§ 2. Системность языка и речевого общения

Рассматривая проблему коммуникативных качеств речи, современная теория культуры речевого общения не может не признать, что общие, эталонные, свойственные для любой речи требования, предъявляемые к речевой организации высказывания, находятся в причинно-следственных отношениях с разнообразными условиями порождения речи. Коммуникативная мотивированность речевого общения призвана обнаружить не только универсальные правила речи, но и конкретные речевые модели, иллюстрирующие закономерный характер действия правил. Коммуникативные качества речи раскрываются в определенных моделях коммуникации, имеющих разнообразные речевые формы. Описать эти формы значит установить некоторые речевые коммуникативные системы, к которым обращается человек, строя свою речь в той или иной ситуации общения. Таким образом, одной из актуальных задач культуры речи является определение границ тех коммуникативных пространств и свойственных им языковых правил, норм, которые позволяют понять разнообразие языка и речевого поведения человека.

Действительно, в процессе коммуникативного взаимодействия человек использует не один язык. Языковая личность всегда стоит перед выбором, решая задачи «правильно» выразить свою мысль. При этом сама категория «правильной речи» осознается человеком по-разному. С одной стороны, говорящий должен отразить в речи ее общую, эталонную нормативность. Этот аспект регулируется в культуре речи кодификацией – систематизацией допущенных к употреблению языковых норм. И хотя, конечно, языковая норма и кодификация неоднозначно соотнесены в речевой практике человека и научном контексте языкознания (см. об этом подробнее главу ), в целом можно, наверное, признать, что требования кодифицированной речи в незначительной степени влияют на выбор говорящего определенной коммуникативной системы. Другая линия речевого поведения связана с пониманием кодификации иного рода – систематизацией языковых норм в пространстве речевого общения. В этом аспекте языковая норма оценивается как коммуникативная, поскольку употребление языкового знака рассматривается не на фоне языковой системы, а в коммуникативном контексте – на фоне ситуаций речевого общения, или коммуникативных ситуаций. Правильность речи в связи с этим определяется не как соответствие речи нормам реализации языковой системы, а как соответствие языка его речевым, функциональным свойствам. Следовательно, если функциональные свойства языка отражают его обусловленность нормами речевой коммуникации, то центральную область культуры речи в коммуникативном аспекте составляют исследования тех последствий, к которым приводят воздействующие на язык коммуникативные факторы речи.

Наверное, самый важный результат коммуникативной мотивированности языка – это явление его функциональной дифференциации (неоднородности, расслоения), в котором отражается коммуникативная системность языка, то есть форма взаимосвязи языка и речи как феноменов речевого общения. Тезис о том, что язык неоднороден с коммуникативной точки зрения, основывается на представлении о существовании особых коммуникативных систем, обладающих собственной языковой нормативностью («правильностью») вследствие тех особых функций, которые влияют на форму и структуру речевого общения. С этих позиций системность языка – это отражение речевых функций его единиц, обобщенных в форме коммуникативно мотивированных языковых норм. Совокупность этих норм и образует понятие коммуникативной системы.

При таком определении становится очевидной коммуникативная обусловленность языка, многообразие его речевых форм, но в то же время размывается понятие языковой нормы как правила употребления языкового знака, соответствующее законам отражения его системно-структурных свойств. Это противоречие, в принципе, устраняется тогда, когда культура речи приступает к анализу своего эмпирического материала – языковых знаков, выстроенных в определенные коммуникативные системы. Данный анализ, связывающий нормы языковой системы с их функционированием в коммуникативно значимых сферах речи, представляет еще один аспект изучения «правильности» речи. Он посвящен 1) рассмотрению определенных форм речи как коммуникативной систем (подсистем, типов) функционирующего языка и 2) установлению принципов их классификации. А поскольку само понятие «форма речи» является, безусловно, очень широким научным объектом, его характеристика не может не учитывать специфику различных языковых репрезентаций (воплощений) норм речевого общения. И, как правило, указанные направления анализа форм речи учитывают прежде всего языковую специфику того знака, который может рассматриваться как феномен культуры речевого общения. К такого рода знакам предъявляются определенные требования: во-первых, они должны обладать свойствами, позволяющими им выполнять функции системы, то есть быть своего рода «аналогами» системы языка; во-вторых, их системно-структурная организация должна быть настолько яркой в коммуникативном отношении, чтобы мотивированность представляемых ими норм устойчиво соотносилась с определенной социокультурной сферой речевого общения; в-третьих, их коммуникативные границы должны отражать особенности ассоциативного мышления, то есть быть «проницаемыми», позволяя человеку искать в формальных различиях тождество норм речевой культуры. Какие из языковых знаков отвечают сформулированным требованиям? Да, наверное, любой языковой знак, поскольку он является показателем системных отношений, способен быть структурным, коммуникативным и ассоциативным аналогом общей системы. В таком случае, как же все-таки представить функциональную неоднородность системы? Можно ли представить на уровне любого знака классификацию системно-функциональных возможностей? Конечно, можно, но тогда исследование получит всю ту же уровневую модель языка, которую так любили обсуждать структуралисты. И здесь опять возникают вопросы: почему же структурализм так и не представил функциональное описание системы, хотя основные уровни языковой структуры (от фонетики – до синтаксиса) были выделены и, кроме того, была обозначена основная функция языка – быть средством коммуникации? Почему до сих пор мы не знаем таких разделов, как, например, коммуникативная фонетика или коммуникативная лексика и морфология, но представляем себе, что такое коммуникативный синтаксис? Или единицы данных уровней не играют никакой роли в процессах речевой коммуникации? Логика ответов на эти и подобные вопросы может заключаться в том, что структуральная парадигма языкознания, достаточно жестко подходя к вопросам организации системы языка и функциям ее элементов, отказывает некоторым знакам в коммуникативной функции. Ее не выполняет ни фонема, ни морфема, ни даже слово. Данные языковые знаки оцениваются в свете своих структурных функций, которые они выполняют в составе единиц более высокого уровня организации: фонема – в морфеме, морфема – в слове, слово – в словосочетании и предложении. Соответственно коммуникативное содержание знаков соотносится со структурным уровнем более высокой иерархической организации системы – и, как правило, таким коммуникативно релевантным уровнем признается синтаксическая микросистема языка, нормы которого обобщают единицы «низших» уровней языковой системы, поскольку именно в пространстве синтаксиса эти единицы могут быть признаны коммуникативно мотивированными. Однако структуральная логика продолжается и в оценках синтаксической уровня, в пределах которого также выстраивается своя иерархия коммуникативно значимых или незначимых языковых знаков. Так, словосочетанию и предложению обычно отказывают в коммуникативности на том основании, что эти единицы лишь представляет языковую системную модель организации единиц «низших» уровней, не являясь при этом единицами речи, а отражая «чистую» структуру системных отношений, возможных комбинаций единиц системы. Им противопоставлены единицы более высокого уровня – коммуникативные феномены высказывания, контекста и текста, которые в свою очередь также иерархически выстроены на шкале репрезентации коммуникативного содержания. Таким образом, следуя изложенной версии рассмотрения феноменов речи – единственно реальной величиной языка является текст, вбирающий в себя все уровни языка и показывающий их функции. Подобные оценки общей структуры языка возможны, но только при условии, если мы признаем, что другие единицы системы языка, определенным образом существуют в тексте, подчиняясь как текстовым, так и системным нормам, а сам текст воспринимается как некая модель языка только потому, что он не только порождает системные закономерности, но и отражает системные правила. В противном случае существовала бы крайняя несогласованность между тем, что содержит система, и тем, что реализует текст. И простыми социальными конвенциями, кодификациями здесь не обойтись (если принять во внимание возможность того, что общество могло бы одобрить асимметрию языковых и коммуникативных правил). Вероятно, человеку в процессе общения недостаточно апеллировать одними только знаниями языковых (системных) и коммуникативных (текстовых) норм. Вероятно, языковая личность обращается некоторому багажу знаний, которыми «высвечен» сам механизм использования всех единиц языковой системы в процессе речевой коммуникации. И такие единицы тоже обозначаются, но в парадигме другого – функционального – описания коммуникативной функции.

Культура речи использует многие из тех коммуникативных единиц, которые призваны обобщить все языковые знаки в категории особых коммуникативных систем. В отечественной традиции такие комплексные единицы, синтезирующие не только элементарные и простые, но и сложные в структурном плане элементы системы – вплоть до текста, связаны с разработкой понятий «функционального стиля» и «речевого жанра».