Обессмысливание речи. "Выветривание" значений слов

Вопреки сформулированному выше определению слова*, можно указать на такие периоды в развитии общества, когда должная связь между содержанием слова и явлением действительности ослабевает, а то и утрачивается совсем. И в результате слово как бы лишается лексического значения. Показательна в этом отношении судьба многих внешне эффектных лозунгов, призывов и девизов, вообще так называемых "громких" слов, которыми сравнительно недавно пестрели страницы наших газет, журналов, были полны тексты радио и телепередач: "Пятилетке качества – рабочую гарантию", "Год третий [десятой пятилетки] – решающий", "Год четвертый – определяющий", "Год пятый – завершающий", "Приумножать славные традиции советской школы", "Высоко нести знамя социалистического соревнования" или ставшее давно уже одиозным: "Экономика должна быть экономной"**. Хорошо известно, что эффект, в конечном итоге вызывавшийся этими словами и высказываниями, был прямо противоположен предполагаемому – не положительная, а отрицательная реакция на сказанное. В публицистике второй половины 80-х годов причина этого сформулирована как "разрыв между словом и делом". А с точки зрения языка этот "обратный эффект" объясняется следующим образом. Звуковая оболочка слов как бы отделилась от их реального содержания, не соответствовавшего тем понятиям, которые в русском языке обозначаются словами качество, гарантия, решающий, определяющий, экономный. Вопреки тому, что слово и при обозначении отдельного явления одновременно соотносит его с целым классом аналогичных явлений (т. е. обозначает понятие), понятие и конкретное обозначаемое разошлись; они сосуществовали параллельно, но не совпадали. Из-за этого разрыва происходило своего рода "обессмысливание" речи, так как, продолжая обозначать понятие, слово не имело никакой связи с конкретным обозначением. Значение слова как бы "выветрилось". Слово обесценилось и стало употребляться "просто так".

* То есть комплекса звуков, соотносящихся с каким-либо явлением действительности, т.е. обладающего значением.

** Ср. также девиз пионерского отряда одной из московских школ: "Гори всегда, гори везде, гори в учебе и труде!".

70–80-е годы ознаменовались еще одним проявлением деформации смысловой стороны слова – распространением в языке публицистики избыточных в смысловом отношении словосочетаний типа: конкретные дела, конкретные действия, практические меры, реальные нужды, правовое государство и т.п. См., например: "Отсюда возрастающая роль местных Советов. Именно им предстоит возглавить эту конкретную работу, по результатам которой люди судят и о государстве, и о социализме, и о заложенном в нем потенциале. И тем актуальней наша общая задача – выбрать в Советы тех, кто способен вести напряженную организаторскую работу, увлечь людей на конкретные дела, поправить положение" (Пр. 1989. 1 нояб.); "На позициях реального разоружения" (АиФ. 1989. № 15); "Из мира гарантированных поставок бумаги по низким ценам, бесплатных помещений... media попали в хаос реальной борьбы общественных групп за реальную политическую и финансовую власть" (Моск. нов. 1991. № 47); "Время конкретных дел"[заголовок] (Пр. 1989. 23 июня).

Выделенные словосочетания избыточны, потому что в каждом из них прилагательное называет такой признак, который уже предполагается содержанием имени существительного. Так дело – это 'работа, занятие, деятельность' (т.е. что-то конкретное); мера – это 'средство для осуществления чего-нибудь, мероприятие', т.е. также то, что является конкретным, осуществляемым на практике; нужда – это 'потребность в чем-нибудь', т.е. тоже то, что реально существует, а один из характерных признаков государства – наличие единого свода норм, законов, т.е. права (Советский энциклопедический словарь. М., 1985). Подобные словосочетания особенно активизировались в наших публицистических и общественно-политических текстах второй половины 80-х годов как уточняющие. Необходимость в них, вероятно, вызывалась тем, что на деле в реалиях, которым соответствовали перечисленные имена существительные, отсутствовал или был деформирован, размыт один из характерных признаков явлений данного класса.

Так, например, то, что обозначается существительным дело, во внеязыковой действительности и в нашем социальном контексте зачастую настолько переставало соответствовать понятию "дело", что потребовало механического, формального уточнения. И употребляя выражения типа "Дайте мне какое-нибудь конкретное дело", мы тем самым подчеркиваем, что лексическое значение данной единицы ("дело") формализовалось и не имеет семантической глубины. Тенденция к образованию подобных словосочетаний свидетельствует о недоверии к слову, о болезни языка. Словам должен возвращаться их первоначальный смысл через обновление самой реалии, предмета. А возникновение множества избыточных словосочетаний ведет, наоборот, к дальнейшему умерщвлению значения слов.

Избыточность, сопровождавшаяся расплывчатостью общего смысла, отличает и широко распространенные в годы застоя оценочные слова типа: "У сегодняшних правителей Британии были и другие причины пуститься в плавание по мутной луже антисоветизма. Социальные противоречия в стране, достигшие на седьмом году правления консерваторов критической отметки, оттолкнули от партии тори даже некогда стойких ее обожателей" (Комс. пр. 1985. 27 дек.); "Вот в такой выгребной яме лжи купает журнал 600 тысяч своих подписчиков" (Лит. газ. 1982. 1 дек.); "Чуть ли не ежедневно из-под пропагандистского грима проступают на физиономии Америки далеко не фотогенические пятна" (Комс. пр. 1970. 28 апр.); "Известно, что государственный строй России прочностью не обладал. Поэтому он и рассыпался под натиском людей, чьи характеры выкристаллизовались в мартеновских печах подполья и трех революций" (Моск. пр. 1967.17 нояб.); "Оттого, наверное, многоцветье благородных граней нравственного облика советского человека отчетливей видится на Севере" (Пр. 1978. 23 марта).

В стремлении показать свое либо негативное, либо позитивное отношение к тому, о чем сообщается, авторы использовали образные средства – метафоры. Однако любое образное средство, выделяя, подчеркивая какие-либо свойства явления, должно сохранять при этом связь с исходным значением. А здесь эта связь утрачена, использование образных средств подчинено одной цели – выразить отрицательную или положительную оценку. Оценочность настолько выдвигается на первый план, что вытесняет смысл слова. Выделенные слова, в сущности, ничего не называют, ничего не добавляют к сообщенному, в том числе и в отношении выражения оценки (так, слова антисоветизм, ложь обозначают явления уже сами по себе отрицательные, благородство называет явление безусловно положительное). Если убрать использованные образные выражения из текста, то ни смысл, ни оценочность сообщенного не только не исказятся, но, наоборот, станут более ясными (ср.: У сегодняшних правителей Британии были и другие причины развернуть антисоветскую кампанию; Оттого, наверное, все благородство характера советского человека отчетливей видится на Севере; Вот такой ложью питает журнал 600 тысяч своих подписчиков). Когда читаешь подобные тексты, создается впечатление, что ради того, чтобы изобличить или, наоборот, возвеличить, авторы употребляют любое слово, лишь бы оно было более эффектным, забывая о его значении. Такая неумеренность, несдержанность в выражении оценки при общей неясности смысла оценочных слов делает сообщение аморфным и малоубедительным и обычно вызывает у читателя только отрицательное отношение.

Разрыв между понятием и явлением, обозначенным словом, обнаруживается и в употреблении в общественно-политических и публицистических текстах слов-ярлыков, т.е. таких слов, которые представляют собой шаблонные прозвища, наименования кого-либо, далеко не всегда соответствующие содержанию названного лица, предмета и, как правило, выражающие крайне отрицательную оценку. Таковы ярлыки прежних лет: враг народа, вредитель, подкулачник, троцкист и пр.; более поздние: сионист, диссидент и т.п. Опасность такого рода обозначений заключается в том, что они автоматически моделируют в сознании слушателя, читателя "образ врага", выносят окончательное, не подлежащее переосмыслению суждение о том, кто назван данным словом, независимо от того, соответствует ли эта характеристика действительности или нет*. Подобные слепки образов, не имеющие отношения к живой жизни, рождаются и в наше время. Первые годы перестройки и начало 90-х годов пополнили нашу речь новыми ярлыками: враг перестройки, антиперестройщик, номенклатурщик, аппаратчик и т.д. Примечательно, что в результате политической поляризации общества сторонники каждой из политических группировок создают свой набор ярлыков. Так, наиболее уничижительными в тех газетах и журналах, которые выступают за реставрацию СССР, возврат к коммунистической идеологии, являются слова антикоммунист, популист, демократ, демократический. Например: "Я представляю себе, какой гнев навлеку на себя этой статьей у новоявленных демократов" (Мы и время. 1991. № 6); "Сколько крокодиловых слез было пролито демократствующими популистами и популистствующими демократами по поводу этого!" (Мы и время. 1991. № 2). Не менее щедра в навешивании ярлыков и пресса противоположной политической ориентации, которая употребляет по отношению к политическим оппонентам такие слова, как сталинист, антиперестроечник, коммунист, неосталинист, партократ, номенклатурщик и т.п.: "Кто пришел на парад войск? Одни номенклатурщики, пенсионеры. Да, это был сильный удар по большевистской диктатуре" (Нед. 1990. № 15); "Срочно микрофоны в зал – берегитесь тогда, саботажники, аппаратчики и прочая нечисть!" (Моск. комс. 1991. 18 сент.).

* По-видимому, "навешивание" ярлыков, которые навязывают слушателю, читателю "образ врага", – отличительная черта любого политического объединения, государства, исключающего право на инакомыслие. В трагически-гротесковой форме это явление отразил английский писатель Джордж Оруэлл в романе "1984". Описывая сконструированное его писательским воображением актиутопическое государство Океанию, где господствует английский социализм (ангсоц), Оруэлл много внимания уделяет языку этого государства, так называемому новоязу (новому языку), в котором "лексика была сконструирована так, чтобы точно, а зачастую и весьма тонко выразить любое дозволенное значение, нужное члену партии, а кроме того, отсечь все остальные значения, равно как и возможность прийти к ним окольными путями". Политический словарь новояза состоял из слов, которые "не только обладали политическим смыслом, но и навязывали человеку, их употребляющему, определенную позицию" (Оруэлл Дж. 1984.//Нов. мир. 1989. № 4. С. 124).

Привычка обращаться к словам-ярлыкам часто приводит к тому, что употребленное как средство разоблачения противника слово теряет какую бы то ни было связь с тем понятием, которое оно обозначает в языке. В послереволюционный период именно такую печальную судьбу пережили слова интеллигент, интеллигенция. Прежде эти слова не только обозначали принадлежность к определенному социальному слою, но и служили характеристикой типа человека, которая включала в себя такие понятия, как порядочность, честность, уважение к другой личности. После 1917 года слово интеллигент стало употребляться для выражения пренебрежительно-уничижительной оценки. С грустной иронией пишет об этом герой "Театрального романа" М.А. Булгакова: "Сколько раз в жизни мне приходилось слышать слово интеллигент по своему адресу. Не спорю, может быть, и заслужил я это печальное название..." и ниже: "Да, кстати: я уверен, что, прочитав эти строки, многие назовут меня интеллигентом и неврастеником. Насчет первого не спорю, а насчет второго предупреждаю серьезным образом, что это заблуждение".

Такая же участь постигла и слово демократ: в контекстах, подобных приведенным выше, оно фактически не соотносится со своим словарным значением, производным от понятия "демократия" (форма политической организации общества, основанная на признании народа как источника власти, на наделении граждан широким кругом прав и свобод). Зачастую обессмысливаются и употребляются просто как средство оскорбления политического противника и слова фашист, фашизм, фашистский, прежде занимавшие определенное место в нашей системе понятий. Теперь в прокоммунистической прессе они употребляются по отношению к сторонникам реформ: "Отечественные и зарубежные буржуа заинтересованы в культивировании "нового мышления" Горбачева, вылившегося в злобный антисоветизм и переходящего в обыкновенный фашизм" (Молния. 1991. № 25). Те в свою очередь обвиняют в фашизме наиболее рьяных противников перестройки: "Мы верим в духовный потенциал каждого в отдельности народа нашей страны и всех ее народов вместе. Мы – за демократический плюрализм, но не за потворство фашизму" (Ог. 1990. № 6).

Еще одно из проявлений искажения смысловой стороны речи – намеренное употребление неточных, сглаженных обозначений, не вполне соответствующих или абсолютно не соответствующих сути явления, т.е. слов-эвфемизмов*. Вот как раскрывает сущность такого рода обозначений А. Минкин в материале, рассказывающем об убийстве выдающегося современного богослова протоиерея Александра Меня: "Убит священник. Убит отец Александр. Газеты, радио, телевидение сообщили: трагически погиб. Это неправда... Отец Александр убит. Зачем обманывать себя? Зачем говорить: "трагически погиб"– разве он заснул за рулем? разве раздавлен рухнувшим домом во время землетрясения? Трагически погиб – значит, погиб случайно, нелепо, погиб от слепой, бездушной смерти, которая не выбирает. Эта смерть не была случайной. Эта смерть была зрячая. У этой смерти была черная душа. А в руках – топор. И выбрала она безошибочно... Трагически погиб – значит, судьба, значит, никто не виноват, значит, мы не виноваты. Убит – значит, есть виновник, и в руках его – топор, и искать его – опасно" (Ог. 1990. № 39).

* См. об этом также раздел данного учебника "Использование синонимов".

Потребность в эвфемистических обозначениях возникает в силу разных причин*. Но особенно часто появляются они в общественно-политической и публицистической речи идеологизированного общества в качестве средства, помогающего в приукрашенном виде представить какое-либо нелицеприятное явление. Например, слово зэк, известное сейчас каждому, возникло, оказывается, тоже как эвфемизм. О его происхождении рассказывает писатель Г. Владимов в повести "Верный Руслан": "Обидно думать, что слово "зэк" может войти в мировой словарь необъясненным. Между тем объяснение есть. Вдохновенный созидатель Беломорканала именовался официально – "заключенный каналоармеец", сокращенно – з/к, множественно з/к/з/к. Отсюда зэки дружно понесли свое прозвище на другие работы и стройки, где и каналов никаких не было, и тупая машина десятилетиями так их именовала во всех документах, – должно быть, и сама позабыв, при каких обстоятельствах из нее выкатилось это зубчатое "зэ-ка"**. В той же повести один из героев вспоминает распространенное в 40 – 50-е годы название войны СССР с Финляндией, которое также представляло собой эвфемизм: "Так-то, Стюра, дорогая, с финской, значит, войны... Ну, то правда, не война была, а "кампания", точно, "кампания с белофиннами". Ах... гениальный все же был душегуб! Как он их по-боевому назвал – "белофинны". Кто их разберет, захватчики они, не захватчики, а белофинны – это ясно: белые, значит, а белых еще не забыли, так винтовка легко в руку идет, знаешь, с кем воевать"***.

* См. об этом ниже, раздел "Использование синонимов", с. 94.

** Владимов Г. Верный Руслан. История караульной собаки. М., 1989. С. 85. Об этом же пишет Дж. Оруэлл: "В словаре В не было ни одного идеологически нейтрального слова. Многие являлись эвфемизмами. Такие, например, слова, как "радлаг" (лагерь радости, то есть каторжный лагерь) или "Минимир" (министерство мира, то есть министерство войны) обозначали нечто противоположное тому, что они говорили" (Оруэлл Дж. 1984. С. 125).

*** Владимов Г. Верный Руслан. С. 45.

Показательны и эвфемистические словосочетания, связанные с войной СССР в Афганистане: воины-интернационалисты, исполнять интернациональный долг, которые своим патетическим звучанием затушевывали суть афганской трагедии. Наоборот, сочетание слов федеральные войска, которое позже стали использовать в официальной прессе для обозначения военных формирований, действующих в Чечне, с одной стороны, не вполне конкретно и ничего не говорит о национальном составе этих формирований. С другой стороны, его сугубая официальность как бы исподволь подчеркивает, что действия этой армии законны, так как она защищает территориальные границы Российской Федерации.

Таким образом, во-первых, эвфемистические обозначения делают речь неточной, приблизительной и вызывают своего рода подмену понятий; в результате смысловые акценты смещаются и картина действительности представляется искаженной. Во-вторых, происходящая подмена понятий, неточность речи приводят к тому, что связь между обозначающим и обозначаемым опять-таки ослабевает.

Наконец, обессмысливание речи проявляется и в немотивированном употреблении тех слов, которые ни предметы, ни признаки конкретно не называют, а лишь приблизительно указывают на них. Это относится в первую очередь к неопределенным местоимениям типа некоторый, кое-какой и под., а также к употребленным в неопределенном значении прилагательным известный, определенный, отдельный, существительному ряд и нек. др. Их использование целесообразно лишь тогда, когда и говорящему и слушающему не представляется существенным, информативно значимым то явление, тот признак, на которые эти слова указывают: "Некоторые школьники, приходя в первый класс, еще не умеют читать и писать". Но нередко подобные слова употребляются и в таких текстах, которые предполагают сообщение точной, конкретной информации читающему или слушающему. Например: "Следует также подчеркнуть, что изменение розничных цен не будет осуществляться в ущерб материальным интересам населения. Изменение их... наоборот, должно способствовать повышению жизненного уровня определенных категорий трудящихся" (Пр. 1987. 29 окт.); "Этот номер "Журналиста" (учебной газеты факультета журналистики МГУ) посвящен одному дню из жизни студентов. Определенное место занимает в этой жизни комсомол" (Журн. 1989. 8 апр.). Дальнейшее повествование обоих материалов не конкретизирует, какие именно категории трудящихся выиграют от повышения цен, какое именно место занимает комсомол в жизни студентов. А читатель ждет этой конкретизации. В результате сообщение оказывается неполным, недостаточным в смысловом отношении, и коммуникация подменяется ее иллюзией*.

* См. подробно об этом в части второй данного учебника ("Морфология"), раздел "Употребление местоимений различных разрядов".

Итак, лексика языка чутко реагирует на все процессы, происходящие в общественном сознании, и отражает как положительное, так и то отрицательное, чем общественное сознание характеризуется в данный момент. Поэтому так важно внимательное, бережное отношение к слову, употребление слова в строгом соответствии с тем понятием, которое этим словом обозначается. Ведь хорошая, ясная, точная речь – это не только свидетельство литературной одаренности говорящего или пишущего. Это прежде всего показатель ясности, четкости мысли, определенности позиции автора.