Заметки по русскому словообразованию

Предлагаемые заметки имеют целью поставить вопрос о том, каким образом в современном русском языке выражается членимость производных основ на выделяющиеся в них морфемы. Под морфемой при этом здесь понимается звуковое единство (то есть звук или сочетание звуков), наделенное той или иной функцией, притом единство дробного характера, то есть такое, какое не способно существовать независимо и всегда функционирует только как часть единства более сложного слова. Поскольку речь идет об основах производных, здесь имеются, следовательно, в виду морфемы двух типов: 1) основы непроизводные, первичные и 2) аффиксы, присоединение которых к первичным основам превращает их в основы производные. Вопрос заключается в том, как мы различаем самую производность основ этого рода, то есть тот факт, что данная основа представляет собой не одну, а две или несколько определенным образом сочлененных морфем того или иного рода.

<…> Производная основа отличается от непроизводной иным отношением к предмету действительности, ею обозначаемому. Вообще отношение между словом, как "обозначающим", и самым "обозначаемым" (signifiant и signifie де Соссюра) может быть двояким: слово может обозначать известный предмет действительности или непосредственно, или через установление той или иной связи между данным предметом действительности и другими. В первом случае слово служит таким обозначением соответствующей идеи, в структуре которого остается ничем не выраженной самая сущность этой идеи, как она обнаруживается в ее реальных связях. Стол, коса, алый, нести обозначают нечто, независимо от того, какие отношения существуют у каждого такого нечто с другими явлениями действительности. Все это нерасчлененные названия соответствующих предметов мысли, и вопрос о том, почему данные предметы мысли названы именно так, а не как-нибудь иначе, постоянно возникающий у всякого, кто размышляет над своим языком, будь то историк языка или просто любознательный человек, ни в малой степени не определяет функционирования языка как наличного орудия общения. И что бы ни думали специалисты по этимологии относительно корня слова рыба, понимание этого слова в живом акте речи совершенно не зависит от возможных по этому поводу догадок.

В отличие от этого, отношения между словом и обозначаемым им предметом мысли, в случаях, вроде настольный, косить, алеть, поднести, обнаруживают такое обозначение идеи, в котором данная идея раскрывается в известной хотя бы части своих связей, формирующих ее в живой действительности. Настольный - значит "находящийся на столе, предназначенный для этого", косить - "работать косой", алеть - "быть или становиться алым", поднести - "совершить действие, обозначаемое словом нести в направлении полного приближения к чему-нибудь", и т. д. Иными словами, в этих случаях известная сторона отношений, существующих у данного предмета мысли, находит себе выражение в тех отношениях, которые существуют внутри самого слова.

Таким образом, есть слова, по структуре своей составляющие вполне условные обозначения соответствующих предметов действительности, и слова, составляющие в известном смысле не вполне условные, мотивированные обозначения предметов действительности, причем мотивированность этого рода обозначений выражается в отношениях между значащими звуковыми комплексами, обнаруживающимися в самой структуре этого рода слов. Эти слова и суть слова с производными основами. Вот почему значение слов с производной основой всегда определимо посредством ссылки на значение соответствующей первичной основы, причем именно такое разъяснение значения производных основ, а не прямое описание соответствующего предмета действительности, и составляет собственно лингвистическую задачу в изучении значений слов (ср., например, обычные приемы толковых словарей).

Практический вывод из сказанного состоит в том, что если по выделении из состава какой-нибудь основы известного звукового комплекса в остатке получится звуковой комплекс, не обладающий каким-нибудь значением, представляющий собой пустое звукосочетание, то выделение произведено неправильно, то есть не отразило реального факта языка. В известном смысле может показаться "естественным" в словах вроде малина, смородина выделить звукосочетание ин и приписать ему функцию обозначения ягоды. Но так как остающиеся после такого выделения звукосочетания мал, смород сами по себе лишены функции, ссылкой на которую можно было бы объяснить разницу между ягодами малиной и смородиной, то суффикса -ин в данных словах не существует Ясно, что разница между названными ягодами, как известными предметами действительности, передана в языке разницей цельных слов малина, смородина а не разницей комплексов мал, смород, которые сами по себе ничего не значат На тех же основаниях отрицаем наличие суффикса -ик в словах вроде брусника, клубника, гвоздика (Виноградов, 83), потому что брусника не есть ягода, характеризующаяся отношением к чему-либо, что можно было бы обозначить звуковым комплексом брусн, как гвоздика не есть цветок, имеющий отношение к гвоздю Разумеется, вовсе не всегда подобные вопросы решаются с полной легкостью. Производная или непроизводная основа в слове земляника? Это зависит от того, входит ли в самое значение слова земляника отношение к земле. Узнать это, очевидно, можно только путем соответствующего ознакомления с опытом тех, кто данным словом пользуется. С этой точки зрения показательно, что в словарях современного русского языка (Ушакова, Стояна, в других толкование значения заменено ботаническим обозначением) значение слова земляника определено без упоминания слова земля, тогда как в толковании значения слова черника содержится упоминание черного цвета ягоды.

<…> В слове буженина нет суффикса -ин, обозначающего мясо, потому что понятие мяса здесь обозначено словом буженина как целым. Между тем в словах конина, свинина, осетрина, лососина и других соответственных комплекс -ин означает не просто мясо, а непременно мясо того животного, которое названо в первичной основе. Такую функцию нельзя приписать комплексу -ин в слове буженина по той простой причине, что нет никакого животного, которое обозначалось бы в русском языке комплексом бужен. В таких словах, как библиотека, фототека, фонотека, картотека и пр., самой структурой слова показано что речь идет о собрании, складе известных предметов, имеющих свои обозначения в языке, ср. библиоман, библиология, фотография, новейшее фото, и т. д. Но хотя слово аптека также обозначает известного рода склад, в этом слове нет отдельных значащих единств самое отношение между которыми показывало бы, о складе чего именно идет в данном случае речь. Точно так же при глаголах заныть, поныть, представляющих собой по своему значению известную модификацию глагола ныть, встречаем непроизводную основу уныть, непроизводную потому, что значение ее неопределимо через значение глагола ныть При глаголах встать, отстать, пристать, находящихся по своему значению в известном отношении к глаголу стать этого отношения не находим в глаголе перестать. Таких глаголов с бывшими приставками, неотделимых уже от основы в объективной структуре современного русского языка, хотя и легко выделяющих эти бывшие приставки для этимологической рефлексии, очень много, например затеять, завещать, забавлять, обязать, ударить, настоять (на своем решении) восхитить и т. д. (ср. Виноградов, 401) Тем не менее эти глаголы в современном языке в точном смысле слова непрефиксальные, и отсюда должны быть сделаны все нужные выводы.

То, что этимологическая рефлексия на слово есть нечто вполне реальное, отрицать нет никакого смысла. Однако это вовсе не основание для того, чтобы считать критерием для выделения или невыделения тех или иных морфем в основах сознаваемость или несознаваемость этих морфем в психологии говорящих. Указание на то, что известный комплекс звуков сознается или не сознается, "чувствуется" или "уже не чувствуется" как морфема, есть, собственно, не объяснение, а нечто, само по себе требующее объяснения, если уже "не чувствуется", то почему? Более того, можно согласиться, что в словах вроде смородина или буженина и в самом деле может "чувствоваться" суффикс -ин ведь если бы не чувствовался, то, вероятно, никогда никем бы и не выделялся С другой стороны, вполне может быть, что в словах разуть и обуть основа -у- говорящими по-русски не чувствуется, причем даже можно было бы объяснить почему именно не чувствуется Но тем не менее, как я постараюсь показать ниже, это основа вполне реальная, действительно существующая в современном русском языке. Вопрос о том, есть в данном слове то отношение, которое характеризует производную основу в отличие от непроизводной, и, следовательно, выделяются в этой основе какие-нибудь аффиксы или нет, должен и может решаться исключительно установлением отношений между значениями слов в наличной языковой традиции, и только в этом смысле может идти речь о лингвистическом сознании данной среды.

Неправильно поэтому было бы думать, будто морфологический анализ основ есть дело механическое основанное исключительно на дроблении звуковой формы слова согласно звуковым тожествам, отыскиваемым для каждого соответствующего обрубка рамка членится на рам-ка не просто, потому что для первой части находим звуковое тожество в словах рама, подрамник, обрамление и т д., а для второй - в словах ручка, ножка, шейка и т. д., а потому, что рам в слове рамка значит то же самое, что рам в прочих словах этого ряда, и что слово рамка представляет собой известную модификацию значения, каким обладает слово рама. При этом это точно такая же модификация которую находим в словах ручка, ножка, шейка в их отношении к словам рука, нога, шея. В словах барин, барыня, барич, барышня, барский, барство и т д. выделяется общая основа бар- и соответствующая цепь аффиксов Но в слове барышня эта основа выделяется только до тех пор, пока это слово действительно обозначает дочь барина. Этого значения, очевидно, нет в выражении телефонная барышня, как обозначалась в дореволюционном русском разговорном языке телефонистка, а потому в таком употреблении самое слово барышня заключало в себе основу непроизводную. Да и сейчас еще в разговорном языке слово барышня иногда употребляется, но если и употребляется, то только в значении "девушка", то есть без всякого отношения к барину, а потому как слово, обладающее непроизводной основой.

Тот же принцип решает и вопрос о том, где именно лежит граница между первичной основой и аффиксом в основах, производный характер которых ясен сразу, но в которых неясной может быть самая эта граница. В словах вроде разбойничать, развратничать, проказничать, халтурничать правильно, на мой взгляд, обычно выделяют суффикс -нича, как средство производства отыменных глаголов. В таком случае самое значение глагола разбойничать толкуется как "заниматься разбоем", развратничать - "заниматься развратом" и т. д. Косвенным доказательством правильности такого членения служат образования вроде лентяйничать, паясничать, либеральничать, повесничать, не имеющие при себе и вовсе существительных на -ник, которые могли бы толкать мысль в сторону членений вроде лентяйнич-ать, паяснич-ать (ср. разбойник при разбойничать и т. п.). Ясно, что лентяйничать может означать только "вести себя лентяем", а потому бесспорно членится так: лентяй-ничать. Но это не значит, что всякий глагол, содержащий в конце звуковой комплекс ничать, имеет именно этот суффикс. Так, нельзя видеть этот суффикс в словах плотничать, греховодничать, потому что в соотношении с этими глаголами являются лишь слова плотник, греховодник, а не плот или несуществующее греховод. Таким образом в двух последних глаголах формирующий их суффикс уже не -нича-, а -а-. Подобно этому выделение суффикса -ствова- в глаголах вроде умствовать, заимствовать, ответствовать, относящихся к существительным ум, заем, ответ, а не умство и т п., не должно мешать нам видеть, что в глаголах пиршествовать, чувствовать, относящихся к пиршество, чувство, выделяется как глагольный суффикс только -ова-, а не -ствова- (ср. Павский. Филологические наблюдения, III, 44, 65).

Таким образом, может отсутствовать теоретически мыслимое или воображаемое посредствующее звено словопроизводственного процесса, но его первая ступень, его исходный пункт нельзя представить себе отсутствующим. Если такой исходный пункт и выпадает почему-либо из языковой системы, то на его место сейчас же становится ближайшее к нему образование, приобретающее функцию первичной основы. Поэтому каждый конкретный случай подлежит индивидуальному истолкованию. Например, в слове косточка выделяется, по соотношению с кость, суффикс -oчк-. Но в слове ниточка, соотнесенным с нитка, а не с нить, выделяется суффикс -к-. Что же до соотношения нитка и нить, то первое из этих слов перестало уже, в сущности, быть уменьшительным ко второму, так как второе стало всего лишь фразеологическим заместителем первого в выражениях вроде ариаднина нить, красной нитью и т. п. Так нитка становится вместо нить исходным пунктом словообразовательного процесса и приобретает роль основы непроизводной. Возможно, что сходный с этим процесс, в первоначальной стадии его развития, переживает соотношение слов село и сельский. Связь этих слов со словами селить, поселение и пр. уже давно утрачена. Но в послереволюционный период, в результате изменений в административной терминологии, все более редким становится употребление слова село. Его преимущественна мы сейчас наблюдаем в некоторых фразеологических оборотах, как например работать на селе, между тем как слово сельский в значении "не городской, относящийся к деревне, колхозу" (например, сельский Совет) в известной мере начинает вести существование, независимое от слова село.

Разумеется, иллюстрации этого рода можно продолжать без. конца, но не они составляют главную цель этих заметок Они должны подтвердить лишь ту простую истину что о производной основе можно говорить лишь тогда и лишь до тех пор, пока есть соотнесенная с ней основа непроизводная. <…>

Печатается по: Винокур Г. О. Избранные работы. -

М., 1959.

Е.А. Земская