2. Задачи когнитивного описания семантики производного слова.

Каждый знак осознается носителем языка в процессе его «семантической интерпретации» в рамках коммуникативного окружения [Бенвенист 1974]. Понимание того, что означает знак, еще не приводит к осознанию самого объекта действительности, тем более что «значение знака – это не указание на объект» [Кубрякова 1993: 18], а только его представление. За каждым знаком скрывается некое концептуальное (когнитивное) образование [там же], которое присуще ему в силу онтологических и функциональных свойств. То, какой квант информации будет выделен в определенной речевой ситуации, обусловлено ментальной деятельностью индивида. Исходя из этого, мы можем определить значение знака как «концепт, связанный знаком» [Кубрякова 1993: 21] (см. также [Никитин 1974]) и шире – как «базовое пространство», которое включает структуры знаний, организующих все концептуальное содержание знака [Жаботинская 2002].

Когнитивная семантика знаков, развивающих в своей языковой форме идеи категоризации, или, по определению Э. Бенвениста, «вос-произведения действительности», основывается на тех характерных для сознания структурах, которые отвечают за процесс познания мира. Эти структуры интерпретируются как модели отражения речемыслительной деятельности человека, имеющие форму психических процессов и отвечающие за формирование языковой картины мира. И в первую очередь (если следовать логике освоения когнитивных идей в современном языкознании) к таким структурам памяти следует отнести ономасиологические структуры знака и связанные с ними проблемы знаковой категоризации – подведения некоторого объема информации о мире под «крышу» семиотических категорий, которые к тому же обладают своими принципами организации этой информации. В частности, проблема полисемии в ономасиологически ориентированных исследованиях занимает ключевые позиции именно потому, что этот способ организации концептуального пространства в языке призван выявить некоторые принципы языковой категоризации, отвечающие в системных связях формы и содержания знака за его семантическую мотивированность. Отсюда проистекает важность не только постановки проблемы семантически многомерных знаковых систем, но и решения вопросов о моделируемом характере их когнитивного содержания.

Несомненным достоинством когнитивной парадигмы лингвистических исследований является ее принципиальная непротивопоставленность всем предыдущим версиям изучения языка, учет существующих достижений и стремление объяснить и преодолеть возможные заблуждения предшествующих этапов изучения языка. Кроме того, что особенно важно, характер когнитивной науки таков, что она может вбирать в себя и перерабатывать в требуемом ключе, давать направленную на решение собственных задач интерпретацию множеству самых разнообразных концепций языка / речи, ибо все они так или иначе позволяют приблизиться к сущностным механизмам изучаемого объекта. Поэтому концепции и методология структурного, системного, функционального направлений лингвистики, психолингвистики находятся в отношениях дополнительности с когнитивно ориентированными описаниями языка. Основные положения когнитивной теории, конечно же, не являются в большинстве своем абсолютно новыми (ибо и сами решаемые проблемы не новы), но сам характер постановки проблем, их ранжирование, ракурсы рассмотрения, приводящие к радикальному изменению традиционных приоритетов в изучении языка, поистине позволяют приписывать когнитивизму революционные черты. И этот особенно «потрясающий» научный характер просматривается в методологии данного направления.

Для того, чтобы установить постулаты когнитивной семантики, необходимо кратко представить предпосылки их формулирования. Будучи феноменом эпохи, когда наука приобретает глобальный характер, когнитивная наука оформилась как комплекс междисциплинарных исследований (основные — физика, математика, кибернетика, нейронауки, психология, лингвистика, философия, логика) в области изучения комплекса деятельностей, объединяемых в рамках познания, cognition (не абсолютные синонимы) с возможным машинным моделированием подобных процессов (широко известные машина Тьюринга и тест Тьюринга). Особое место в этом комплексе деятельностей отводится планированию действий и решению задач как специфических «человеческих» сложных видов деятельности, являющихся настолько многофакторными, что для того, чтобы их смоделировать, оказывается необходимым смоделировать и все другие виды когнитивной активности. Особенно важным в этой связи оказывается решение проблем обыденных знаний, здравого смысла и, главное, сути творческого. Кроме того, актуальной для когнитивно ориентированных исследований стала проблема интенциональности любого вида деятельности человека. Данная философская проблема получила определение и описание в трудах Э. Гуссерля (см. анализ данной теории применительно к психологии [Алмаев 1997], применительно к когнитивной науке — [Панина 2001]), который представляет интенцию как направленность сознания на объекты мира (ноэмы) и переживания субъекта. Признание принципиальной интенциональности любых актов сознания ставит вопрос и о самом объекте интенции как носителе всех возможных приписываемых ему сознанием определений — «определимом иксе». Это в первую очередь выводит на передний план осуществление сознанием категоризации явлений и субъективной его основе (наличия субъекта категоризации и точки зрения на объект). Дальнейшее действие интенции осуществляется в процессе концептуализации находящегося в поле зрения объекта (предложение определений для «определимого икса»). Интенциональные состояния сознания описываются когнитивной наукой с точки зрения заинтересованной направленности на объект, а потому подобные состояния выступают как чисто человеческие, немоделируемые машинным способом, и составляют еще одну важную особенность действия когнитивного аппарата. Проблема объектов интенционального отношения формулируется также и в терминах пропозициональных установок [Perry 1999]. В результате акцент когнитивных исследований делается на выявление внутренних ненаблюдаемых процессов, осуществляемых сознанием человека, происходящих между «исходной ситуацией», получением входной информации, стимула и результирующим выходом, реакцией — определенным поведением человека. Особая роль при этом, безусловно, принадлежит языку как универсальной кодирующей системе, позволяющей и вводить информацию, и кодировать результаты на выходе.

Первая важная проблема, которую поставила перед собой когнитивная наука, есть проблема архитектуры когниции и связанная с ней версия способов обработки информации. Одна из ранних версий устройства человеческой когниции — так называемая «компьютерная метафора» и соответствующая ей модулярная модель действия когнитивных механизмов. Согласно этой модели человеческая ментальная деятельность состоит из ряда относительно автономных модулей, каждый из которых обладает собственной функцией (специализацией) и определенной локализацией, модули эти генетически заданны. Соответственно, данная модель предполагала версию последовательной обработки информации, согласно которой информация становится доступной следующему модулю только после ее обработки предыдущим. При этом сам процесс обработки информации рассматривался первоначально как операции с физическими символами подобно операциям, производимым компьютером, что, безусловно, ограничивало данную версию. Иную картину предлагали коннекционистские модели архитектуры когниции. Согласно этим моделям интеллект представляется как определенная система связей в мозге человека, в которой когнитивная деятельность осуществляется за счет ассоциаций, возникающих при активации некоторых узлов этих связей. Коннекционистские модели поддерживали идею параллельной обработки информации, отсутствия изолированности модулей.

Второй важной проблемой, стоящей перед когнитивной наукой, является проблема определения способов репрезентации знаний, источниками формулирования которой можно считать труды Платона, концепцию врожденных идей Декарта [Панина 2001: 39]. Представление этой проблемы предполагает учет субстанционального и структурного компонентов репрезентаций. Со стороны субстанции определяется содержание репрезентации, т.е. то, к чему относится представленная информация, со стороны структуры выясняется формат хранения этой информации в памяти, т.е. способ кодирования содержания. На данный момент вопрос о формате репрезентации остается одним из самых дискуссионных в когнитивной науке. Как известно, в качестве основных вариантов структур репрезентаций предлагаются пропозиции, фреймы, схемы, планы, сценарии. Вопрос о формате репрезентаций тесно связан также с обсуждением вопроса о репрезентационном коде для информации — вербальном или невербальном. В настоящий момент наиболее распространенной считается точка зрения А. Пейвио [Paivio 1971] о двойном кодировании информации — образном и вербальном.

Аксиомой когнитивной науки явилось также положение о единстве всех когнитивных процессов: мышления, сознания, восприятия, памяти, воображения и языковой способности, признание чего ведет к необходимости изучения любого вида когнитивной активности (в том числе и изучения языковой / речевой деятельности) как неизолированного, вписанного в систему других взаимосвязанных видов (ср., например, когнитивную концепцию активного восприятия [Солсо 2002]). Положение об интенциональности человеческого сознания позволяет описать специфику его деятельности, что является задачей всех наук, объединяемых в русле когнитивистики.

Важнейшими чертами когнитивной семантики, по Е.С. Кубряковой [Кубрякова 1999], являются следующие:

1) новый подход к интерпретации значения и связывание его с сознанием;

2) опора в первую очередь на вещный, или же телесный опыт общения человека с миром; попытка установить значимость и конкретный характер простейшей категоризации того, что получает человек при непосредственном восприятии и как происходит его структурация в простейших типах человеческой деятельности;

3) выдвижение в когнитивной семантике целой серии понятий, отвечающих на вопрос о приемах или же способах этой структурации; все эти понятия так или иначе помогают ответить на вопрос о том, как думает человек и чем ему здесь помогает язык;

4) стремление выйти через детальный анализ языковых форм со всей спецификой «упаковки» в них человеческих знаний к пониманию того, как работает человеческий разум.

Принципы когнитивной семантики и ее приоритетные направления дополняют, углубляют и исправляют существующие сегодня версии лингвистической семантики, будь то концепция референциальной семантики, концептуальная теория или коммуникативная семантика (см. анализ этих и др. семантических теорий в [Ирисханова 1996]). Когнитивная семантика претендует на глобальность охвата семантических ипостасей.

Лингвистическая семантика (и ýже — лексическая) основывается на таких основных положениях, согласно которым различаются смысл и значение языковой единицы. Значение, таким образом, выступает как устойчивое, социальное, конвенциальное содержание, а смысл — как индивидуальное, изменчивое, подлежащее актуализации содержание. Исходя из этого, семантика может рассматриваться как изучающая только значения или описывать и значения, и актуализируемые ими смыслы. В когнитивной лингвистике данная типология значений, выделяемых по степени обобщенности, приобретает значительно более глубокое осмысление с позиций динамики ментальных репрезентаций и репрезентаций языковых. Одним из важных последствий углубленного изучения данной проблемы является переработка взглядов на один из самых широко закрепившихся тезисов Ф. де Соссюра (даже среди тех, кто считает себя «постструктуралистом») о жесткой дихотомии языка и речи. Как следует из теории семантики, языковое значение (обобщенное, конвенциальное) до своей конкретизации, реализации в конкретном контексте, существует как виртуальное в совокупности множества смыслов, множества возможных применений. Т.е. до осуществления референции интенсионал задает предельно широкий экстенсионал — т.н. «растянутость» виртуального значения [Кобозева 2000: 54], его неопределенность. Виртуальное значение, таким образом, социально и абстрактно. В процессе употребления языковой единицы, осуществления референции, виртуальное значение сужается до актуального, максимально конкретизованного, передает нужный говорящему смысл, базирующийся в свою очередь на виртуальном значении. На пути преобразования виртуального значения в актуальное при передаче смысла естественным образом выделяются два рода смыслов — наиболее часто актуализуемые в связи с этим значением в однородных употреблениях и единично, «нетривиально» актуализуемые для данного значения. Соответственно, данные случаи употреблений составляют узуальные и окказиональные значения. Процесс актуализации (в нашем изложении представляемый, конечно, довольно схематично) — важная проблема и для когнитивной теории, которая значительно расширяет понятие семантической актуализации как таковой и соотносит последнюю в первую очередь с областью концептуального, ментального.

Обсуждение антиномий дихотомии языка / речи, актуализованного / потенциального, ментального / языкового, содержащееся в системных лингвистических концепциях Г. Гийома и Г. П. Мельникова, позволяют, на наш взгляд, представить более широкий охват данной проблематики и служат прочным общетеоретическим мостом (именно мостом, а не мостиком) для представления когнитивной по преимуществу интерпретации аспектов феномена актуализации. Так, Г. Гийом, в основе учения которого лежит постулат о системности языка, его существовании как системы систем [Гийом 1994: 7], в качестве одного из базовых своих «открытий» в результате размышлений над сутью языкового устройства называет следующее: «под любой реализацией лежит потенция», любой языковой факт «имеется в возможности (в потенции, en puissance) в сознании говорящего перед тем, как появиться в нем в действительности (в реализации, en effet)» [там же: 8]. Этот по сути банальный факт, лежащий в основе дихотомии языка / речи (ее последовательно придерживается Г. Гийом) и перехода языка в речь, позволяет представлять язык исключительно как ментальный феномен, изучение которого должно проводиться, по мнению Г. Гийома, такой областью лингвистики, как психосистематика языка. Язык, таким образом, существует как идеальная система мозга человека и, являясь независимым от мышления, служит его целям, а именно — с помощью языкового механизма мышление осуществляет «самоперехват». Для его осуществления используются средства систематизации и организации, ограниченные по своему количеству, и язык в своей структуре дает их отображение. Поэтому то, «что внимательный наблюдатель открывает в самом языке, в собственно языковом плане, — это и есть механизмы перехвата, остановки, которые действуют в мышлении» [там же: 54]. Средства, которые имеет мышление для перехвата собственной деятельности носят механический характер, отсюда истолкование языковых механизмов и механизмов переходов языка-мысли в речь как психомеханизмов, «конструктивный принцип которых заключается в поисках удобства перехвата, а также в поиске высшей экономии, обеспечивающей удобство в системе с установившимся, сформировавшимся перехватом» [там же].

Основная часть исследований Г. Гийома сконцентрирована именно на явлении перехода при производстве речи из языка, т.е. на механизмах актуализации (конечно, здесь понятие актуализации выступает в более широком и глобальном смысле). Сам Г. Гийом утверждает, что «слово «актуализация» было мной предложено и постоянно употреблялось задолго до его использования Ш. Балли. И нигде больше актуализация языка, необходимая для производства речи, не была лучше объяснена и показана, как в моей работе по артиклю» [там же: 9].

Таким образом, актуализация есть некий набор механизмов перехода языка в речь, осуществляемого в процессе речевой деятельности, т.е. эквиполентных процессов интериоризации и экстериоризации (ср. когнитивные термины разделения I-языка и E-языка). Это означает, что «языку, экстериоризирующемуся в виде физических знаков, точно соответствует такой же язык, интериоризирующийся ментальными средствами» и «любой шаг, сделанный в сторону интериоризации, вызывает точно такой же шаг в сторону экстериоризации языка, показывает нам, какими были ментальные средства интериоризации» [там же: 74]. Соответственно, речевая деятельность обнаруживает в себе два направления реализации: она реализуется как язык, «когда процесс становления направлен в сторону потенции и одновременно разрывается связь с условиями конкретного момента», и как речь, «когда, направляясь в сторону актуализации, предстает не устоявшейся и связанной, а подчиненной условиям момента» [там же: 129].

Г. П. Мельников подробно раскрывает механизм перехода от мыслимого через языковое к непосредственно выраженному [Мельников 1977]. Этот переход осуществляется от существующего в голове человека конкретного образа, впечатления от предмета, явления и т.п. через формирующийся в процессе «опознания», осмысления абстрактный образ к осуществляющемуся преобразованию данного образа в ментальных процессах категоризации в определенный смысл (концепт). Этот смысл для своего выражения нуждается в ассоциировании со значением языкового знака. Между тем «вопрос, каким образом «стыкуются» единицы субстанции плана содержания с единицами формы плана содержания в психике говорящего» есть основная семиотическая проблема лингвистики. На этот вопрос Г.П. Мельников отвечает следующим образом: «факт образности как конкретных, так и абстрактных психических единиц, а значит, и образности значений и смыслов, делает очевидной возможность вступления значений в связь со смыслами на основе ассоциаций по сходству» [там же: 74]. При этом ассоциация абстрактного смысла со значением может быть одноступенчатой (обозначение в прямом смысле), а может иметь промежуточные ступени (обозначение в переносном смысле).

В акте говорения в сознании говорящего возбуждается конкретный кусок психического содержания (отражающий конкретный воспринимаемый и осмысляемый фрагмент мира), нуждающийся в языковом обозначении, т.е. исходный смысл знаков, которые говорящий использует для этого языкового обозначения. Совокупность всех возможных замыслов, т.е. актуальных смыслов, которые могут быть обозначены с помощью данного знака, представляет собой поле потенциальных смыслов или потенциальную семантику этого знака [там же: 79]. Поле потенциальных смыслов как правило бывает довольно обширным и не все потенциальные смыслы могут быть обнаружены и зафиксированы для знака на том или ином этапе существования языка. Ряд смыслов постоянно воспроизводится носителями языка, ряд смыслов воспринимается как ранее встречавшийся, наконец, ряд смыслов воспринимается как с большой долей вероятности возможный в определенного рода естественных обстоятельствах, контекстах. Такие смыслы предложено называть виртуальными. Следовательно, те из виртуальных смыслов языковых знаков, которые особенно часто используются для актуализации замысла с использованием данного знака, т.е. воспроизводимы (а не актуализуются в результате поиска ассоциации с данным знаком), входят в поле узуальных смыслов данного знака. Эти смыслы социальны, их ассоциация со значением используемого знака также воспроизводима. В качестве нуждающегося в актуализации замысла могут выступать, таким образом, как узуальные, так и окказиональные смыслы, которые, соответственно, могут выражаться множеством способов как тривиальных, так и достаточно нетривиальных. И задача лингвиста заключается в том, чтобы «восстановить все звенья перехода от значения к замыслу, если даже схема переходов такова, что неспециалист эти звенья не осознает, а опирается на них лишь подсознательно» [там же: 78].

Нетрудно заметить, что в предложенной динамической версии языкового выражения, налицо целый ряд активно развиваемых современной когнитивной семантикой принципов организации и взаимодействия концептуального и языкового уровней. Ср.: «когнитивная семантика определяется сегодня нередко как учение о динамике значений, о реальном их варьировании в живой речи, а ее задачи связываются с анализом того, как проявляется подобное варьирование и чем оно может быть обусловлено» [Кубрякова 2002: 23]. Предложенная Г.П. Мельниковым модель 1) предлагает дискурсивное, динамическое прочтение семантики — поиск выражения актуального замысла в дискурсе с целью быть адекватно понятым, т.е. направленностью на слушающего; 2) особую роль отводит вариативности языкового способа воплощения мыслимого, творческий аспект выражения говорящим; 3) представляет динамическую модель собственно языкового знака, описывает этапы переходов в структуре его уровней и механизм «стыковки» разнокачественных и разноуровневых субстанций и способов ее оформления; 4) содержит описание динамики семантических процессов «скрытой деривации» и «семообразования» с опорой на представление языковых механизмов организации концептуального; 5) не смешивая концептуальный и собственно языковой уровни, демонстрирует их неразрывную взаимосвязь. Одним их главных плюсов данной динамической модели знака является полностью подтверждаемая современными когнитивными семантическими концепциями интерпретация значения как отражающего фрагмент мира и содержащегося и формирующегося в психике человека, проходящего ряд специфических стадий до своего языкового выражения. При этом важно, что поле смыслов (по сути, концептуальное поле) довольно обширно и определяется опытом и знаниями человека. Актуализация этого поля смысла предполагает непроизвольный выбор языкового знака для ассоциирования с его значением, и мотивы этого выбора заданы не только замыслом говорящего, его произволом, но в первую зависят от знания говорящим законов языковой системы, которая задает параметры возможного выбора. Эта двоякая направленность — со стороны актуального замысла говорящего и со стороны языковой системы и должна интерпретироваться для любого языкового выражения. Здесь мы видим тесную связь идей Г.П. Мельникова и Г. Гийома. Именно в этом ключе рассматривается и проблема идиоматичности и мотивированности языкового знака. Цель рассмотрения идиоматичности должна заключаться в установлении параметров двоякой заданности языковых выражений (ибо формирование и функционирование любого языкового выражения, в том числе и слова, есть первоначальное выражение актуального смысла оптимальными средствами, избранными из числа возможных — это особенно ярко демонстрируют анализируемые концепции): каким образом выражается актуальный смысл? что входит в данный актуальный смысл? с какими языковыми значимыми формами оказался связан выражаемый смысл? какова возможная «глубина» данной формы — какие смыслы она может вбирать и выражать? и т.д.

Задача лингвиста, таким образом, состоит в том, чтобы с опорой на уже существующую языковую форму и ее значение восстановить все звенья перехода от этого значения до замысла, т.е. восстановить сам актуальный смысл (замысел) — представить мотивированность выбора его языкового воплощения. Соответственно, «только в тех случаях, когда объективно может быть доказано, что таких звеньев не существует и в подсознании, лингвист имеет право говорить об идиоматичности сложного языкового знака или о немотивированности простого» [там же: 79].

Язык — формирующий организм, форма, поэтому уровень собственно языкового представлен формой субстанции содержания — значением и формой субстанции плана выражения — означающим языкового знака. Значение как форма социально и устойчиво, а сам языковой знак устроен так, что может выражать гораздо большее количество смыслов, подводимых под это значение. «Схематичность» языкового знака, необходимая для выполнения функции языка выражать бесконечно многое ограниченным количеством средств (соответственно, при неограниченном количестве их сочетаний) реализуется как его динамический характер и делает возможным его новое и новое применение к возможному покрываемому им концептуальному пространству. Поэтому существовавшая традиция, ограничивающая себя рассмотрением только собственно языкового плана (значением и означающим языковых единиц соответственно) не может дать и не дает ответов на многие вопросы языкового устройства. Вопрос, откуда берутся дополнительные смыслы, как происходит «расширение / сужение значения», как объяснить сочетаемость единиц, т.к. именно в ней реализуются потенциальные семы, не формулирующиеся собственно в значении (ибо оно — форма! и организовано соответствующим образом) и тому подобные вопросы не могли найти адекватного ответа. Ибо ответ этот искался в ограниченном пространстве только системного — и это закончилось признанием того, что значение и выражающая его форма находятся в сложных асимметричных отношениях, значение подчас невыводимо, слово обладает множеством невыводимых и непредсказуемых смыслов, пути их появления практически непрослеживаемы, а потому значительная часть языкового немотивированна, либо слабо мотивирована и т.д. Между тем подход от выражаемого с учетом того, что это выражаемое разнообразно и довольно велико, дает нам право искать правил, регулярности и предсказуемости только и в первую очередь тогда и там, где в действие вступает языковое. Выбор этого языкового объясним, ибо язык, как мы знаем, — система систем. Когда концептуальное начинает оформляться для своего выражения, когда оно вступает в ассоциацию с языковым значением и что самое важное приобретает означающее, внешнюю языковую форму, тогда вступают в действие все лингвистические теоретические построения, правила и т.п. Поэтому компонентный анализ так ограничен и предлагает оставить вне поля рассмотрения «несистемные» факты — они ближе к концептуальному, к полю смыслов, в большей степени индивидуализированы, а потому дальше от сети системных отношений лексических единиц, описываемых набором оппозиций. Поэтому так сложно систематизировать и «предсказать» то, в каком конкретном (т.е. актуализованном) смысле будет употреблена, может быть употреблена та или иная единица, какой смысл она может приобрести, для выражения какого нового смысла может употребиться. Отсюда подчас доходящее до абсурда оппозиционирование языка и речи с любовью к объяснимому «языковому» и ужасом перед разнообразием (которое, естественно, нужно упорядочить) «речевого» [ср. Торопцев 1980] и утверждение наличия немотивированного, случайного в языке. Таким образом, только динамическая версия устройства собственно языкового и тем более его взаимодействия с концептуальным позволяет объяснить все те проблемы, перед которыми пасовала традиционная лингвистическая парадигма. В динамической версии учитывается и роль неязыкового — действительности и сознания в их влиянии на языковое выражение, и прагматика (отдельная многопроблемная область для традиционной лингвистики) — наличие индивидуальных субъективных смыслов — результатов восприятия и осмысления фрагментов мира (внешнего или внутреннего), т.е. точка зрения, интенциональность, заинтересованная направленность на объект, отношение к осмысляемому и выражаемому, а также дискурсивная зависимость выражения смысла в языковых значениях. Только динамическая версия устройства языкового знака позволяет адекватно рассмотреть функции и роль языковой формы в организации концептуального, не множа при этом утверждений непредсказуемого, немотивированного и т.п.

Отсюда вскрывается и корень неудовлетворительности традиционного прочтения идиоматичного и намечаются пути и способы его плодотворного исследования. Само рассмотрение динамики концептуального и собственно языкового, как оно описано выше, позволяет констатировать мотивированность, неидиоматичность любого языкового выражения на пути от содержания к форме и его идиоматичность на пути от формы к содержанию. Ибо именно форма — стихия языкового — обладает всеми теми характеристиками, которые традиционно привлекали внимание лингвистов в связи с проблемой идиоматичности. Поэтому дальнейшее изложение в работе (особенно касающееся системной мотивированности идиоматичности) посвящено рассмотрению традиционно выделяемых закономерностей устройства языковой формы. При этом еще один недопустимый просчет, который может возникнуть при исследовании сложных взаимоотношений языковой формы и содержания, — отказ от их интерпретации с точки зрения постулатов системной мотивированности, ибо в этом случае мы лишаем языковую форму ее собственной стихии — существования в системе, где каждое свойство языковых форм мотивировано. В результате мы можем получить лишь набор, констатацию необъяснимых явлений, немотивированных, непредсказуемых и ничего не дающих для объяснения сути языкового устройства, кроме умножения недоумений и признания чрезвычайной сложности и запутанности языка. Поэтому главной задачей при описании именно идиоматичности будет служить объяснение специфики оформления содержания, вскрытие языковых закономерностей формального воплощения концептуального с позиций системной мотивированности. Ибо «удивление» по поводу концептуального разнообразия и невозможности его строго упорядочить, свести к строгой системе правил преодолено когнитивной лингвистикой. Ею указаны пути изучения семантики, предложены модели устройства ментальных репрезентаций, описаны пути переходов от ментального к языковому и находят объяснение многие языковые явления, с точки зрения традиционной лингвистики не объясняемые. Когнитивная лингвистика дает семантические обоснования тем формальным закономерностям и / или отступлением от них, которые были выявлены и описаны лингвистикой традиционной.

Подход «от выражаемого» к воплощению концептуального пропагандирует приоритетность исследования важнейшей функции языка — быть формой мысли, т.е. его когнитивной функции (конечно же, учитывая и функцию коммуникативную). Этот подход предполагает привлечение знаний об устройстве и функционировании ментального аппарата человека, его когнитивных способностей, т.к. языковая способность является одной из них и работает по схожим законам и во взаимодействии с остальными когнитивными способностями. Признание того, что в языке воплощается, на языке выражается знание человека о мире (внутреннем и внешнем), язык оформляет и подчиняет своим законам выражаемое содержание, используя собственные средства, дает возможность описывать эти средства в связи с данной функцией. Актуализация как «осовременивание» информации, извлечения ее из памяти с целью сделать актуальной для сознания, с психологической точки зрения описывается «в понятиях разных видов ассоциаций, и в понятии фрейма, с этим феноменом имеют дело при рассмотрении процессов узнавания и категоризации» [Алмаев 1997: 10]. Смежным с понятием актуализации может служить понятие активации, хотя последнее обозначает скорее начальный этап процесса актуализации, механизм ее запуска. Активация определяется как «возбуждение определенных участков мозга в актах мыслительной и речевой деятельности под влиянием тех или иных поступающих сигналов или стимулов, приведение в готовность для дальнейшего использования ментальных репрезентаций концептуальной системы» [Кубрякова и др. 1996: 11]. Сами процессы, приводящие в действие ментальные репрезентации, и, что особенно важно, участвующие в переводе концептуального содержания в языковое выражение, имеют ассоциативную природу. В процессе актуализации, таким образом, актуальный для сознания смысл ищет свое выражение, которое может осуществляться разными способами: с помощью узуальных знаков, либо с использованием разного количества ступеней ассоциативных переходов при выражении окказиональным способом. Именно в процессе актуализации новый смысл формируется в сознании как совмещение ассоциируемых в этой связи ментальных пространств — блендинга. Для нас важным представляется, что это формирование в процессе актуализации, этот новый смысл, оказывается направленным на языковое выражение, т.е. для него ищется адекватная форма, которая может уже существовать в языке, либо может производиться специально для выражения этого смысла. Представляется, что построенный на ассоциативной основе бленд не существует в абсолютном отрыве от своего языкового выражения, потому что направлен на это выражение, т.к. до него еще не может считаться окончательно сформировавшимся, а это значит, что он не просто выражается с помощью знаков языка, а испытывает обратное влияния со стороны языка. И в этом случае вступает в силу языковая семантика, языковая форма, языковая система в объяснении своеобразия оформившегося бленда.

Теория концептуальной интеграции, таким образом, описывает глубинные основания ряда свойств языковой семантики, традиционно обсуждаемых в связи с идиоматичностью, — неаддитивности смыслов, инегративный, синтетический характер сложных единиц. Тем самым данная теория пересматривает основания композиционной семантики: «современное когнитивное понимание композиционности не отвергает комбинаторности семантики сложных языковых единиц, но ставит акцент на креативном характере построения значения в дискурсе»; при этом «композиционность будет своего рода гарантией некоторой предсказуемости структурных и смысловых свойств языковых единиц, а интегративность — залогом эвристичности, то есть творческого характера и интуитивности речевой деятельности» [Ирисханова 2002: 340].

Полученные еще в традиционном и ономасиологическом словообразовании выводы относительно того, что «понимание семантики комплексных знаков как складывающейся из семантики его составляющих и отношений между ними, не удовлетворительно» [Кубрякова 2002: 15] и мотивированность как ведущее свойство производных знаков «не тождественно представлениям о полной мотивированности и полной выводимости значений комплексного знака из значений его составляющих» [там же] послужили подтверждением давно существующего описания языкового знака как определенного рода схемы, способной, по А.А. Потебне, варьироваться и наполнятся новыми смыслами, т.е. условной (в смысле — до конца не определенной) структуры. Поэтому как правило языковые знаки устроены таким образом, что необходимо додумать их реальное значение, догадаться о нем. Отсюда «вопрос о том, что можно извлечь из семантики комплексного знака и какие стратегии применяются при этом самими говорящими, остается по-прежнему в числе важнейших проблем теории словообразования» [там же]. Когнитивная лингвистика, стремящаяся решить вопросы того, как реально формируется семантика языковых выражений и как она интерпретируется, поставила эти вопросы в число приоритетных и предложила ряд моделей этих процессов.

Это предопределило интерес когнитивной семантики к изучению возникновения новых значений у производных слов, а также их контекстуального поведения, позволяющего вскрыть множество не эксплицированных в значении смыслов и оттенков смыслов («реальных значений»), всплывающих наружу в подходящих контекстах (т.е. по сути, явления актуализации). Выводы, к которым пришли когнитологи, гласят, что «ментальная репрезентация объекта структурирована в виде пучка ассоциируемых с ним признаков, а ситуация использования его обозначения активизирует лишь ту часть этого пучка, которая может быть «поддержана» либо самой ситуацией, либо партнерами по данной конструкции, т.е. контекстом ее использования» и «слово выступает в речи не в виде «готовой» и предсуществующей речи лексической единицы» [там же: 18-19]. Это влечет за собой «когнитивное объяснение того, какая часть слова (или какой компонент его содержательной структуры) и по какой причине оказывается в активной зоне говорящего (т.е. активизированной в акте речи)» [там же]. Что и требовалось доказать.

Но так как любая медаль имеет две стороны, то данный аспект единиц языка — взгляд на них с точки зрения формирования и развития их значения, использования этих единиц — необходимо влечет за собой признание того, что все те свойства, которыми обладают эти единицы оправданны с точки зрения их функции, т.е. не только для их порождения, но и для восприятия, интерпретации. Эти свойства формы, структуры и семантики языковых знаков адекватны для их использования и правильного понимания. Таким образом, описанию и объяснению с когнитивных позиций подлежит механизм инференции — семантического вывода, который осуществляется при восприятии языковых выражений и который задается этими выражениями. В результате, информативность языковой формы оказывается также приоритетной для когнитивной семантики, и тогда членимость производных знаков интерпретируется как «способность говорящего установить вклад отдельных компонентов в структуре формы в их содержание, а композициональность — как особое свойство формы сигнализировать о своем содержании в соответствии с принятыми в языке правилами сочетания элементов в одно целое» [там же: 17] (со ссылкой на [Langacker 1987: 448]).

Так произошло открытие заново когнитивной лингвистикой сущностных аспектов языковых знаков и языка как психического феномена и их объяснение с позиций деятельности мозга и сознания.

Таким образом, значимость проводимых в рамках когнитивной семантики исследований мотивированных знаков в аспекте объяснения идиоматичности очевидна. Осознанная значимость при объяснении лексемного уровня «выхода за пределы знаков как таковых» [там же], т.е. задействование механизма инференции, заставляет признать идиоматичность центральной категорией производимого для этой цели концептуального анализа, т.к. именно идеосемы (к которым можно отнести весь объем не выраженной, но могущей актуализоваться, получить выражение, информации) и есть получаемые в результате инференции необходимые для понимания языковых выражений кванты информации. Это позволяет интерпретировать роль идиоматичности для представления языковых форм «в качестве особого структурного уровня, отвечающего одновременно за накопление и эволюцию семиотической информации» [Антипов 2001 б: 160]. Семантика языкового знака, представляя собой своеобразную «перевернутую пирамиду», разворачивается от выражаемого минимального количества информации, закрепленной на поверхности формальной структуры, через формализованное лексическое значение, включающее интенсионал и импликационал, к виртуальным и потенциальным смыслам, способным актуализоваться в подходящем контексте, и далее ко всему концептуальному объему информации, хранящемуся в инфраструктуре семантической памяти индивида (ср. голографическую модель слова как средства доступа к концептуальному уровню внутреннего лексикона в [Залевская 1999]). Эта динамическая модель знака имеет прямые рефлексы модели, предложенной А.А. Потебней [Потебня 1999; 1989].

Когнитивно ориентированная теория знака А.А. Потебни содержит представление языкового как динамической структуры оформления мыслимого, причем динамическая природа обосновывается не только для внутреннего, концептуального, уровня, задающего развитие и изменение в жизни знака, но в первую очередь устанавливаются динамические параметры устройства означающего, т.е. специфика собственно языковых правил индексирования концептуального пространства. Языковой знак воплощает собой цепь переходов внутреннего во внешнее — взаимообратимости формы и содержания. Выделение в структуре знака таких уровней, как внешняя, звуковая форма, внутренняя форма или ближайшее значение, содержание и дальнейшее значение соответствует современному психолингвистическому и когнитивному представлению о формально-семантическом устройстве языкового знака. Кроме того, принципиальные положения теории А.А. Потебни о взаимосвязи языка и мышления, приоритетном положении когнитивной функции языка, внимание к ассоциативным механизмам работы языкового сознания, роли языка для развития самосознания, творческой природы языковой деятельности и мн.др. звучат как никогда современно. Так, созвучным идеям когнитивной семантики является представление о психическом механизме апперцепции и роли слова как его ведущего средства. Этот механизм, сопровождающий создание слова, а равно и речь и понимание, заключается в том, что «полученное уже впечатление подвергается новым изменениям, как бы вторично воспринимается» [Потебня 1999: 99], в результате чего мы получаем новое представление. В апперцепционных процессах участвуют две стихии — воспринимаемое и объясняемое, с одной стороны, и та совокупность мыслей и чувств, которой подчиняется первое и посредством которой оно объясняется, с другой. Апперцепция, таким образом, действует везде, «где данное восприятие дополняется и объясняется наличным, хотя бы самым незначительным запасом других» [там же: 102], а потому она есть «участие известных масс представлений в образовании новых мыслей» [там же: 103]. При этом «объясняющими» оказываются не любые «массы мыслей», а обладающие определенной силой, а значит определение апперцепции формулируется с этим необходимым видоизменением как «участие сильнейших представлений в создании новых мыслей» [там же: 104]. В психологическом смысле эта сила определяется как действие одного из базовых механизмов человеческого восприятия, известных в когнитивной науке как различение фигуры и фона [Talmy 1988]: «все находящееся в душе расположено не на одном плане, но или выдвинуто вперед, или остается вдали» [Потебня 1999: 104] — это ведущее свойство человеческого сознания, его фокусировка, возможность иметь в своем «светлом поле» лишь определенную часть информации. «Вообще в каждое мгновение жизни все, что есть в душе, распадается на две неравные области: одну — обширную, которая нам неизвестна, но не утрачена для нас, потому что многое из нее приходит нам на мысль без новых восприятий извне; другую — известную нам, находящуюся в сознании, очень ограниченную сравнительно с первою» [там же]; «знаем мы только мысль, перешедшую в сознание, сложившую с себя те свойства, какие она имела в бессознательном состоянии» [там же: 106]. Основные способы образования рядов представлений, способы апперцепирования, также приводят на ум ряд параллелей с описываемыми когнитивной наукой когнитивными процессами концептуальной динамики, и в частности с уже упоминавшимся явлением концептуальной интеграции, совмещения ментальных пространств. Так, к способам апперцепирования А.А. Потебня относит ассоциацию и слияние, обеспечивающими соприкосновение воспринимаемого вновь, подлежащего объяснению с объясняющим. В качестве средств апперцепции выступают те признаки воспринимаемого, которые дают нам основание соотнести его с прежде известным. Действие апперцепции ярче всего обнаруживается в метафорах, сравнениях, подведении частного под общее и т.д. Слово, таким образом, оказывается средством апперцепции, и в первую очередь, — понимания другого как результата апперцепции. Апперцепция в слове, следовательно, всегда двучленна (апперцепируемое, объясняемое и апперцепирующее, объясняющее) и представляет собой «не страдательное восприятие впечатлений, а самодеятельное их толкование» [там же: 126], а потому имеет схожие черты с суждением. Аналогия не кажется надуманной. Для сравнения: блендинг — альтернатива теории концептуальной метафоры [Рахилина 2000: 376] — являет собой механизм совмещения или слияния ментальных пространств, т.е. отдельных сценариев ситуаций на основе воспринимаемых как схожие черт, в результате которого формируется совмещенное пространство, как бы включающее обе ситуации, способные, таким образом, определяться одна через другую, и привносящее нечто новое в понимание каждой ситуации. Блендинг, таким образом, дает представление о творческом характере языкового сознания в порождении смыслов и их языковых выражений.

Однако, безусловно, понятие концептуальной интеграции способно применяться не только к различного рода метафорам и сравнениям. Концептуальная интеграция может определять и любые «соположения» ментальных пространств, их взаимодействие и взаимовлияние друг на друга, когда в процессе их соединения или совместного употребления в одной структуре каждое из них приспособляется к другому, активизирует релевантные для ситуации совместного употребления признаки [Talmy 2000]. Так происходит, по сути дела, блендинг для самого понятия блендинга.

Так, к примеру, в работе [Ирисханова 2002] объяснительная модель теории концептуальной интеграции с опорой на ее расширительное толкование Л. Тэлми позволяет интерпретировать данную модель как проявляющуюся в особом — событийном — типе мышления способность «интегрировать разнородные предметы, явления, признаки в единую концептуальную структуру, закрепляя связи между элементами в языковой единице [там же: 342 (со ссылкой на [Talmy 2000: 215])]. В результате, в качестве «концептуального интегрирования» выступает «умение интегрировать в единой концептуальной структуре разрозненные фрагменты референтной ситуации» [там же]. Подобное расширение сферы действия механизма концептуальной интеграции позволяет признавать его действие не только в создании гибридных сочетаний, метафор, но и в любых языковых единицах. Более того, предлагаемое автором статьи объяснение специфики действия концептуальной интеграции для событийных имен предполагает в качестве интегрирования описывать происходящее в такого рода словах наложение по-разному структурируемых категориальных ментальных пространств глагола и имени. Тем самым отрывается возможность усматривать в языковых категориях особый вид ментальных пространств (своеобразное метапространство, организующее собственно «предметную» концептуальную область).

Следующая новая возможность использования объяснительной модели блендинга открывается за счет того, что данное понятие описывает живое, дискурсивное порождение речи, ее творческий аспект, способность говорящего свободно устанавливать семантические связи, объединять разнородные конструкции. В результате, даже «простое заполнение аргументных мест когнитивная теория теперь тоже предлагает представлять как blending предикатной структуры и имени» [Рахилина 2000: 377].

Наконец, расширение сферы применения данной объяснительной модели представлено в работе [Кубрякова 2002] и касается обсуждения проблемы композициональности семантики сложных единиц (в первую очередь, производных слов). Дополняя и уточняя концепцию композиционной семантики Г. Фреге с позиций достижений семантики когнитивной, автор защищает идею интегративности значения производного слова, в котором все части взаимодействуют, а не складываются. При этом любое значение оказывается до конца не определенным, что можно назвать его частичной композициональностью — какая-то часть значения выражена и опознается по значению частей слова, а какая-то часть должна быть выведена, дополнена к уже известному для получения целого значения. Более того, эмерджентные свойства слова (автор рассматривает эти свойства на примере прилагательных как прототипического класса в этом смысле, хотя, на наш взгляд, подобные свойства присущи всем словам) особенно ярко выявляются при реальном употреблении под влиянием контекстного окружения, т.е. осуществлении «интеграции складывающихся частей конструкции» [там же: 18], в результате чего вытягиваются одни семы слова и остаются в тени другие. Представление о концептуальной интеграции ментальных пространств позволяет в том числе понять, как возникает семантика целого из семантики частей, а также, как понимается языковое выражение. Это положение оказывается особенно важным по отношению к производным словам, так как они обладают не только внешним, но и внутренним контекстом, совмещая внутри себя разные ментальные пространства — не только концептуального плана, но и категориального, собственно языкового.

Наряду с развитием актуальной для традиционной семантической теории проблематики соотношения значения и смысла, позволяющей когнитивной семантике представить динамическую модель языкового знака в аспекте динамики, в первую очередь, концептуального и языкового уровней, новое решение получают также проблемные для традиционной лингвистики вопросы сочетания языкового и экстралингвистического, семантики и прагматики. Желание провести четкую демаркационную линию между «языковым» и «неязыковым» наталкивается на серьезные препятствия, устранить которые путем разработки глобальной интегративной версии семантики с точки зрения переработки информационных потоков познавательными механизмами мозга пытается когнитивная теория. Языковые, системные аспекты семантики лингвистических единиц достаточно изучены в рамках направлений компонентного анализа, трансформационной грамматики и др. [Апресян 1995; Бирвиш 1981; Караулов 1982; Катц 1981; Мельчук 1995; Найда 1983 и др.]. Ряд семантических теорий отказывал предметным именам в системности и считал возможным не включать их в поле зрения лингвистической семантики в силу их «неязыкового основания». Похожая точка зрения исповедуется, но уже с других позиций, и некоторыми когнитологами, когда лексические категории в силу «экстралингвистических» оснований их выделения признаются в принципе не принадлежащими языку, в особенности это касается тех же предметных имен, имен с конкретной референцией [Болдырев 1999]. Что касается берущему начало в семиотической теории знака противопоставлению семантики и прагматики с вытекающими отсюда попытками их раздельного описания, то большинство семантических теорий отказались от подобных попыток, включив описание и толкование «прагматического компонента» в интегральное описание семантики языковых единиц. До сих пор, правда, остается спорным вопрос об объеме прагматического и его месте в структуре языкового знака, о том, является ли прагматика отдельным «компонентом», суммируемым с семами языковой единицы, или же прагматическое настолько разнообразно и неразрывно слито с собственно семантическим, что определить его точное «местонахождение» и функциональную нагрузку отдельно от собственно семантических компонентов не представляется возможным [ср. Заботкина 1991]. Другие теории «гиперпрагматического» толка, основывающиеся на положении Л. Витгенштейна, согласно которому значение есть употребление, возможность выступать в определенных «языковых играх», признают глобальность прагматики, а потому в силу вступает вектор иной направленности — включение семантического в прагматическое. Когнитивная теория, как известно, исходит из единства языкового и экстралингвистического, семантического и прагматического в содержании языкового знака, представляя в обновленном виде истолкование самой природы значения как ментально-языкового феномена.