§ 4. Актуальные проблемы когнитивной ортологии

Обоснование проблемной области когнитивной ортологии обусловлено необходимостью расширения исследовательского спектра анализа языковой нормы. Думается, что распространение в теории языковой нормы представлений о ее возможном анализе в коммуникативном или стилистическом аспекте во многом подготовило обсуждение ее когнитивных функций. Когнитивный аспект языковой нормы теоретически обоснован и системообразующей спецификой этого типа норм, на материале исследования которых в конечном счете и основываются разнообразные версии функционального описания языка – речи. Тот факт, что языковая норма – это прежде всего особая форма языкового мышления, обстоятельно доказан и в структуральной ортологии, и функциональной стилистике и неориторике, поскольку в этих и других дисциплинах функциональной лингвистики, по сути дела, накоплены необходимые сведения, позволяющие построить такую интерпретационную теорию языковой нормы, которая учитывала бы важнейшую функцию языка – быть формой мысли, моделью ее организации (выражения) и образования (порождения).

Когнитивный подход к системе языка [Kубрякова и др. 1996; Кубрякова 1994; 1997; Демьянков 1994; Кибрик 1994; Степанов 1995; Паршин 1996; Рахилина 1997; 2000; Ченки 1997; Филипенко 2000 и др.] раскрывает функции языковых категорий как моделей мыслительной и речевой деятельности человека. Отсюда внимание этого направления лингвистики к изоморфизму языковых и ментальных категорий, к проблемам репрезентации языковых структур в структурах сознания, ментальном, внутреннем лексиконе, языковом сознании, памяти человека. Когнитивную лингвистику можно определить как наиболее обобщенную научную парадигму, синтезирующую весь накопленный лингвистический опыт научного познания мира и языка. Тот подход новой научной парадигмы, который определен Е.С. Кубряковой как когнитивно-дискурсивный, означает, что исследуемые когнитивной лингвистикой процессы, происходящие в сознании человека, рассматриваются в связи с использованием им языка. И здесь когнитивная лингвистика уходит своими корнями в философские и риторическое учения Платона и Аристотеля, средневековую спекулятивную грамматику, философские грамматики XVII-XVIII вв., синтезирующие концепции языка ХIX-XX вв. Проблематика когнитивной лингвистики пересекается и с компьютерной лингвистикой, и с лингвистической философией Л. Витгенштейна.

Кардинальное понятие когнитивизма – знание, отсюда главная проблема – язык и представление знаний. Основываясь на сведениях о структуре сознания человека, эксплицируемой при коммуникации в какой-либо языковой форме, когнитивная лингвистика объясняет семантические основания процесса репрезентации знаний, необходимые в процессе говорения и понимания языка для доказательства того, почему язык – наиболее адекватная система познания мира. Являясь по сути еще одной теорией языковой семантики, когнитивная парадигма уходит от противопоставления экстралингвистических и лингвистических знаний, которые выступают для нее как единое целое в интерпретации значения. Но в отличие от структурно-семантических категорий, изучающих языковое значение как факт объективный, существующий вне структур человеческого сознания, категории, оцениваемые когнитивной лингвистикой, связываются с процессами понимания и использования семантических структур, их моделированием в структурах сознания. Когнитивное определение значения как концепта, подведенного под форму знака (А.А. Потебня, Е.С. Кубрякова, М.В. Никитин), свидетельствует о том, что знак – это информационная структура, возникающая в сознании благодаря процессу познания мира, мыслительной деятельности человека и ее коммуникативным интригам. И поскольку язык является ведущей формой познания мира, ведущей формой мышления, представляет собой единую когнитивную инфраструктуру получения, переработки и хранения информации, в языковом знаке отражается и поверхностный (символический) уровень познания мира, и ментальный уровень, уровень сознания. Именно таким образом определяются ключевые вопросы когнитивной теории языкового знака [Кубрякова 1988; 1995; 1997]:

1. Проблема языковой категоризации: большей части знания человека о мире свойственно языковое выражение. Человек познает мир через язык, поэтому язык является ведущей структурой хранения знаний. В результате для когнитивной парадигмы характерно представление о языковых категориях как формах (репрезентациях) сознания и мышления.

2. Проблема «внутреннего» функционирования языковых категорий. В решении этого вопроса когнитивизм во многом исходит из достижений психолингвистики, признавая наличие индивидуального языкового сознания, описываемого через понятие внутреннего, ментального лексикона. Данная модель хранения знаний представляет собой систему, репрезентирующую в когнитивную инфраструктуре человека, его внутреннем мире естественных категорий, национально-культурных, языковых форм и правил их употребления.

3. Проблема формы единиц внутреннего лексикона: каковы формы репрезентации знаний в сознании человека и в какой мере эти ментальные формы изоморфны или асимметричны языковым категориям.

4. Проблема речевого функционирования языкового знака. Здесь когнитивная лингвистика описывает тот этап речепорождения, на котором концептуальная структура «схватывается» звуковой формой. Когнитивизм исходит из актуальности правил речепорождения, а именно – условий использования языкового знака, которые составляют отдельную систему знаний. Главным понятием, описывающим эти правила, является дискурс.

Итогом накопленного говорящим коммуникативного опыта является фонд его языковых знаний, изучаемый в когнитивной семантике в русле проблемы внутреннего лексикона, а также вопросов соотношения концептуальной и языковой картины мира (см. [Роль человеческого фактора в языке 1988]). Поэтому языковые знаки, семантически отображающие знания, оперируемые человеком в процессе своей деятельности (концепты), есть компоненты языковой картины мира, сопряженные содержательно и структурно с концептуальной, а язык – семиотическая система, воплощающая концептуальное пространство мира [Кубрякова 1988]. Концепт как оперативная единица сознания во многом изоморфен центральной единице системы знаков – слову (а нередко приписывается ему) (о различных подходах к определению термина концепт см [Кубрякова и др. 1996]). Эта ментальная форма психической мотивации правил функционирования языка демонстрируют феномен сознания человека непосредственно в самом языке, то есть осознание человеком «способности слова репрезентировать и заменять в сознании человека определенный осмысленный им фрагмент действительности, указывать на него, возбуждать в мозгу все связанные с ним знания – как языковые, так и неязыковые, – и в конечном счете оперировать этим фрагментом действительности в процессах мыслительной и речемыслительной деятельности» [Кубрякова 1997: 51]. Следовательно, семантика знака предстает как концептуальная форма его структуры, а языковые категории – как обладающие такими свойствами, которые сближают эти категории с концептуальными и природными.

В аспекте языкового сознания языковые знаки определяются с позиций их выражения и формирования мышления и психологии личности. Основы такого подхода были заложены В. фон Гумбольдтом и И.А. Бодуэном де Куртенэ. В целостном виде структура знака как феномен сознания была определена в учении о стихиях слова А.А. Потебни. Современное языкознание связывает изучение ментальных функций знака прежде всего с различными направлениями теории речевой деятельности и когнитивной лингвистики.

В отличие от психолингвистики, занятой преимущественно поиском индивидуальной системы языка и ее единиц по данным ассоциативных стратегий идентификации семиотических структур, когнитивная лингвистика устанавливает эту индивидуальную систему в самом языке. Ментальный лексикон с когнитивных позиций определяется в направлении от языку к сознанию, поэтому когнитивная лингвистика – это еще одно направление системоцентрического языкознания, утверждающее в качестве ведущей функции единиц системы их познавательную активность. Поиск ментальных единиц в когнитологии ведется применительно не к сознанию, а к самой системе знаков, поэтому зачастую возникает впечатление о синкретичности исследовательского объекта. Ментальный уровень как бы растворяется в языковом контексте, благодаря чему каждый языковой знак характеризуется ментальной актуальностью. Не случайно, выделяемые когнитивной лингвистикой единицы в определенной мере изоморфны традиционным системообразующим единицам ономасиологии и даже структурной семантики. Так, например, структурная трактовка семантических инвариантов или архисем близка когнитивному прочтению концептов, а ономасиологические модели семантики – когнитивным фреймам и т.п. В то же время значимость новой версии семантики очевидна. Она состоит, конечно, не в новизне терминов, которые в большинстве своем когнитология заимствует из логики и психологии. Новизна заключается в интерпретации. Семантика в когнитивной лингвистике престает осознаваться в качестве структурной категории выражения знака, но постигается в качестве направления его формирования. Вследствие того, что значение знака определяется как форма репрезентации знаний человека, единицы языка предстают как модели образования мысли. По сути дела, когнитивная семантика отстаивает ключевое определение языка В. фон Гумбольдта, синтезируя в анализе когнитивных функций отражательную и знаковую природу языковых понятий.

Ведущей методологической стратегией когнитивной лингвистики является концептуальный анализ. Исходя из того, что концепт определяется одновременно и как оперативная единица сознания, и как формирующий параметр знака, концептуальный анализ призван определить влияние представлений человека о мире на языковую способность личности. Устанавливаемая система отражения знаний (языковая система) обладает свойствами хранения, интерпретации и получения знаний. Данные характеристики связаны прежде всего с так называемыми выводными знаниями, которые ассоциируются у индивида с семиотикой, заложены в ней и моделируют языковое мышление.

Человек, отражая свои знания о мире в языковой форме, продуцируя виды деятельности в знаке, осознает особую ментальную релевантность языковых категорий. Это осознание получает выражение в процессах означивания в системе, или категоризации. Обобщение направлений категоризации в наивной картине мире личности достигается поиском детерминаций сознания и языка через соотнесение перцептивного опыта с семиотической способностью. Созерцание основано во многом на лингвистическом мировосприятии, как и в системе языка отражены модели познания. Поэтому знание о языке трактуется индивидом как знание о мире нередко в нерасчлененной форме. Однако синкретичность видов ментальной деятельности возможна только потому, что она отлита в символическую форму языковых категорий, подразумевающих целостность моделей отражения знаний. Следовательно, концептуальный анализ знака направлен на определение того влияния, которое оказывают сложившиеся категории языкового сознания на знаковые представления и понятия, с одной стороны, а с другой – в какой мере когнитивные функции знаков обусловлены характером самих языковых категорий. Решение этой второй задачи концептуального анализа раскрывает в первую очередь своеобразие динамики языка, т.к. порождающие знак процессы призваны показать формирование языковых категорий в широком семиотическом контексте познания.

Вполне очевидно, что восприятие человека не может не противопоставлять семантические признаки, отграничивающие один концепт от другого в языковой форме. «Поскольку каждая языковая единица возникает и существует для того, чтобы выделить и закрепить за ней разные кусочки, разные кванты человеческого знания о мире и языке, а также для того, чтобы отразить разные стороны человеческого опыта, фрагменты такого знания и опыта, связываемые с разными единицами языка, существенно различаются» [Кубрякова 1998: 46-47]. Для такой когнитивной идентификации языковых знаков необходимы системные принципы организации семантических категорий, которые в состоянии отражать многообразие знаний человека. В когнитивной лингвистике вопросы системности отражаемых в языке концептов обобщены в рамках теории прототического значения. «Суть ее в том, что человек воспринимает любую семантическую категорию как имеющую центр и периферию и, следовательно, имеющую «более прототипических» и «менее прототипических» представителей, связанных между собой отношениями «семейного сходства» (family resemblance)» [Рахилина 2000: 352]. Выявление полевой структуры семантики лежит в основе языковой категоризации, которая является прототипической, так как языковые концепты объединяют признаки и свойства «разного веса», устроены «неравномерно, по принципу центр-периферия» [там же: 354]. Отсюда определение прототипического значения, которое «…допускает вариативность и возможность неполного удовлетворения заданных в прототипе критериев» и «….позволяет говорить о центральном или ядерном смысле лексемы и, кроме того, если это кажется необходимым, о различных неравноценных отдельных критериях, которые используются при определении прототипа» [Филлмор 1983: 30-31]. Прототипическое значение выступает как своеобразная модель когнитивной деятельности человека, выявляющая основания категоризации и структуру языковых таксономий [Лакофф 1988: 31 и след.]. Таким образом, в процессе категоризации выявляется некоторая промежуточная ступень, «базисного», «прототипного» уровня классификации объектов (Э. Рош). Именно с его помощью устанавливается системность семантических категорий, определяющих степень близости членов категории.

Прототипические принципы категоризации подтверждаются в характере соотношения существенных семантических признаков в значении языкового знака и его форме. Особое значение данные принципы играют при нормативной оценке знаковый свойств.

Актуальные проблемы когнитивной ортологии связаны с моделированием феномена нормы в языковой картине мира.

Важность теоретических и прикладных задач такого исследования не вызывает сомнений, поскольку предлагаемая когнитивной ортологией модель представления нормы в сознании носителей языка обладает существенными научными перспективами, связанными с развитием философской теории и лингвистической методологии языкового познания. Существенно, что свое стремление предложить оригинальные решения и гипотезы в области такого новейшего направления науки, как когнитивная лингвистика, когнитивная ортология не формулирует исходя из противопоставления новейших и традиционных версий описания языка, напротив, когнитивная теория языкового мышления рассматривается ею в свете своей парадигмальной выводимости из принципов, обозначенных классическим языкознанием в рамках функциональной лингвистики. Новизна же предлагаемых такой ортологией решений обусловливается методологически: изменяется сам пафос разрабатываемых гипотез – структура языковых правил объясняется антропоцентрически их ментальными репрезентациями, а вопросы «почему правильно?» и «почему неправильно?» раскрываются психологически в ассоциативных формах норм. Поэтому прояснение аспектов антропоцентрического видения проблемы норм языка связывается в когнитивной ортологии с ключевыми гипотезами языкознания: философией и психологией языкового знака.

Асимметрия языкового знака

Языковой знак – «языковая сущность, заменяющая или указывающая на внеязыковую сущность, когда последняя становится предметом мыслительно-речевой деятельности, имеет план содержания и план выражения как двусторонняя сущность» [Караулов 1998: 138]. Но поскольку две стороны знака не образуют последовательной идеальной симметрии, в лингвистике принято говорить о структурной смещенности означающего и означаемого относительно друг друга, то есть об асимметричном дуализме языкового знака [Карцевский 1965].

При рассмотрении асимметрии языкового знака в любом аспекте (плане выражения или плане содержания) неизбежны вопросы, связанные с установлением ментальной специфики выражаемых языком норм, так как асимметрия приводит к вариативности формы и содержания, а вариативность – к осознанию говорящим выбора между существующими вариантами, то есть, собственно, к определению нормы.

Начиная с античности асимметрия знака осознается в неразрывной связи с отношениями, устанавливаемыми в языке между миром и человеком.

В центре античного спора о природе именования вопрос о том, можно ли понять сущность вещи, если знаешь ее имя. Так, в своем диалоге «Кратил» Платон [1990] рассматривает две точки зрения: Гармоген доказывает условность всех имен человеческого языка, их зависимость от произвола людей, от обычая и закона [385а-384е]. Сократ же приходит к выводу, что присвоение имен происходит в силу объективного закона, полностью исключающего произвол при присвоении имен [385]. Правильность имен Сократ не сводит к простому подражанию. Она состоит в том, что имя указывает на то, какова вещь.

В учении Платона о правильности имени [Лосев 1990: 831-832] устанавливается мир объективных сущностей, которые слишком глубоки и сложны, чтобы человек мог их познать. Этот мир объективных сущностей не есть нечто сложное и нерасчлененное, каждая сущность заключает в себе собственную структуру, свою идею или эйдос [391a-392б]. Восприятие сущности – это сущностный репрезентативный акт имени, когда сущность целиком отражается сама в себе. Это идеальная сущность, поэтому данному акту противопоставляется относительно репрезентативный акт имени, который доступен человеку и вследствие которого человек способен понять, как он должен интерпретировать идеальные сущности. Поэтому, хотя артикуляционно-фонетический аппарат совершенно отличен от имени, именно он является носителем семантических и интерпретирующих актов сознания [395в-399d].

Осознание данных направлений именования во многих трактатах по лингвосемиотике привело языкознание к противопоставлению классов языковых знаков, в которых преобладает то или иное начало – «произвол людей» или «природа вещей». Особенно эти аспекты разведены в структуральном направлении языкознания, предложившем основные теоретические представления для ортологического анализа. В частности, сформулированное под влиянием структурализма положение о дихотомии системы и нормы, с одной стороны, крайне противопоставило понятия знака и нормы языка, а с другой – предопределило особое видение языковой системы, организация которой безразлична к функционированию, поскольку в норме лишь реализуются системно-структурные свойства знака.

Так, по мнению Ф. де Соссюра, лингвистику интересует только синтактика – «схема», «сетка отношений» между элементами. Отсюда главный принцип языкового знака – принцип произвольности: знак произволен по отношению не только к реальному миру. В принципах своей организации (особенно в сфере звуковой формы) соотношение означаемого и означающего, звучания и значения также произвольно: «Связь, соединияющая означающее с означаемым произвольна, поскольку под знаком мы понимаем целое, возникающее в результате ассоциаций некоторого означающего с некоторым означаемым, то эту мысль мы можем выяснить проще: языковой знак произволен» [Соссюр 1977: 100]. В этом тезисе Ф. де Соссюр следует Д. Уитни, который говорил о языке как об общественном учреждении и понимал под ним систему произвольных и условных знаков [Якобсон 1984: 105]. В свою очередь эта традиция восходит античной идее – к утверждению Гармогена о том, что языковая форма закрепляется за содержанием «по соглашению», «социальному договору», т.е. является конвенциальной.

Произвольность, определяемая Ф. де Соссюром в качестве ведущего принципа языкового знака, поддерживается, по его мнению, линейным характером означающего. Отсюда особый интерес к асимметрии знака, основные тенденции которой призваны показать произвольный, конвенциальный характер системы и нормы в структурной смещенности формы и содержания. Разнообразные случаи асимметрии доказывают произвольный характер организации языковых категорий, т.к. означающее не может свободно выбираться говорящим: «…человек не властен внести даже малейшее изменение в знак, уже принятый определенным языковым коллективом» [Соссюр 1977: 101-102], поэтому «…означающее немотивировано, т.е. произвольно по отношению к означаемому, с которым у него в действительности нет естественной связи» [там же: 101]. Следовательно, изучение норм, «изменчивости знака» на разных этапах эволюции языка показывает различное соотношение языка и говорящего коллектива. Отсюда вывод: «…в языке нет ничего, кроме различий… Различие предполагает наличие положительных членов отношения, между которыми оно устанавливается, однако в языке имеются только различия без положительных членов системы» [там же: 152], т.е. язык – система значимостей того или иного означаемого или означающего. Сами же эти категории не имеют значения в процессе формирования системы процессов языка. Единственной реальной величиной языка являются различия между элементами системы: «…в языке нет ни понятий, ни звуков, которые существовали бы независимо от языковой системы, а есть только смысловые различия и звуковые различия, проистекающие из этой системы. И понятие, и звуковой материал, заключенный в знаке, имеют меньше значения, нежели то, что есть вокруг него в других знаках…» [там же: 152-153].

Однако не с этими постулатами Ф. де Соссюра связаны перспективы развития теории языкового знака. В его учении заложены и принципы ассоциативного подхода к семиотическим категориям.

Как бы то ни было, но знак – это все же «целое, возникающее в результате ассоциаций некоторого означающего с некоторым означаемым» [там же: 100]: «Хотя означаемое и означающее, взятые в отдельности, – величины чисто дифференциальные и отрицательные, их сочетание есть факт положительный. Это даже единственный вид фактов, которые имеются в языке, потому что основным свойством языкового устройства является как раз сохранение параллелизма между этими двумя рядами различий» [там же: 153]; «…как только мы начинаем рассматривать знак в целом, мы оказываемся перед чем-то в своем роде положительным. Языковая система – ряд различий в звуках, связанных с рядом различий в понятиях, но такое сопоставление некоего количества знаков, с равным числом акустических отрезков, выделенных в массе мыслимого, порождают систему значимостей; и эта-то система значимости создает действительную связь между звуковыми и психическими элементами внутри каждого знака» [там же: 153].

Особая заслуга в обосновании данной проблематики принадлежит Э. Бенвенисту [1974].

Э. Бенвенист обращает внимание на тот факт, что «…только для беспристрастного и стороннего наблюдателя связь между означающим и означаемым является чистой случайностью, в то время как для носителя языка эта связь превращается в необходимость» [Бенвенист 1974: 91], потому язык – система с наиболее ярко выраженным семиотическим характером как по своей формальной структуре, так и по своему функционированию [там же: 86]. В отличие от Ф. де Соссюра он рассматривает языковой знак в свете категорий реального мира (объекта познания), личности как субъекта познания и категорию общения (коммуникативный аспект), так как, по его мнению, главной функцией языка является передача значения, определенных смыслов, которые осуществляются в процессе передачи информации о мире и являются в то же время средством общения. Исходя из этого никакая другая система не располагает соответствующим языком, с помощью которого она создавала бы свои категории. Язык же категоризирует и интерпретирует все, включая и самого себя [там же: 85]. Кроме того, язык передает значение присущим только ему способом – способом двойного означивания: семиотического и семантического [там же: 87].

При семиотическом способе означивания означивание присуще уже первичным элементам в изолированном состоянии. Взятый сам по себе знак представляет собой означивающую основу языка, необходимый материал выражения, если распознается всей совокупностью членов данного языкового коллектива [там же: 88]. В отличие от первого способа означивания, где оно в принципе свободно от дифференциации, семантическое означивание основано на всех референтных связях, то есть «…семиотическое (знак) должно быть узнано, а семантическое (речь) должно быть понято» [там же]. Таким образом язык категоризует реальность (ср.: «…знак целиком покрывает реальность и господствует над нею, более того, он и есть эта реальность» [там же: 93]; «Поскольку язык есть орудие упорядочивания окружающей действительности и общества, он накладывается на мир, рассмотренный как «реальный» и отражает «реальный мир»» [там же: 132]), а произвольность языка заключается лишь в том, что «…какой-то один знак, а не какой-то другой, прилагается к данному, а не другому элементу реального мира» [там же: 93]. Необходимым же, то есть непроизвольным, мотивированным определяется отношение означающего и означаемого, формы и значения: «Форма и значение, таким образом, выступают как совмещенные свойства, обязательно и одновременно данные, неразделимые в процессе функционирования языка» [там же: 137].

Близким по духу пафосом проникнуты работы Р. Якобсона (см. прежде всего [Якобсон 1983]), в которых развивается другое утверждение, не менее важное для лингвосемиотики, а именно – утверждение Ч. Пирса о материальности знака, наличии у него собственного «тела». По мысли Р. Якобсона, если знак материален, коды или семиотические системы, построенные с участием разных по своей сущности знаков, воспринимаются по-разному. «Тела» знаков связаны с функциями, которые они выполняют, поэтому значимым является то, с какой модальностью связано знаковое средство, и то, как оно репрезентирует содержание знака.

Особое отношение Р. Якобсона к «телесности» знака, по справедливому замечанию Е.С. Кубряковой, делает его первым лингвистом, который, в отличие от Ф. де Соссюра, считавшего знак психической сущностью, объединяющей акустический образ и понятие, полагал, что знак сочетает материальную сущность и идеальную [Кубрякова 1993: 22]. Устройство знака Р. Якобсон объясняет его внутренней организацией, строением.

Классификацию знаков Р. Якобсон характеризует как зависимую исключительно от того, как «тело» знака определенной природы репрезентирует свое содержание в взаимоотношениях означающего и означаемого.

Поддерживая семиотику Ч. Пирса, Р. Якобсон отмечает, что одной из важных черт семиотической классификации Ч. Пирса является то, что различие в трех основных классах знаков – лишь различие в относительной иерархии: «В основе разделения знаков лежит преобладание одного из факторов над другим» [Якобсон 1983: 106]. По сути дела, Р. Якобсон был первый ученый, который, разъяснив суть классификации знаков у Пирса, продемонстрировал наличие в языковой системе не только идеальных знаков-символов, но и индексальных знаков, которые он специально описал под именем шифтеров, а также иконических знаков и явлений так называемого диаграмматического иконизма.

Классификацией знаков Ч. Пирса – Р. Якобсона наносится сильнейший удар по догме Ф. де Соссюра о произвольности и немотивированности знака и существенно уточняется тезис о линейности знаков.

Р. Якобсон отмечает, что языковые знаки (под ними понимаются символы) организованы по принципу смежности, ибо две стороны предполагают друг друга, а «…в иконическом знаке обозначающее знака и обозначаемое объединены в силу их сходства» [Кубрякова 1993: 22].

Помимо классификации знаков на типы, нужно использовать и другие параметры: все языковые знаки интенциональны, т.е. специально предназначены для передачи значения. Это кардинальное свойство знака приводит Р. Якобсона к понятию интерпретируемости (переводимости) знака, то есть к возможности представлять его содержание другими, более эксплицированными знаками. С этим положением связано заимствованное у Ч. Пирса понятие знаковой интерпретанты, с помощью которой может быть объяснен знак. Знак и воспринимаем, и объясним, осмыслен, для понимания знак нужно интерпретировать.

Возникая в акте семиозиса, знаки приобретают свое строение и внутреннее устройство в зависимости от соотношения означающего и означаемого. Следовательно, асимметрия знака – это не простое структурное противоречие его различных сторон. Их функционирование зависит от модуса, с которым они будут соотнесены, – иконического, индексального или символического.

Идея Ч. Пирса о том, что «…самые совершенные из знаков те, в которых иконические, индексальные символические признаки смешаны по возможности в равных отношениях» (ср. условность языка в концепции Ф. де Соссюра, в которой лишь «полностью произвольные знаки наиболее пригодны для оптимального семиотического процесса»), является ведущей в современных определениях природы языкового знака:

1. «Знак – нечто воспринимаемое, образующее тело знака и представляющее в языковом коллективе как сообществе интерпретантов некое содержание, которое заменяет означающее или обозначаемое в языковых и метаязыковых операциях в каком-то отношении (интерпретанта₁) и для достижения определенного эффекта (интерпретанта₂)» [Кубрякова 1993: 27].

2. «Интерпретанта – тот (новый) знак, который рождается в голове человека на базе исходного знака или оказывается с ним связанным, т.е. тот, который включает знак в цепочку знаков. Знака нет, если нет системы знаков» [Степанов 1984: 81].

3. Поскольку без человека нет знака, то знак – это «посредник между человеческим мозгом и миром, а системы знаков объединяют их в еще более высокую целостность» [Кубрякова 1993: 27].

Таким образом, современная лингвистика обращается к критике многих положений структуральной парадигмы языкознания, согласно которой языковой знак имеет черты имманентной категории, конвенциальной формы. Такое определение знака, его структуры и функций, на которое ориентирован анализ отношений элементов в системе, во многом обусловили и представление о развитии языка и динамике его норм. Так, созданное в структурализме понимание асимметрии знака предопределило следующий тезис: языковые нормы антропоцентричны только в отношении к своему использованию в речи индивида, разделяющего общие принципы коммуникативного употребления знака. Социальный конвенционализм в языке давлеет над индивидуальной психологией, противопоставляя незакономерным эманациям духа тенденции, принятые к функционированию, но не рождающие семиотические правила. Нормы, следовательно, призваны фиксировать в асимметрическом дуализме структурные различия, актуальные в процессе описания системы отношений.

Однако центральные аспекты знака, выделенные в структурализме, явно выходят за пределы трактовки системы языка в духе узкого атропоцентризма. Такой центральный уровень знака, как синтактика, хотя и вскрывает значимость внешней неповторимости языковых категорий, одновременно ставит под сомнение и принцип произвольности форм и значений. Так, рассматривая закон асимметрического дуализма в качестве важнейшего показателя специфики языковой единицы, структуралисты были вынуждены соглашаться и с тем, что для полной фиксации различий в классах языковой субстанции, необходимо познание некоторого тождества между двумя рядами различий в звучании и значении. Это тождество угадывалось не только в границах синтагмы при выполнении единицами некоторой функции в целостной структуре высказывания, но и в структуре самого знака, дающей положительный факт сочетания между двумя рядами различий. Через принципы ассоциативного преодоления асимметрии знака структурализм приходит, по сути дела, к познанию осмысленности асимметрического дуализма, его различных форм. В закреплении же шкалы двойного членения в соответствующих единицах системы отражается стремление выяснить значимость асимметрии для развития языка. Анализ этого свойства приводит к определению знака сквозь призму ассоциативной интерпретации его знаковых свойств, а через них и к философским категориям внутреннего мира человека, символических форм сознания и внешних границ языкового познания.

Еще В. фон Гумбольдт, называя язык «интеллектуальным инстинктом», подчеркивал, что это живая деятельность человеческого духа, единая энергия народа: «Язык – есть не продукт деятельности (ergon), а деятельность (energeia)». Такое определение языка in actu, в действии, позволяет рассматривать его как «созидающий процесс», «орган, образующий мысль» благодаря своему формальному (внутреннему и внешнему) характеру: «Постоянное и единообразное в этой деятельности духа, возвышающей членораздельный звук до выражения мысли, взятой во всей совокупности своих связей и систематичности, и составляет форму языка [Гумбольдт 1984: 71]. Форма языка – синтез отдельных языковых элементов, звука и понятия, превращает языковое правило в живое выражение мысли, и динамическая тенденция языка, отражающаяся в его нормах, устанавливается прежде всего в своей связи с сознанием и миром человека, его мышлением, культурой и духовной жизнью.

Динамический статус норм языка не мог не привести и к осознанию структуральных преувеличений. Прежде всего оказывается мнимым примат функции над субстанцией, поскольку функционирование лишь один из планов языковой формы, именно ее мотивационный уровень задает и реализует необходимый набор функций. В структурной асимметрии знака действуют не линейные принципы связи, а парадигматические и иерархические, обеспечивающие целостность мотивационного уровня и функциональных реализаций. Внешняя же противопоставленность уровней системы в знаке свидетельствует не столько о структурных оппозициях, сколько выделимости того или иного уровня, его членораздельности, обеспечивающей мотивированность восприятия знака в целом. Поэтому при всем несовпадении в наборе функций показателей того или иного уровня функциональная асимметрия знака подчеркивает парадигматическую роль определенного класса различий, его влияние на системную целостность, иерархическую релевантность тенденций динамики. В антиномии «различие – тождество» отражаются и дискретность, и континуальность языкового развития одновременно. Классы языковой вариативности, описывая только нестабильность одной из сторон языкового знака, в то же время фиксируют пределы обобщения различий, т.е. существование инвариантов как развивающихся моделей направляет структуру языкового знака как класса вариантов благодаря синтезу различных проявлений асимметрии. Каждый полюс асимметрии как бы встроен в качестве модели вариативности в общую структуру знака, выявляя свою связь с всеми измерениями динамичности / статичности.

Когнитивный статус асимметрии и колебание языковых норм

Как правило, асимметрические отношения, задаваемые динамикой структуры знака, описываются в терминах поверхностной семантики. Для измерения класса вариантов выводится некий объем семантических расстояний, необходимый для отождествления языковой единицы. Это расстояние наделяется статусом инварианта, или минимального компонента, представляющего тождество между вариантами формы и содержания языкового знака. Инвариант относится к плану значения той или иной степени семантической абстракции потому, что отношения вариантности применительно к изменению той или иной языковой единицы всегда должны быть мотивированы, т.е. обладать смысловой аргументацией. Даже если они представляют собой чисто формальные различия (что реализуется крайне редко), внутренняя форма знака не может не узаконивать подобные различия в аспекте языкового содержания, поскольку для того, чтобы определить класс вариантов, необходим критерий семиотической, точнее – семантической, близости знаков. Отношения любого вида дистрибуции в языке подвергаются семантической проверке на способность варианта быть представителем старого или нового класса семантических признаков.

Убедительность критерия семантической близости вариантов состоит также и в том, что трактовка варианта как некой промежуточной ступени языкового развития требует признания особой системной значимости квантов информации о языковых значениях. Функционирование варианта в системе базируется именно на выражении выделенных из ассоциативного поля некой исходной единицы смыслов, которые могут повторяться и/или модифицироваться в асимметричной структуре, но в любом случае должны приводить к специализации зарождающейся сущности. Отсюда эффект системной поляризации вариантов, свидетельствующий о новых этапах моделирования семиотических структур.

Эффект поляризации вариантов исходит из важной закономерности функциональной асимметрии: ее проявления в структуре знака поддерживают друг друга на этапах выделения вариантных отношений и подготовке к «скачку» системных бифуркаций. Далее реализуются новые связи вариативного знака по линии развития своей собственной парадигматики, но источником этого выступает способность варианта развивать модель асимметрии внутри класса вариантов.

В современной ортологии эти и подобные вопросы раскрываются на материале экспериментальных исследований проблемы колебаний нормы, определяемой по данным асимметрии знаковых структур, их способности к вариантности. При этом если вариантность выступает как способ существования языковой системы, то колебание – это форма ее функционирования [Граудина 1996].

Исходя из того, что норма есть реализация возможностей языковой системы, коррелят системы, закономерность реализации системных возможностей языкового знака, колебание нормы – проявление нестабильности в процессе реализации языковой системы, как правило – форма нестабильности плана выражения. Эта нестабильность может иметь место и относительно отдельной языковой единицы, и относительно определенного языкового уровня или положения в нем единицы. Ортологическая характеристика колебаний нормы связана с оценкой асимметрии языкового знака в терминах избыточности (тенденции к двойной или более, чем одна, системе выражения), вытекающей из присущей языковой асимметрии оппозиции «многозначность / избыточность».

Традиционно избыточность понимается как вариантность, конкуренция вариантов (см. работы Е.С. Истриной, С.И. Ожегова). Позднее было разработано два типа колебаний нормы [Орфоэпический словарь 1959], охватывающих: 1) сосуществование нормативных вариантов: а) равноправных; б) неравноправных; 2) сосуществование ненормативного и нормативного вариантов.

Данные типы колебаний норм рассматриваются в литературе как классы вариантов языковых норм. Различаются три класса вариантов языковых норм:

1а) Нормативная вариативность языковой единицы отражает сосуществование равноправных нормативных вариантов, которые могут быть абсолютно тождественными (бАржа и баржА) и частично тождественными (с пометой доп.: договОр и доп. дОговор);

1б) Собственно колебание нормы (расшатывание нормы «изнутри») связано с конкуренцией двух и более вариантов в пределах нормы и отражает сосуществование неравноправных, противопоставленных нормативных вариантов. При этом противопоставленность вариантов языковых норм (их неравноправность) бывает трех типов: семантической (Ирис и ирИс), стилистической (кОмпас и проф. компАс) и хронологической (молодЁжь и устар. мОлодежь) (см. таблицу 7);

Таблица 7