§ 1. Четыре уровня внешней по отношению к слову системности лексики

Попытки структурировать все то, что стоит за понятием НЯКМ, было бы неверно начинать сразу же с проблемы традиционной сис­тематизации лексики. Этому, на наш взгляд, должно предшествовать введение в обиход категорий более высокого уровня абстракции, чем те, которые обычно используются при рассуждениях о лексике, степе­ни и характере ее системности и единицах той или иной лексической системы. Вспомним сформулированное нами ранее определение НЯКМ как запечатленного в лексике соответствующего языка видения всего сущего и несколько распространим данное определение, уточнив, что видение = чувственное восприятие + логическое осмысле­ние + оценивание (на двух уровнях), а все сущее = объектив­ный материальный мир + все привносимое в него человечес­ким сознанием (субъективные оценки /эмоциональные и цен­ностные/ и мифические категории).

Говоря о языке, творящем мир, Л. Вайсгербер имел в виду именно несовпадение совокупности объектов, реально существующих в мире, и совокупности объектов, которыми оперирует сознание человека, владеющего языком. С одной стороны, множество реально существу­ющих объектов остаются непоименованными языком в силу их непознанности или в силу непризнания их заслуживающими номи­нации и тем самым как бы не существующими для носителя данного языкового сознания, а с другой стороны, языковое сознание порожда­ет массу концептуальных артефактов, в силу чего «...сознание соци­ализированного человека благодаря языку содержит огромное коли­чество информационных единиц, для которых в окружающем мире нет соответствующих объектов, но без которых сам этот мир стано­вится непроницаемым для человеческого разума. Так, в окружающем мире нет объектов, называемых словами вера и неверие, возвышенное и низкое, прекрасное и безобразное, добро и зло, дух, свобода и т. д. и т. п. Ментальные сущности, именуемые приведенными и множеством

283

подобных слов, устраняют эмпирическую ограниченность мира, явля­ют глубь, ширь и высь образующих его вещей, устанавливают связи, усмотренные «софийным человеком» за тысячелетия намеренного и праздного умствования. Они (эти сущности) преобразуют окружаю­щий мир, сообщая ему трансцендентное измерение. Совершенно ясно, что мир, населенный такими сущностями (наряду с чувственно вос­принимаемыми вещами),— это качественно другой мир по сравнению с дочеловеческим (или внечеловеческим) окружающим миром. Именно этот другой мир является единственной реальностью для социализи­рованного человека» (Морковкин, Морковкина, 1997, с. 50—51).

Вторую составляющую всего сущего, т. е. то, что является арте­фактом коллективного сознания, можно определять как мир субъек­тивных категорий, противопоставляемых миру объективно существу­ющих реалий. В сознании носителей языка имена категорий обоих типов не противопоставляются друг другу, объективные реалии и артефакты сознания тесно переплетены между собой и образуют единый образ мира. Зачем же тогда нужно разграничивать реалии и привнесенное сознанием? Прежде всего для того, чтобы прогнозиро­вать области максимальных расхождений при соприкосновении раз­ных культур и при их сопоставлении. Очевидно, что расхождения в языковой интерпретации реалий объективного мира будут не столь велики, как расхождения в области субъективных оценок и в обла­сти категорий мифических. О последних следует сказать особо, по­скольку и о специфике отражения в лексике объективных реалий внешнего мира (вспомним выделение слов типа Al, типа А2 и ти­па Б), и о результатах работы каждого из компонентов обыденного сознания по интерпретации мира (категоризация фрагментов ПВК, лек-сикализация эмоциональных и ценностных оценок и суждений) мы уже говорили достаточно подробно.

Общепринятой теории мифа до сих пор нет, хотя существует до­статочное число философий мифа, расходящихся в понимании его сущности. При всей разноплановости представлений о мифе, изложен­ных в работах Дж. Вико, Д. Юма, К.-Г. Юнга, Э. Тейлора, Г. Спенсера, Дж. Фрезера, Л. Леви-Брюля, 3. Фрейда, Б. Малиновского, К. Леви-Строса, можно сформулировать самые общие определения сущности мифов, которые вполне достаточны в контексте данной работы. Мифологи­ческие категории каждого языка являются плодом работы логико-понятийного компонента этнического языкового сознания на том историческом этапе развития народа, когда отсутствовало сознание научное. На этом этапе роль научного сознания выполнялась логико-понятийным компонентом обыденного сознания, которое, достигнув возможного на том этапе предела в объяснении окружающего мира,

284

стремилось компенсировать реальные знания о мире, «достраивая» его с помощью доступных ему наивных представлений. Пытаясь отразить закономерности природы, сознание древнего человека испытывало дефицит абстрактных понятий и вынуждено было персонифицировать силы природы, выражая общее, универсальное через конкретное. Не­развитость абстрактного мышления компенсировалась мышлением образно-чувственным, а логический анализ с использованием необхо­димых для этого отвлеченных понятий заменялся метафорическим отождествлением непонятных природных феноменов с конкретными образами реально существующих или вымышленных существ. Персо­нификация природных феноменов, лежащая в основе мифологии, каж­дым этносом осуществлялась в самобытных формах, поэтому любая национальная мифология является не только реликтом донаучных попыток интерпретации многообразия и сложности внешнего мира, но и формой и средством выражения творческих потенций этноса. С по­явлением научных знаний о мире, мифология перестала выполнять функции объяснения существующего миропорядка и перешла в разряд неотъемлемых компонентов любой национальной культуры как куль­турно-исторический феномен. Однако существенная часть лексики, обслуживающей построение мифологических образов и сюжетов, ос­талась в обиходном языке.

Мы считаем, что применительно к понятию НЯКМ к разряду мифи­ческих категорий можно относить не только лексические реликты собственно мифологии, но и перекочевавшие в обиходный язык фоль­клорные, сказочные и литературные образы, которые, строго говоря, не относятся непосредственно к мифологии в узком смысле слова, но по сути имеют тот же онтологический статус в национальном язы­ке: служат персонифицированными символами явлений, качеств, ти­пажей и т. п. Таким образом, под категориями мифическими мы будем подразумевать собственно мифологические концепты плюс используемые языком концепты из фольклорных и литератур­ных источников. Мифические категории составляют неотъемлемую часть когнитивной базы любого народа и, соответственно, являются полноправными «кирпичиками» огромной мозаики, именуемой НЯКМ. Зона имен мифических категорий практически в полном объеме от­носится к безэквивалентной лексике, которая не подлежит переводу, но может осваиваться исключительно параллельно со знакомством с самими мифологическими, фольклорными или литературными источ­никами, давшими им «путевку в жизнь» живого языка народа. Дале­ко не все так называемые прецедентные феномены фольклора или литературы удостаиваются чести войти в повседневный язык; вос­требованность языком имени какого-либо никогда не существовавше-

285

го предмета или человека можно считать своеобразным «знаком ка­чества» концепта. Семантизация такого рода концептов дает прекрас­ную возможность не ограничиться ссылками на конкретный источ­ник, давший жизнь расхожему образу, а проследить глубинные моти­вы выбора коллективным сознанием из массы других прецедентных феноменов именно этого. Как правило, поиски причин такого выбора почти неизбежно приводят к одной из доминант национального ха­рактера, а это уже не простое знакомство со значением лексической единицы чужого языка, а небольшой шажок в «дом бытия духа наро­да». Например, иностранец, услышав в русской речи выражения зо­лотая рыбка, скатерть-самобранка, по-щучьему велению, Ивануш­ка-дурачок, обломовщина, маниловщина и т. п., может не ограничиться ссылками на источники их появления и, более того, не удовлетворить­ся даже раскрытием их истинного смысла, а задаться вопросом: «Не стоит ли за столь милыми русскому сердцу золотыми рыбками и щуками, выполняющими любые желания, скатертями-самобранками, удовлетворяющими взыскательные гастрономические запросы героя, иванушками-дурачками, не отличающимися особым трудолюбием, но тем не менее всегда оказывающимися в выигрыше,— не стоит ли за всем этим какой-либо национальной черты характера? Например, привычки больше полагаться на чудо, чем на собственные силы, же­лания получить максимум при минимальных усилиях со своей сто­роны, убежденности в том, «что трудом праведным не наживешь палат каменных», излишней созерцательности и мечтательности?» Если он не только задастся таким вопросом, но и найдет на него ответ, то такую интеллектуальную деятельность иностранца вполне можно считать соответствующей статусу знакомства с русской лексикой как с «кирпичиками» «дома бытия» духа русского народа, как с элемен­тами НЯКМ.

Таким образом, первый этап презентации национальной лексики в качестве НЯКМ предполагает разделение всего лексического массива на две большие области (зоны, сектора) в зависимости от характера соотнесенности стоящих за словом понятий с реалиями объективного мира: первую область составят имена реальных объектов окружающе­го мира, вторую область — имена концептов, являющихся артефактами коллективного языкового сознания. В свою очередь область концепту­альных артефактов подразделяется на зону абстрактно-логических понятий, зону субъективных оценочно-ценностных категорий и зону мифических категорий. Нам неизвестны работы, в которых бы содер­жалась информация о процентном соотношении каждого из типов лексики, равно как и о степени постоянства такого соотношения в разных языках:

286

ЛЕКСИЧЕСКИЙ МАССИВ НАЦИОНАЛЬНОГО ЯЗЫКА

ИМЕНА РЕАЛЬНЫХ ОБЪЕКТОВ МАТЕРИАЛЬНОГО МИРА

АБСТРАКТНЫЕ ЛОГИЧЕСКИЕ ПОНЯТИЯ

Дальнейшее структурирование НЯКМ уже непосредственно свя­зано с глобальной проблемой системности лексики, выявления харак­тера этой системности, определения единиц системы и тому подобны­ми вопросами. Практически каждое исследование, посвященное опи­санию какого бы то ни было фрагмента лексики, содержит констатацию факта ее системности и утверждения о необходимости описывать лексику именно как систему. Часто подобные (совершенно справед­ливые) утверждения являются общим местом в работе и не сопро­вождаются дополнительными комментариями, которые, в общем-то, необходимы хотя бы потому, что категорические утверждения о сис­темности лексики встречают со стороны некоторых исследователей определенные возражения. Объясняется это тем, что лексика любого языка состоит из огромного числа элементов, связанных самыми раз­нообразными отношениями. Многочисленность лексических единиц, их неоднородность и неоднородность существующих между ними связей, наличие нерегулярных, асистемных явлений (значительно боль­шее, чем в других языковых системах) делают труднообозримой всю лексическую систему в целом. Сам факт представления совокупно­сти национальной лексики в виде НЯКМ не означает автоматичес­кого признания лексики системой, ведь «картинообразующая» функ­ция означает интеграцию отдельных элементов в единое целое, еди­ную «картину», но не гарантирует самого наличия однородных взаимообусловленных элементов и их структурированности, что и является признаком системности. Образно выражаясь, «картина» вполне может оказаться выполненной в духе абстрактной живописи. В действительности ЯКМ всех национальных языков, конечно же, сравнимы не с абстрактной живописью, а с самым что ни на есть классическим реализмом. Вопрос о системности лексики можно счи­тать риторическим, другое дело, что лексическая системность может

287

считаться противоречивой, непоследовательной и т. п. Вот лишь два примера подобных суждений: «... Язык — весьма сложная система, в которой не только все «системно», но в которой нередко наблюдаются противоположные тенденции, постоянно осложняющие эту же систе­му» (Будагов, 1976, с. 78). «Наши языки — это системы, которые по существу своему удивительно асистемны. Как можно не понимать это­го двойственного характера языка? Человеческий язык одновременно и система и антисистема» (М. Wandruszka, 1970 /цит. по: Будагов, 1976, с. 78/). Мысль об отсутствии в лексике системности как таковой, была высказана, например, В. М. Жирмунским, утверждавшим, что в лексике отсутствует какая-либо системность, кроме той, которая обусловлена отношениями и связями между самими называемыми предметами и явлениями действительности (см. Сб.: О соотношении синхронного анализа и исторического изучения языков.—М., 1960, с. 70). В обоб­щенном виде аргументы против признания системного характера лек­сики можно сформулировать следующим образом:

• Системность лексики — простое отношение системных связей и отношений действительности; в силу своей внелингвистической при­ роды эта системность не может быть предметом лингвистического описания.

• Словарный состав подвижен, практически безграничен и в силу этого не поддается систематизации.

• Многозначность, порождаемая семантическим варьированием слов, создает множественность связей. Эти связи накладываются друг на друга, пересекаются, что создает трудности для элементарной груп­ пировки лексических единиц.

• В лексике очень много периферийных, окказиональных явлений, исключений.

Все перечисленные обстоятельства, бесспорно, затрудняют задачу систематизации лексики, но не являются основанием для отрицания ее системности, «... ведь в противном случае мы не смогли бы срав­нительно легко выбирать нужные слова и, сопоставляя их друг с дру­гом, употреблять в речи или воспринимать их смысл» (Новиков, 1982, с. 61). Лексика отличается от других языковых систем (фонетичес­кой, грамматической) гораздо большей сложностью, гибкостью и под­вижностью, но тоже является системой; «логическим следствием противоположного взгляда было бы утверждение, что лексика нахо­дится как бы «вне языка» (Шмелев, 1977, с. 183), «ибо трудно себе представить систему, одни части которой были бы системны, а дру­гие— бессистемны» (Кузнецова, 1982, с. 10).

Процесс становления понятия системности лексики в зарубеж­ном языкознании достаточно хорошо описан (например: Кузнецова,

288

1963; Щур, 1974; Уфимцева, 1961; Гухман, 1961 и др.), поэтому мы ог­раничимся простым перечислением трактовок данного понятия:

• Совокупность понятийных полей, которым в языке соответству­ ют языковые поля, где каждое слово покрывает соответствующее понятие (Трир, Вайсгербер и др.). «Фактическим содержанием... работ представителей данного направления являются поиски своеобразного понятийного абсолюта, загадочно проглядывающего в семантических структурах разных языков...» (Звегинцев, 1957, с. 268).

• Совокупность лексико-грамматических групп слов (Ипсен).

• Совокупность лексико-синтаксических групп слов (Иоллес, Рой- нинг, Оскар, Духачек и др.).

В отечественном языкознании в соответствии с традициями до­революционной русистики центральное место в лексико-семантичес-кой системе занимает слово. Принципиально важно, что для отече­ственного языкознания характерно целостное понимание лексической системы, учитывающее и развивающее два аспекта системы: внутрен­ний (по отношению к центральной единице системы — слову) и внешний. Основы именно такого целостного понимания лексичес­кой системы заложены в работах Л. В. Щербы. В ряде его статей и особенно в предисловии к Русско-французскому словарю «...намечен тот «внутренний» аспект системы, который позднее получит название «семантической структуры слова» (Караулов, 1976, с. 10). Им же раз­виваются и идеи внешних системных свойств слова и отражение их в различных типах словарей (см.: Щерба, 1958). Дальнейшее изуче­ние лексической системы представляло собой углубление исследова­ний по каждому из этих двух направлений. Усилиями В. В. Виногра­дова, А. И. Смирницкого, Р. А. Будагова «...сформулированы закономер­ности системной связи значений и их взаимоотношения в слове, разработано понятие лексико-семантического варианта слова, опреде­лена роль контекста в разграничении значений и употреблений сло­ва...» (Караулов, 1976, с. 10). Можно сказать, что к концу 50-х гг. складываются контуры целостной модели лексико-семантической системы, включающей как внутренний, так и внешний по отношению к слову аспекты. Книга О. С. Ахмановой (Ахманова, 1957) представ­ляет собой обобщение идей отечественной и мировой лексикологии этого периода и отражает именно такое понимание системы, о кото­ром было сказано выше. В результате дальнейшего углубления и развития обоих направлений понятия лексической системы в рабо­тах Ю. Д. Апресяна, Д. Н. Шмелева, А. А. Уфимцевой, П. Н. Денисова и др. сложилось общепринятое для отечественного языкознания по­нимание лексико-семантической системы: «К лексико-семантической системе относится вся область смысловых отношений лексических

19-

единиц, своеобразия типов их группировок и характер взаимодействия их друг с другом (лексическая парадигматика) и с элементами дру­гих подсистем языка, условия и формы языкового выражения резуль­татов семантического варьирования словесных знаков (лексическая синтагматика) и т. п.

Уже само название «лексико-семантическая» указывает на двусто­роннюю природу системы: с одной стороны, отграничивается в пре­делах семантического уровня лексическая семантика от грамматичес­кой, с другой стороны, при помощи этой системы происходит дальней­шее членение семантики слова как элемента словаря на самые мелкие двусторонние единицы — лексико-семантические варианты слова» (Общее языкознание. Внутренняя структура языка.— М., 1972, с. 417).

Важной особенностью лексико-семантической системы языка является неоднородность ее компонентов. Слово — основная единица системы, на основе которой идентифицируются все другие единицы. Предельно малой единицей системы, служащей для раскрытия внут­рисловной системности, является лексико-семантический вариант слова (ЛСВ), при анализе же внешних по отношению к слову системных связей в качестве единицы макросистемы используется группа слов. Группа слов является одновременно и самой крупной единицей лек­сической макросистемы, и микросистемой, состоящей из единиц более низкого уровня (слов или ЛСВ многозначных слов). Именно группы слов, как макроединицы лексической системы языка, представляют наибольшую трудность при попытках выявить единую всеобъемлю­щую иерархию национального лексикона, заставляя многих ученых отказаться от этой идеи и считать, что «отсутствует единая структура, всеобъемлющая иерархия словарного состава, но универсальным ос­тается принцип взаимодействия, взаимосвязи отдельных частей и элементов словаря» (Сорокин, 1965, с. 35).

Классификация лексического массива языка предполагает установ­ление номенклатуры типов объединений слов, но именно на этом этапе исследователь испытывает определенные затруднения. Выделение групп слов, представляющих микросистему (и одновременно макро­единицу всей лексической системы), производится разными авторами на разных основаниях, с использованием различных подходов и ме­тодов. Почему так происходит? Можно ли установить единый тип лексической микросистемы, которую можно было бы считать универ­сальной макроединицей лексической системы? Во-первых, большую сложность и неудобство создает разнобой в используемой авторами терминологии, обозначающей различные виды микросистем. Одни и те же по характеру объединения группы слов получают у авторов названия групп, рядов, серий, микроструктур, полей. Например, Г. С. Щур

290

(Щур, 1974) приводит около ста различных терминов, содержащих слово «поле». Такое положение объясняется как различиями в понимании сущности именуемых явлений, так и недостаточной изученностью самого объекта. Во-вторых (и это является основной причиной), уни­фицировать лексические микросистемы невозможно в силу характе­ра самого объекта классификации: объем и многомерность любого национального лексикона лишают смысла попытки найти некий еди­ный характер связей между словами, который охватывал бы его (лек­сикон) целиком. Лексика теснейшим образом связана с материаль­ным миром, который буквально пронизан огромным количеством самых разнородных связей и отношений, существующих между его объекта­ми, и уже в силу этого «обречена» на многомерность и разноуровне-вость. Подобно тому, как человека можно рассматривать в качестве гражданина определенной страны, представителя определенной расы или национальности, члена какой-либо организации, представите.¹:п профессии и т. п., так и слово может принадлежать разным микроси­стемам, что говорит, конечно же, не о некорректности выделения той или иной микросистемы в качестве макроединицы, а о многообразии и неоднородности смысловых отношений, пронизывающих весь сло­варный состав языка. «Например, погоду, в частности атмосферные осадки, можно трактовать и предметно-тематически (снежинка, дож­динка, градинка), и ситуативно-коммуникативно (идет дождь, снег, град), и лексико-семантически (дождь идет, моросит, хлещет; дождь, ливень, изморось), и разными другими способами. В этом многообразии под­ходов видится многослойность классификационных связей лексических единиц друг с другом» (Денисов, 1988, с. 21).

Таким образом, лексико-семантическая система состоит из микро­систем, выделяемых по различным критериям и характеризующихся различным характером связей слов внутри микросистем, различной внутренней организацией. Один и тот же массив лексики можно представить как совокупность различных микросистем, что отнюдь не означает, что в одном случае описание проведено более корректно, чем в другом. Выбор макроединицы (т. е. микросистемы) для систе­матизации определенного фрагмента словаря должен диктоваться двумя факторами: характером связей, реально существующих между лекси­ческими единицами, составляющими данный фрагмент, и практически­ми целями, которые исследователь ставит перед собой в процессе систематизации определенных групп слов (подготовка разного рода словарей, презентация лексики в учебном процессе для различного контингента учащихся, сугубо теоретические изыскания). Выбор любой микросистемы можно считать корректным, если для данного фрагмента лексики характерны реализуемые в выбранной микросистеме связи

291

10*

и отношения и если такая группировка словарного материала позволя­ет решить поставленные практические задачи.

Д. Н. Шмелев справедливо утверждает, что «...нет оснований счи­тать, что все участки лексики в равной степени «системно» органи­зованы. Напротив, при ближайшем рассмотрении различных групп слов нетрудно заметить, что слова внутри этих групп по-разному связаны и взаимодействуют друг с другом» (Шмелев, 1977, с. 183). В качестве подтверждения этой мысли он ссылается на выделяемые В. А. Звегинцевым различные виды объединений слов: 1) слова, свя­занные родо-видовыми отношениями, где обязательно есть слово с обобщающим значением, и слова, представляющие «частные подраз­деления» более общих понятий; 2) слова, связанные отношениями синонимии, с подразделением на группы слов с обобщающим сло­вом-доминантой и без такового; 3) слова, связанные «иными принци­пами определения общего значения» (обозначения родственных отно­шений, названия частей тела и т.д.) (См.: Звегинцев, 1957, с. 269).

Различная степень системности лексики, различный характер от­ношений между словами и неодинаковая «связанность» слов с объек­тами материального мира отмечаются всеми исследователями, но ин­терпретироваться могут по-разному. Например, часто в системности отказывают объединениям слов на предметно-тематической основе, ссылаясь на «нелингвистичность» принципа выделения таких групп, «...однако вряд ли было бы целесообразно заранее отказаться на этом основании от лингвистического анализа соответствующих объедине­ний слов, от попыток найти в них общие семантические элементы» (Шмелев, 1973, с. 13). Неприятие искусственного противопоставления тематических групп лексики лексико-семантическим группам опира­ется на представление о лексическом значении как диалектическом единстве языкового и внеязыкового содержания. «На основании на­блюдений за некоторыми тематическими группами существительных, в том числе и конкретной лексики, можно утверждать, что эти тема­тические группы представляют собой лексические микросистемы. Системность их выражается не только в их непосредственной пара­дигматической связи и взаимообусловленности членов парадигмати­ческого ряда (связь эта может быть очень слабо выраженной), но прежде всего и в координированности семантической деривации и одинаковости образования лексико-семантических вариантов слов» (Прохорова, 1979, с. 161—162).

В настоящее время большинство лексикологов согласно с тем, что «...лексико-семантические группы можно считать основным видом микросистемы лексико-семантической системы» (Уфимцева, 1968, с. 263), поскольку «ЛСГ объединяет все существенные аспекты сис-

292

темных связей между словами с учетом синонимии, антонимии, много­значности не как изолированных явлений, а в их реальной взаимооп-ределяемости» (Слесарева, 1980, с. 53).

Учитывая сказанное ранее о пестроте, перекрещиваемое™ и неуни­фицированности терминологии в этой области и расхождения в са­мом понимании принципов вычленения разных микросистем, представ­ляется целесообразным привести определение ЛСГ, исходя из которо­го мы в дальнейшем будем использовать этот термин. Такое определение должно содержать указание как на формальную, так и на смысловую близость слов, объединяемых в ЛСГ. Приведем два при­мера определений, кажущихся нам удачными: «ЛСГ понимается как языковая и психологическая реальность, принципиально вычленимое объединение слов, члены которого имеют одинаковый грамматичес­кий статус и характеризуются однородностью смысловых отноше­ний... — отношений синонимии, гипонимии, гиперонимии..., частично­го смыслового пересечения» (Слесарева, 1980, с. 49). И другое опре­деление: ЛСГ «...объединяют в себе слова одной части речи, в которых помимо общих грамматических сем имеется как минимум еще одна общая сема — категориально-лексическая (архисема, классема)» (Куз­нецова, 1982, с. 74).

Практика показывает, что тип микросистемы в значительной сте­пени обусловливается самим характером описываемого фрагмента лексического состава языка: ЛСГ обычно выбирается исследователем в качестве микросистемы при описании абстрактной лексики, где внеязыковая предопределенность отношений между словами минималь­на, в то время как конкретная лексика группируется, как правило, по тематическим группам, формируемым на экстралингвистической ос­нове, но не лишенным, как было отмечено, собственно языковых сис­темных отношений. Характер отношений между словами, относящи­мися к разряду конкретной лексики, различен, в связи с чем решаю­щим фактором при выборе типа микросистемы должен являться характер связей между словами, а не факт отнесенности к разряду абстрактной или конкретной лексики. В этом вопросе мы придержи­ваемся точки зрения Ю. Н. Караулова о различии тематических (де­нотативных, «предметных») групп имен и групп слов с десигнатив-ной (понятийной) направленностью (см.: Караулов, 1976, с. 132—134). Существенное различие между этими группами состоит в том, что имена денотативных групп реализуют отношения части и целого, представляя собой перечисление частей целого, обозначаемого супер­ординатой, а имена групп второго типа находятся по отношению к суперординате в родо-видовой зависимости, т. е. находятся в отноше­ниях гипонимии. С этой точки зрения обширные группы конкретной

293

лексики, являющиеся по своему характеру таксономиями (названия птиц, животных, насекомых, растений), вполне можно рассматривать именно в качестве ЛСГ.

Тот факт, что описание лексического массива по ЛСГ можно счи­тать наиболее распространенным на современном этапе, отнюдь не означает, что другие типы лексических микросистем не имеют права обладания статусом макроединиц лексико-семантической системы. Они успешно используются при решении теоретических и практических задач, так или иначе связанных со структурированием лексики. На­пример, практика составления идеографических словарей опирается на более крупные (по сравнению с ЛСГ) микросистемы — понятийные и семантические поля, а создатели учебных пособий для иностранцев и словарей-разговорников используют не только объединения слов по типу ЛСГ, но и тематические группы, синонимические ряды, антони­мические пары и словообразовательные гнезда. П. Н. Денисов выде­ляет десять типов «пучков слов», которые обеспечивают системность лексики: «1) семантическое поле, 2) лексико-семантическая группа, 3) тема­тическая группа, 4) ситуативная группа, 5) коммуникативная группа, 6) родо-видовая группа (рубрика тезауруса), 7) синонимический ряд, 8) ан­тонимическая пара, 9) словообразовательное гнездо, 10) эпидигматичес-кая группа (совокупность всех значений, или ЛСВ одного многозначного слова)» (Денисов, 1980, с. 119). Возможно использование и других типов структур, организующих семантическое пространство языка, напри­мер, Ч. Филлмор для этой цели предлагает использовать в качестве мак­роединиц лексические парадигмы, циклы, цепочки, партономии, таксо­номии, семантические сети и фреймы (см.: Филлмор, 1983, с. 23—60). Релевантным признаком любой микросистемы является наличие определенных семантических связей и отношений между ее элемен­тами. В приведенных выше «пучках слов» эти связи и отношения различны и достаточно многообразны. В большинстве же случаев исследователи довольствуются выделением синонимических и (или) антонимических отношений как основных показателей системности, полагая, что эти два типа отношений являются теми основными се­мантическими координатами, которые организуют в парадигматичес­ком пространстве лексические единицы. Думается, что понятие сис­темности не следует сводить к наиболее продуктивным типам отно­шений. Более целесообразной представляется такая организация семантического пространства языка, которая бы учитывала даже са­мые непродуктивные типы отношений в любом из типов микроси­стем. Многообразию отражаемого в языке объективного мира долж­но соответствовать никак не меньшее многообразие форм организа­ции «кирпичиков», из которых складывается языковая модель мира.

294

После того, как определен инвентарь «кирпичиков», из которых строится «дом бытия» духа народа, т. е. когда все «portions of space-time» (по терминологии Б. Рассела) («мельчайшие фрагменты простран­ства-времени»), получившие статус концептов языка, распределены по тем или иным лексическим группам в соответствии с характером существующих между ними отношений, встает вопрос о логической организации выделенных групп слов. Каким образом в действительно­сти группируется лексика в человеческом сознании, науке пока что не известно, и ученые, занимающиеся проблемами мозга человека, этого не скрывают, но тот факт, что она структурирована, сомнений не вызывает, поскольку ничем иным нельзя объяснить то, с какой скоростью чело­век извлекает из своей памяти нужные в определенной ситуации сло­ва, дифференцируя его в доли секунды от тысяч других именованных информем. Попытки объединить между собой логическими связями все множество «пучков слов» выливаются в конечном итоге в построе­ние той или иной идеографической классификации, национальной лек­сики, являющейся по своей сути гипотетической экспликацией того, каким образом в «свернутом» виде хранится в сознании вся лексичес­кая семантика. Любая из идеографических классификаций, предлагае­мых идеографическими словарями, является своего рода гипотезой, от­ражающей субъективное видение проблемы составителями этих слова­рей. Объективных критериев оценки того, насколько удачно то или иное видение глобальной взаимосвязанности лексических микросистем, види­мо, нет. Несомненно лишь то, что любое представление лексики как картины мира или как фрагмента такой картины не может не опирать­ся на ту или иную синоптическую схему, идеографическую классифи­кацию, охватывающую весь массив лексики национального языка, в которой самые разнообразные типы объединений слов выполняют общую функцию — функцию рубрики идеографической класси­фикации национального лексикона.

Исследователь, поставивший перед собой задачу представить лек­сический состав языка в качестве НЯКМ, может выбирать любой из двух вариантов: либо самостоятельно выстраивать идеографическую классификацию в соответствии с собственными представлениями о логике и целесообразности, либо, проанализировав уже существую­щие классификации, выбрать наиболее удачную, с его точки зрения. Все синоптические схемы строятся по принципу родо-видовой орга­низации единиц системы и имеют несколько уровней обобщения, при переходе от высшего уровня обобщения к низшему число рубрик классификации увеличивается. Например, Ю. Н. Караулов для анали­за степени изученности различных структурированных областей лек­сики разных языков в качестве эталона использовал синоптическую

295

схему словаря Халлига-Вартбурга (см.: Караулов, 1976), которая имеет четыре уровня обобщения: на первом уровне — одна рубрика («Univer-sum»), на втором — три рубрики («Вселенная», «Человек», «Человек и Вселенная»), на третьем — десять рубрик, а на четвертом — восемьде­сят две. Мы не ставим перед собой задачу сравнительного обзора существующих идеографических классификаций, поэтому остановим­ся лишь на двух примерах, один из которых, по нашему мнению, явля­ется образцом того, какой не должна быть идеографическая класси­фикация, а второй — образцом того, какой она может быть.

Крайне неудачной нам показалась ЯКМ русского языка, отражен­ная в синоптической схеме изданного в 1991 году в Пекине словаря под названием «Сокровищница синонимов русского языка». Формаль­но классификация имеет три уровня обобщения, на самом же деле их всего два, поскольку на нижнем уровне располагаются уже не имено­ванные группы лексики, которые можно считать рубриками класси­фикации, а отдельные слова. Получается, что от высшего уровня абст­ракции, высшего уровня обобщения до низшего уровня обобщения, т.е. до уровня отдельного слова, всего два логических «шага», что, по наше­му мнению, никак не соответствует ни сложности организации мира объективного, ни, пожалуй, еще большей сложности мира, отраженно­го в языке. К высшему уровню обобщения отнесены двенадцать рубрик: «Человек», «Вещество», «Время и пространство», «Отвлечен­ные предметы», «Признак», «Движение», «Психическая деятельность», «Деятельность», «Явление и положение», «Касательство» (?), «Вспомо­жение (?), возглас и звукоподражание», «Вежливость». На втором (низшем) уровне обобщения располагаются 94 рубрики, назвать кото­рые лексическими микросистемами можно лишь условно. Чего толь­ко стоят сами названия некоторых рубрик второго уровня: «против­ный человек», «суеверная деятельность», «злодейство», «участь», «вспо­можение», «возглас и аханье» — или факт объединения в рамках одной общей рубрики таких более мелких рубрик, как «механическое обору­дование» и «выделения (человека)», «профессия» и «противный чело­век». Кстати, общей идеей «противности» оказались объединенными весьма разнородные по своему характеру обозначения людей: реак­ционер, предатель, пособник, прислужник, грешник, спекулянт, пре­ступник, разбойник, вор, хулиган, наглец, обманщик, подстрекатель, соблазнитель, пьяница, проститутка. Думается, что русская лекси­ка, структурированная таким образом, вряд ли может претендовать на роль ЯКМ русского языка.

Положительным примером структурирования лексических микро­систем языка, на наш взгляд, может служить идеографическая классифи­кация словаря под редакцией В. В. Морковкина «Лексическая основа

296

русского языка: Комплексный учебный словарь» (М., 1984). Данная классификация имеет шесть уровней обобщения, содержит 29 имено­ванных классов, 254 именованных разряда и 649 нумерованных групп и вполне может служить логическим каркасом НЯКМ.

«Семантические отношения между словами фактически разверты­ваются в семантическое пространство трех основных измерений: синтагматического, парадигматического и деривационного» (Денисов, 1980, с. 131). Эти три измерения можно считать своеобразными «осями координат» семантического универсума любого национального языка. Практически любое слово может быть представлено в трехмерной модели лексической системы. Располагая на каждой из осей «соседей» анализируемого слова, мы получаем полное представление о потенци­альных и реально реализуемых в языке типах отношений этого слова с другими словами этого языка. Таких связей и отношений у одних слов может быть много, у других — меньше, у третьих — совсем мало. Это свидетельствует лишь о разной степени и различном характере системности конкретного слова. Представление отдельно взятого слова в трехмерной системе координат семантического пространства язы­ка является не чем иным, как установлением межсловных системных связей слова как основной единицы лексической системы.

Таким образом, внешняя по отношению к слову системность лек­сики проявляется на четырех уровнях.

1-й уровень: распределение лексических единиц по трем облас­тям в зависимости от характера соотнесенности концептов с объек­тивным миром: области имен реальных объектов, области имен субъек­тивно-оценочных категорий и области мифических категорий (две последние в совокупности образуют область концептуальных арте­фактов национального языкового сознания).

2-й уровень: структурирование каждой из трех областей посред­ством распределения лексики по микросистемам («кучкам» по В. В. Ви­ноградову, «пучкам слов» по П. Н. Денисову), основным типом кото­рых можно считать лексико-семантическую группу как тип объеди­нения слов, учитывающий и формальную, и смысловую общность входящих в него единиц. В качестве макроединиц (микросистем) се­мантического пространства языка могут использоваться и все другие типы объединений слов. Выбор типа объединения слов зависит от характера отношений, связывающих именуемые понятия между собой.

3-й уровень: структурирование всей совокупности лексических микросистем языка, результатом которого должна стать идеографи­ческая классификация всего лексического массива, в которой каждое из объединений слов вне зависимости от принципов своей внутрен­ней организации приобретает статус рубрик общей синоптической

297

схемы, построенной по принципу родо-видовой организации, где любая рубрика низшего уровня абстракции входит в качестве составной ча­сти в рубрику более высокого уровня абстракции. В такой классифи­кации любое именованное понятие, любой концепт посредством несколь­ких логических «шагов» может быть соотнесен с категориями самого высокого уровня обобщения, каковыми в признаваемой нами за эта­лон идеографической классификации «Лексической основы русского языка» являются категории «материальный мир» и «абстрактные от­ношения и формы существования материи». Идеографическая клас­сификация лексики сама по себе не тождественна ЯКМ, а является ее логической основой, своеобразным «скелетом», без которого «плоть» языка рассыпается на бесчисленное множество хаотично разбросан­ных именованных порций пространственно-временного континуума. 4-й уровень: установление всех межсловных связей отдельной лексической единицы по трем «осям координат» семантического пространства: парадигматической, синтагматической и деривационной, разделяющейся в свою очередь на словообразовательную (или фор­мально-деривационную) и эпидигматическую (или семантико-дерива-ционную).