Русский язык в зеркале языковой игры. Морфология Вводные замечания

Грамматика и, в частности, морфология обладает уже гораздо более широкими возможностями для создания комического эффекта.

Подобно Л.В. Щербе с его знаменитой глокой куздрой, говорящие замечают и обыгрывают громадную роль грамматики, наиболее ярко проявляющуюся в случаях, когда высказывание строится целиком с опорой на грамматику, без поддержки лексики:

Влюбленный волк приглашает в театр лису и обещает вести себя прилично, не ругаться и говорить только о цветах. Волк сдержал обещание. Увидев, что заяц занял его место, он сказал: «Эй, ты, Роза! А ну нарцись отсюда, а то я тебя так по жасмину тюльпану, что ты обсиренишься!»

А вот целый рассказ – с грамматикой без лексики (вполне понятный, если читатель проявит терпение):

Пуськи бятые

Сяпала Калуша по напушке и увазила бутявку. И волит:

Калушата, калушаточки! Бутявка!

Калушата присяпали и бутявку стрямкали. И подудонились.

А калуша волит:

Оее, оее! Бутявка-то некузявая!

Калушата бутявку вычучили.

Бутявка вздребенулась, сопритюкнулась и усяпала с напушки.

А калуша волит:

Бутявок не трямкают. Бутявки дюбые и зюмо-зюмо некузявые. От бутявок дудонятся…

(Л. Петрушевская)

Обыгрываются чаще всего три явления: 1) статус словоформы как наименьшей текстовой единицы, ее непроницаемость, неусекаемость и т.п.; 2) формальные способы выражения тех или иных морфологических значений, особенности парадигм (дефектность, наличие дополнительных форм и т.п.); 3) игра с семантикой морфологических категорий и форм. Эти явления будут рассматриваться в разделах 1 – 3.

Статус словоформы.

1. Словоформа воспринимается как наименьшая текстовая единица. В приводимых ниже примерах нарушается и тем самым подчеркивается 1) непроницаемость словоформы — (1)—(2); 2) аномальность опущения основы слова (даже в контекстах, где она избыточна) — см. (3)–(4); 3) аномальность расчленения или усечения словоформы (даже в поэтической речи) — (5)—(6):

Много — сколько мелких глаз в глазе стрекозы – оконные

Дома образуют род ужасной селезенки (В. Хлебников. Журавль).

Говорили ей, — не ходи в зону/

а она

вздрагивает ноздрями,

празднично хорошея.

Жертво –ли- приношенье?

Или она нас дразнит^?

(А. Вознесенский, Оза).

Напишите мне нечто о Карамзине, ой, ых (А. Пушкин — Л. С. Пушкину).

В романе «Петербург» А. Белого Аполлон Алоллонович, о рассеянности которого ходили легенды, говорит секретарю:

— «Нет, нет! Сделайте, как я говорил… И знаешь ли»,—сказал Аполлон Аполлонович, остановился, поправился: –«Ти-ли..»

Он хотел сказать «знаете ли», но вышло: «3наешь ли… ти ли…»

Подпись к фотомонтажу в журнале «Сатирикон», изображавшему С. В. Рахма­нинова:

Руками громы извлекаю.

Ногой педали нажимаю,

Я - Pax’Я -Ма! Я-Ни! Я- Нов!

Этот прием расчленения слова и «размазывания» его по фразе широко ис­пользовали и советские поэты 20—30-х годов, в первую очередь, Д Хармс:

Однажды при-

Детишки бе-

В избушку жали.

«Плывет, смотри,

Мертвец к тебе!»—

Отцу сказали

(М. Пустынин, пар. на С. Кирсанова).

<…>

2. Один из самых распространенных способов языковой шутки — расчле­нение словоформы, сопровождаемое попыткой осмысления (шутливого) «обрубков», полученных в результате этого расчленения. Эти эксперименты авто­ров со словоформой достаточно интересны, и мы рассмотрим их более подробно. <…>

Еще несколько примеров.

Прибыв с визитом, Карамзин назвался Карамзиным, историографам. Слуга за­писал: «Карамзин, граф истории».

Настоящий мужчина состоит из мужа и чина (А. Чехов, Из записных книжек).

«В обществе шептаться неприлично»,—угрюмо сказала старая дева, поджимая губы. Из угла какой-то остряк сказал. «Отчего говорят: «не при лично»? Будто переть нужно поручать cвоему знакомому (А. Аверченко, Сентиментальный роман).

Великий князь Константин Павлович, будучи наместником царства Польского, так часто слышал слово пан, что фамилии Панкратьев и Пантелеев понял как пан Кратьев и пан Телеев. (Энцикл. весельчака, II).

Польский журналист Ежи Недельник (А. Кнышев, Уколы пера).

Разновидности бесов: бессознательный — «бес-активист»; бес-порочный, бес-­порядочный, бес-чувственный (примеры из [Гридина 1996])

— эти примеры хорошо иллюстрируют положение о субъективности восприятия шутки: Т. А. Гридина полагает, что «на глубинном уровне восприятия псевдомоти­вированного наименования актуализируется связь значения прилагательного… и коннотаций, сопровождающих речевое употребление существительного бес: бес- сознательный — “бес, который осознанно, намеренно толкает человека на совер­шение им необдуманных, бессознательных поступков”; беспорочный — “бес, по­творствующий людским порокам”. <…>

3. Из современных авторов к комическому переосмыслению частей слова чаще всего прибегает М. Задорнов, предлагающий шутливые толкования слов. Напр.:

деньжонки — день 8 марта,

батисфера — знакомые отца;

пеньюар — дурак из Южной Африки;

медицинский термин — папазол — трезвый папа;

краснобай —бай, перешедший на нашу сторону.

4. На шутливом разложении словоформ строится серия каламбурных загадок и анекдотов, ср.:

Какой полуостров жалуется на свою величину?—Ямал.

Когда садовник бывает предателем?—Когда он продает настурции.

Когда руки бывают местоимениями? — Когда они вы- мы- ты.

В название какого города входит одно мужское и сто женских имен?- Севастополь.

Едет в поезде человек. Сосед спрашивает, как его фамилия. Он говорит: «Первый слог моей фамилии то, что хотел дать нам Ленин. Второй то, что дал нам Сталин». Вдруг с верхней полки голос: «Гражданин Райхер, вы арестованы» (К. Чуковский. Дневник 1930—1969. Запись анекдота, рассказанного Казакеви­чем, 4 марта 1956).

<…>

2. Формальные способы выражения морфологических значений

1. Обыгрывание иноязычных основ

1. Комический эффект производит приписывание иноязычным словам морфоло­гических свойств русских слов, в частности способности изменяться по падежам, ср:

Нет, не хочу лежать в окопе я —

Я, прославляемый везде…

Моя гигантность — не утопия.

Хочу кататься я в ланде

(А. Бухов, Письмо Игоря Северянина).

Эффект, естественно, усиливается, когда присоединяемые элементы — части­цы, окончания имеют оттенок просторечности или разговорности, как например окончание партитива в след. шутке: Без кайфу нет лайфу.

Этот пример показывает, что в случае вариативности партитив ощущается носителями языка как более разговорный, чем родительный падеж, при замене ро­дительным (Без кайфа нет лайфа) комический эффект заметно уменьшается.

Форма местного падежа также ощущается как «не совсем литературная»,—ср. шутливое стихотворение, где она образована (вопреки нормам литературного языка) от существительного пляж:

Надену я черную шляпу,

Поеду я в город Анапу

И целую жизнь просижу

На соленом, как слезы, пляжу

(В. Шкваркин, Чужой ребенок).

<…>

2. Обыгрывание архаичных или иноязычных аффиксов

Языковая игра зачастую проявляется в использовании архаичных (древнерус­ских и старославянских) или же чужих (чаще всего латинских) морфологических элементов:

Умре Владимир с горя.

Порядка не создав.

За ним княжить стал вскоре

Великий Ярослав

<…>

Увидя, что все хуже

Идут у нас дела,

Зело изрядна мужа

Господь нам ниспосла

(А. К Толстой, История государства Российского от Гостомысла до Тимашева).

<…>

—Скажите, пожалуйста, как потам жила Софья Михайловна?—С десятью тысячами-то? Плохиссиме… (А. Чехов, Старость).

3. Расширение парадигмы

Довольно часто ЯИ построена на расширении п а р а д и г м, т. е. на обра­зовании от слова той или иной грамматической категории (падежа, степени срав­нения и т. п.), ему не свойственной. Употребляя подобные формы, лишь потенци­ально возможные или вообще недопустимые в нейтральной речи, автор добива­ется предельной новизны выражения и, шокируя слушателя, акцентирует его вни­мание на том смысле, который он хочет передать. Для лингвиста же это — ценный иллюстративный материал при описании парадигм того или иного слова или группы слов.

Чаще всего говорящий шокирует адресата, употребляя краткие фор­мы или формы сравнительной и превосходной степени от слов, их не имеющих (самее, чертее — от местоимения сам и существительного черт, железен, железнее—от прилагательного железный). <…>

Говорящие подмечают, что одни местоименные прилагательные (напр., та­кой, какой) имеют краткую форму, а другие — нет, ср. след шутки:

(1) Жизнь такова, какова она есть, и больше никакова (А Иванов, по [Гридина 1996]).

<…>

Аномально образование сравнительной или превосходной степени от при­лагательных и наречий, указывающих на высокую степень признака:

Хорошо вам со мной?—Превосхитительно (А. Аверченко, Дети, IV).

Пушкин делает очень тонкое замечание, касающееся прилагательного невин­ный (оно справедливо и по отношению к некоторым другим качественным при­лагательным): сравнительная степень аномальна при описании признаков, ин­тенсивность которых со временем не может возрастать — только уменьшаться:

Гретхен хорошеет и час от часу делается невиннее (А. Пушкин — А.Н. Вульфу, 16 окт. 1829).

Наиболее аномальным ощущается встречающееся иногда образование сравнительной или превосходной степени от частей речи, которым эта катего­рия вообще не свойственна,— причастиям, местоимениям и, тем более, существительным…

Семейная жизнь / превратилась / в содом—

Рыбак / вареного / рака / ошпаренней

(А. Архангельский, О рыбаке и рыбке, пар. на В. Маяковского).

<…>

Странно выглядит (и нередко используется в языковой игре) отсутствие формы сравнительной степени у некоторых качественных прилагательных. Вот, например, разговор детей в рассказе Тэффи «Летом»:

• Ваша мама ужасная красавица,— покраснев, говорит Люня,—Моя мама тоже ужасная красавица, но ваша еще ужаснее.

Качественное прилагательное ужасный может иметь форму сравнительной степени, ср. истории одна другой ужаснее, но не там, где оно обозначает просто высокую степень признака, тем более — положительного, как это имеет место в обсуждаемом примере.

4. Неполнота парадигмы

Реже обыгрывается явление противоположного характера — отсутствие того или иного члена п а р а д и г м ы (при наличии самой соответствую­щей категории).

Отсутствие множественного или (реже) единственного числа существитель­ных — явление нередкое. Говорящих удивляет, когда в этом отношении отлича­ются существительные, семантически близкие, ср. след шутку:

Слово «счастье» не имеет множественного числа, а «несчастье» — имеет.

Из более редких явлений отметим отсутствие отдельных падежных форм. Так, слою грёза имеет полную парадигму, а у близкого по значению слова мечта за­труднительна почему-то форма родит падежа множ. числа (мечт?). И дело, видимо, не в фонетическом облике слова — форма мачт (от мачта) никого не смущает.

Еще несколько примеров:

Но он свинину ест не часто,

Желудок берегя,

И знает, что земные яства

Имеют берега

(Д. Самойлов).

<…>

5. Морфологические ошибки

1. Намеренные резкие отступления от норм литературного языка довольно часты в современной интеллигентской разговорной речи:

(1) польта; креды-то никакой и нет; много делов; можно взойтить? и т.п. [Земская – Китайгородская- Розанова 1983].

(2) – Ну, как прошел последний звонок? – Нормально! Учители говорили трогательные речи, родителя дарили «трогательные» подарки [Гридина 1996].

<…>

2. Грамматические ошибки используются в языковой игре редко и со специ­альным заданием — дискредитация описываемого лица, например отрицательно­го персонажа или пародируемого автора Ср.:

Хочу пройтиться я с портнихами.

Затеяв легонький роман

(Пар. Л. Бухова на Игоря Северянина).

<…>

3. Омонимия морфологических форм —явление широко рас­пространенное в русском языке (напомним, например, что форма кости сущест­вительного кость, относящегося к так наз. 3-му склонению, соотносится с род, дат., предл., местным падежами ед. числа и имен., вин. падежами мн. числа). Одна­ко обыгрывается морфологическая омонимия чрезвычайно редко. Можем при­вести только один пример: обыгрывание омонимии краткой формы прилагатель­ного и формы, указывающей на излишнюю степень признака:

Глядя на наши достижения, хочется воскликнуть: «Велик человеческий разум! Ку­риный был бы как раз…» (А.Кнышев, Уколы пера).

3. Семантика морфологических форм и категорий

<…> 2. Естественно, что наибольшие возможности для игры предоставляют се­мантически содержательные (а не синтаксически обусловленные) ка­тегории. При этом обыгрыванию чаще всего подвергаются морфологические формы не в их основных, а в «несобственных значениях» (в этих случаях говорят обычно о транспозиции форм). Таким образом, в большинстве случаев мы будем говорить об обыгрывании, необычном использовании таких форм, кото­рые и в нейтральном употреблении нс совсем обычны (напр., «докторское мы»: Как мы себя чувствуем?). <…>

Категория рода

Для русского языка вполне справедливо замечание А. Мейе о категории рода французских существительных: род —«одна из наименее логичных и наиболее неожиданных грамматических категорий» (цит. по: [Виноградов 1990: 127]). Го­ворящие ощущают произвольность, смысловую немотивированность деления существительных по трем родам. Впрочем, «родовые несуразности» (выражение В.А. Виноградова) ощущаются и обыгрываются говорящими сравнительно редко. Один пример:

Наши грамматики очень ошиблись, когда отнесли слова доброта, нежность и снисходительность к женскому роду, а гнев, сумасшествие и каприз — к мужскому и среднему (Из альманаха «Цефей», по: [Одинцов 1982]).

Чаще подчеркиваются различия между категориями рода и пола. Ср. след/ шутку

На остановке

• Когда она пойдет?

• Это не она, а он. Автобус

• А я к ней под колеса не заглядывал.

Употребление среднего рода прилагательного при описании человека связано с грубо презрительной оценкой:

(Сенатор Аблеухов спрашивает сына о бедном разночинце)—А скажи-ка мне. Коленька, кто такое тебя посещает, голубчик мой? (А. Белый. Петербург, I).

Категория лица

Морфологическая категория лица, в сущности, является прагматической. В ней отражаются отношения между участниками речевого акта: 1-е лицо — говоря­щий (или — во множественном числе — говорящий + другие), 2-е лицо—слушаю­щий (слушающие), 3-е лицо — все остальные (и всё остальное).

Как мы уже отмечали, обыгрыванию чаще всего подвергаются морфологиче­ские формы не в их основных, а в «несобственных значениях», когда одно лицо используется «вместо» другого. <…>

3-е лицо вместо 1-го

1. Говорящий «прячется» за кого-то, как бы снимает с себя ответственность за свои поступки, как это делает Пушкин в письме к П. А. Вяземскому.

Письмо это тебе вручит очень милая и добрая девушка, которую один из твоих друзей неосторожно обрюхатил (...) Приюти ее в Москве и дай ей денег, сколько ей понадобится, а потом отправь в Болдино (конец апр.— начало мая 1826).

Поцелуй Матюшкина, люби и почитай Александра Пушкина (А. Пушкин — Л. С Пушкину. 20—23 дек. 1824). <…>

Другую природу имеет аномальность использования 3-го лица вместо 1-го у В. Набокова:

…воскресает образ моей детской кровати, с подъемными сетками из пушистого шнура по бокам, чтобы автор не выпал («Другие берега»). <…>

1-е лицо вместо 2-го

1. 1-е лицо вместо 2-го используется достаточно часто с различными целями. Отметим, прежде всего, особое употребление мы, типа Как мы себя чувствуем? <…> Сравним два примера. Набор дейст­вующих лиц в них один и тот же — милиционер и «граждане», тем самым оба при­мера удовлетворяют требованию, о котором говорилось выше: в текущей ситуа­ции говорящий (милиционер) имеет более высокий статус.

[Капитан милиции — задержанному] — Ну, как—будем сознаваться или еще поиграем в молчанку? (В. Ардов, Сигнал).

В секретарскую спокойной деловой походкой входила милиция в числе двух чело­век Увидев их, красавица [секретарша] зарыдала (…), тыча рукою в дверь каби­нета—Давайте не будем рыдать, гражданка,— спокойно сказал первый (М. Булгаков. Мастер и Маргарита. 17).

В (1) использование мы нейтрально (или почти нейтрально), между тем как в (2) оно производит комический эффект. <…>

«Инклюзивное мы» интересно еще и тем, что, кроме сочувствия говоряще­го, оно дает слушающему еще один «козырь» — формальное основание понимать высказывание буквально, спекулируя на этом сочувствии:

К итальянскому судье привели бродягу, обвиняемого в мелкой краже. Судья, разби­рая дело, был в затруднении, как обращаться к бродяге—на вы или на ты. Первое казалось ему слишком уважительным, второе — некорректным. Судья решил обра­титься на мы: «Итак, похоже, что мы украли часы»,—сказал он. «Вы, может быть, и украли, Ваша честь,—ответил обвиняемый.—Я же их не крал» (Н. Романова, А. Фи­липпов, «Русский язык в СССР», 1991, № 10).

Рекорд злоупотребления конструкцией установлен, кажется, главным героем фильма «Ирония судьбы, или С легким паром», который, встретив в лифте собаку, спрашивает у нее (пьяно-заискивающим голосом): «Мы нс кусаемся?»

<…>

1-е лицо вместо 3-го

Докладчик: «На сегодняшнее число мы имеем в Германии фашизм».

Голос с места: «Да это не мы имеем фашизм! Это они имеют фашизм! Мы имеем на сегодняшнее число советскую власть» (И. Ильф, Записные книжки).

Категория числа

Е. В. Красильникова (со ссылкой на Е. Кржишкову и М.А. Шелякина) отмеча­ет, что в случае, когда однозначно заданы сведения о предметах (в частности, о их количестве) возможна транспозиция форм числа — употребление мн числа вме­сто единственного, и наоборот [Красильникова 1990: 84). Ср.:

Похлопочи о «Северных цветах», пришли нам своих стихов и проз, да у Языкова нет ли чего? (А. Пушкин — П. А. Вяземскому, серед. окт. 1831) [Множ. число существи­тельного проза употреблено по аналогии с близким по смыслу существительным стихи]. <…>

Вы и ты

Еще одна сложность использования категории числа связана с этикетом: веж­ливость требует обращения к малознакомому лицу во множественном числе, на Вы. В распределении ты- и вы- конструкций немало, однако, неясностей. Они-то и подвергаются обыгрыванию.

Резкий переход на «ты» возможен нс только после брудершафта, но. например, на определенной стадии любовных отношений, ср.:

[Мальчик подслушивает объяснение в любви] — Я день и ночь о вас думаю. Ваш об­раз все время стоит передо мной. Скажите же… А вы... А ты… Любишь меня? «Вот еще,— поморщился за ширмой Мишка,— на «ты» говорит. Что же она ему, горничная, что ли?» (А. Аверченко, Человек за ширмой, III).

При мысленном обращении к малознакомому лицу мы также «переходим на ты», ср.:

Городничий (в сторону) Славно завязал узелок! Врет-врет и нигде не обор­вется! (...) Ну да постой, ты у меня проговоришься. Я тебя уж заставлю побольше рас­сказать. (Вслух) Справедливо изволили заметить. Что можно сделать в глуши? (Н. Гоголь, Ревизор).

Местоимение ты обычно при обращении к животным, растениям, морю, солнцу и другим природным явлениям. Это употребление ты (Ю.Д. Апресян на­зывает его «внедиалоговым») «используется при мысленном обращении к любым объектам, исключающим реальный диалог» [Апресян 1995: т. II, 152]. Здесь обра­щение на Вы выглядит необычным и производит впечатление преувеличенной вежливости, ср.;

Газетной бумагой закрою пропасть окна.

Не буду смотреть на грязь небосвода!

Извините меня, дорогая природа,

Сварю яиц, заварю толокна

(Саша Черный, Северные сумерки).

<…> Невозможность реального диалога является также причиной того, что, не­смотря на трепетно-почтительное отношение к Богу и к покойнику, мы позволя­ем себе «тыкать» их. «Спи спокойно, дорогой коллега»,— говорим мы лицу, с кото­рым были на «вы» или даже вообще не были знакомы.

Они вместо он

Известно, что употребление они вместо он — яркая просторечная черта. Вот как Чехов в письме 25 апр. 1887 г. описывает черкасских девиц:

Видел богатых невест. Выбор громадный, но я всё время был так пьян, что бутыл­ки принимал за девиц, а девиц за бутылки. Вероятно, благодаря моему пьяному со­стоянию здешние девицы нашли, что я остроумен и «насмешники».

Употребление они вместо он — показатель крайней почтительности. В. Конец­кий описывает буфетчицу на корабле, которая говорит о капитане они: «Они» — она так показывает свои знания шестка, свою смиренную подчиненность капи­танскому величию. Спросишь: «Где капитан?» — «Они сказали, что кушать не бу­дут» («Путевые портреты с морским пейзажем»). <…>

3-е м н. вместо 3-го ед. в глаголах.

1. Что касается г л а г о л а, то здесь конструкции со множ. числом 3-го лица вместо единственного могут употребляться и в литературном языке. Т. В. Булыгина [Булыгина — Шмелев 1997: 344—345) отмечает, что эти конструкции указывают на «отчуждение», и иллюстрирует свое понимание, в частности, примером из «Ев­гения Онегина»:

… лишь вошел… ему

Она навстречу. Как сурова!

Его не видят, с ним ни слова,

У! как теперь окружена

Крещенским холодом она!

(А. Пушкин, Евгений Онегин, 8).

<…>

Мн. число существительных вместо единственного

Еще один интересный случай обыгрывания категории числа касается сущест­вительных. <…> Е. В. Красильникова приводит много примеров подобного употребления, которые, на мой взгляд, делятся на две группы, принципиально различных: 1) Kтo это кошельки раскидывает? (лежит один кошелек). 2) Вот люди ходят пo «Пекинам» (ресторан) / там по ипподромам. В первом примере речь идет об одном предмете, во втором — о не­скольких (имена единичных общеизвестных предметов или лиц употребля­ются тут в значении: ‘предметы или лица типа X’). Для создания комического эф­фекта используется обычно второе из указанных употреблений. <…>

Итак, употребление мн. числа при указании единичных общеизвестных предметов или лиц не придает ни этим предметам (или лицам), ни высказыванию в це­лом отрицательную окраску. Я бы определил смысл этой транспозиции несколь­ко иначе — как снижение. По своей природе рассматриваемое явление родст­венно сравнению, описываемые конструкции включают смысловой компо­нент ‘предметы или лица типа X’. Имеется, однако, и существенное различие. Оно касается оценки второго компарата (того, с ч е м сравнивают). Употребляя во множ. числе имя единичного общеизвестного предмета или лица, мы лиша­ем его уникальности и тем самым снижаем — независимо от оценки это­го предмета или лица. Фразу Франция еще родит Наполеонов может сказать и противник Наполеона, и его горячий поклонник, однако в обоих случаях Наполе­ону отказано в уникальности. <…>

Категория залога

Обыгрывание категории залога — явление не слишком частое, но крайне интересное. Многие ученые отмечали, что в русском языке, в отличие от других европейских, безличные предложения (Его убило молнией, Меня знобит) занимают большое место и наблюдается их дальнейший рост, вытеснение личных предложений безличными (см., напр., [Пешковский 1956: 345; Вежбицкая 1996: 55—76)). При этом как будто действует какая-то неизвестная сила. Если субъект и есть, то он (напр., трамвай в примере Его переехало трамваем) лишь орудие этой силы. Если это — человек, он не несет ответственности за результат, за успех или неуспех. <…> Нередки шутки, где это свойство русского языка усиливается и доводится до абсурда. Приведем (с краткими ком­ментариями) несколько примеров

…в небольшом сквере, трехлетний ребенок, весь в красном, шатко ступая шер­стяными ножками, поплелся к тумбе, беспалой ладошкой загреб снег, лежавший аппетитной горкой, и поднес его ко рту, за что сразу был схвачен сзади и ог­рет (В. Набоков, Защита Лужина, 13).

Всё стояло, всё молчало, всё выжидало, немного подальше зашептало, немного поближе захохотало (Ф.Достоевский, Двойник, IV).

Аномальность усиливается и доводится почти до абсурда там, где субъект дей­ствия — вполне определенное лицо:

— Позвольте быть вам проводимой мной. Где вы живете?

Ишь, чего захотели. Никогда я не скажу вам (А Аверченко, Страшный человек, V).

<…>

[После свиста кота Бегемота, от которого «в роще посыпались сухие сучья с де­ревьев... снесло у пассажиров несколько кепок в воду»]:

Свистнуто, не спорю,— снисходительно заметил Коровьев,— действительно свистнуто, но, если говорить беспристрастно, свистнуто очень средне! (М. Булгаков, Мастер и Маргарита, 31).

От непереходного глагола обычно не образуется страдательное причастие (исхожено, заработано, сказано, но не схожено, работано, свистнуто…

Иную природу имеет комический эффект в стихах Б. Заходера по повести А. Милна «Винни-пух и все-всс-все»:

«Собака кусается»_ Что ж, не беда.

Загадочно то, что собака,

Хотя и кусает ся, но никогда

Себя не кусает, однако_

Заходер обращает внимание на омонимичность форм на ся; одни из них обо­значают возвратность (моется=- моет себя), а другие — нет. <…>

Категории вида и времени

1. Категории вида и времени обыгрываются сравнительно редко.

Остановившись возле мужика, трудившегося в поле, граф стал рекомендовать ему всевозможные улучшения в хозяйстве.

Ваше сиятельство, всё, что говорить изволили, напоминает мне молодость мою, когда я в Москве белокаменной царь-пушку поднимал

• Как это поднимал? — изумился граф.

Очень просто, поднимал, да не поднял (Музей остроумия).

Приведенный пример подчеркивает, что (в отличие от форм совершенного вида) формы несовершенного вида могут исключать малейшее продвижение к желаемому результату — если действие является целенаправленным, контроли­руемым. <…> В (1) комический эффект связан с тем, что одно значение («достигнутого эффекта») сменяется другим («по­пытки, не увенчавшейся успехом»). Показательно, что первым (и, вероятно, ос­новным) является все-таки значение «достигнутого эффекта»: слушающий (пусть с удивлением) понимает фразу как сообщение об успешном поднимании царь- пушки — хотя, казалось бы, должен был с ходу отвергнуть такое понимание (в си­лу его явного неправдоподобия) и понимать ее как сообщение о попытке, не увенчавшейся успехом. <…>

2. Интересны примеры обыгрывания так наз. многократных глаголов. Вот анекдот, иллюстрирующий один смысловой компонент, отличающий многократные глаголы от глаголов в прош. времени — повторяемость действия в прошлом:

Студентка на экзамене по анатомии человека описывает кости скелета: «..Здесь реберные кости, тут были внутренние органы — сердце, легкие…Здесь тазовые кос­ти, тут был половой член…» «Бывал»,— поправил ее профессор.

Еще несколько примеров.

Какой-то муравей был силы превеликой

И даже хаживал один на паука

(И. Крылов).

<…>

Литература

Апресян 1995 – Ю.Д. Апресян. Избранные труды. В 2 т. М.: «Языки русской культуры», 1995.

Булыгина – Шмелев 1997 – Т.В. Булыгина, А.Д. Шмелев. Языковая концептуализация мира (на материале русской грамматики). М.: Школа «Языки русской культуры», 1997.

Вежбицкая 1996 - Анна Вежбицкая. Язык. Культура. Познание. М.: Русские словари, 1996.

Гридина 1996 – Т.А. Гридина. Языковая игра: стереотип и творчество. Екатеринбург, 1996.

Земская – Китайгородская – Розанова 1983 – Е.А. Земская, М.А. Китайгородская, Н.Н. Розанова. Языковая игра // Русская разговорная речь. М.: Наука, 1983.

Красильникова 1990 – Е.В. Красильникова. Имя существительное в русской разговорной речи: функциональный аспект. М.: Наука, 1990.

Одинцов 1982 – В.В. Одинцов. Лингвистические парадоксы. 2-е изд. М.: Просвещение, 1982.

Пешковский 1956 – А.М. Пешковский. Русский синтаксис в научном освещении. 7-е изд. М., 1956.

Печатается по: В.З. Санников. Русский язык

в зеркале языковой игры. – М.: «Языки русской культуры», 1999.

В.Н. Шапошников