубкова Л.Г. Акцентуация слова как единство внутренней и внешней формы // Межуровневые связи в системе языка. М., 1989.

Зубкова Л.Г. Симметрия и асимметрия языковых знаков // Проблемы фонетики I. М., 1993.

Зубкова Л.Г. Язык как форма. Теория и история языкознания. М., 1999.

Зубкова Л.Г. Категориальная мотивированность означающего и его связи с означаемым (к обоснованию принципа знака) // Актуальные направления функциональной лингвистики. Томск, 2001.

Касевич В.Б. Морфонология. Л., 1986.

Крушевский Н.В. Избранные работы по языкознанию. М., 1998.

Кубрякова Е.С. Основы морфологического анализа (на материале романских языков). М., 1974.

Кубрякова Е.С. Стратификация значений в морфологической структуре слова // Морфемика: принципы и методы системного описания. Л., 1987.

Кубрякова Е.С. Роль словообразования в формировании языковой картины мира // Роль человеческого фактора в языке. Язык и картина мира. М., 1988.

Кубрякова Е.С. Формальные и содержательные характеристики производного слова // Вопросы словообразования и номинативной деривации в славянских языках. Гродно, 1990.

Кубрякова Е.С. Морфонология // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.

Кубрякова Е.С., Панкрац Ю.Г. Морфонология в описании языков. М., 1983.

Курилович Е. Очерки по лингвистике. М., 1962.

Laskowski R.. Semiotyczne funkcje alternacji morfonologicznych // Polonica, 1980, V.

Лопатин В.В. Морфемика // Лингвистический энциклопедический словарь. М., 1990.

Лопатин В.В. Русская словообразовательная морфемика: проблемы и принципы описания. М., 1977.

Макаев Э.А., Кубрякова Е.С. О статусе морфонологии и единицах ее описания // Единицы разных уровней грамматического строя языка и их взаимодействие. М., 1969.

Мигачев В.А., Панкрац Ю.Г. Об одной морфонологической концепции («естественная фонология») // Теория грамматики. Морфология и словообразование. М., 1992.

Панов М.В. Позиционная морфология русского языка. М., 1999.

Поливанова А.К. Морфонология русского субстантивного основообразования: Автореф. дис. ... канд. филол. наук. М., 1976.

Потебня А.А. Мысль и язык. Киев, 1993.

Реформатский А.А. Введение в языковедение. М., 1967.

Русская грамматика. М., 1980, т. 1.

Русский язык и советское общество. Словообразование современного русского литературного языка. М., 1968.

Смиренский В.Б. О роли морфонологических средств в языке // Известия АН СССР. Сер. лит. и яз., 1975, т. 34, № 2.

Смиренский В.Б. Варьирование морфемы в свете морфонологического анализа (к проблеме алломорфии) // Филологические науки, 1975, № 1.

Современный русский язык. Под ред. В.А. Белошапковой. М., 1997.

Соссюр Ф. де. Труды по языкознанию. М., 1977.

Тихонов А.Н. Формально-семантические отношения слов в словообразовательном гнезде: Автореф. дис. ... докт. филол. наук. М., 1974.

Тихонов А.Н. Русская морфемика // А.Н. Тихонов. Морфемно-орфографический словарь. М., 1996.

Толстая С.М. Морфонология в структуре славянских языков. М., 1998.

Трубецкой Н.С. Некоторые соображения относительно морфонологии // Пражский лингвистический кружок. М., 1967.

Трубецкой Н.С. Избранные труды по филологии. М., 1987.

Улуханов И.С. Словообразовательная семантика в русском языке и принципы ее описания. М., 1977.

Чурганова В.Г. Очерк русской морфонологии. М., 1973.

Якобсон Р.О. В поисках сущности языка // Семиотика. М., 1983.