§ 2.2.2. Роль эмоционально-оценочного и нравственно-ценностного компонентов обыденного сознания в формировании национальной языковой картины мира

Оба компонента сознания мы объединили в одном параграфе на основании относительной тождественности их функций: и тот, и дру­гой выполняют субъективно-оценочную функцию при отражении обыденным сознанием ПВК. Если сенсорно-рецептивный компонент сознания является определяющим при формировании национального «мирочувствования» и «мироощущения» (в самом прямом, изначаль­ном смысле этих слов), а логико-понятийный компонент детермини­рует «национальную логику», национальный склад мышления, то и эмоционально-оценочный, и нравственно-ценностный компоненты сознания ответственны за формирование субъективно-национального отношения ко всему, что отражается в языке, т. е. за формирование национальной «мирооценки».

Тождественность функций каждого из «оценочных» компонентов сознания мы назвали относительной, потому что сами оценки, порож­даемые ими, имеют качественное отличие. Оценки, формируемые эмо­ционально-оценочным компонентом сознания, можно условно назвать первичными, простейшими или оценками первого уровня, которые непосредственно фиксируют именно эмоциональное отношение кол­лективного носителя языка к обозначаемому. Такие оценки всегда отражают основную субъективно-оценочную бинарную оппозицию «положительное отношение — отрицательное отношение», а актуали­зация одного из членов этой оппозиции может конкретизироваться определенным признаком, по которому эта оценка собственно и осу­ществлялась.

Результатом работы нравственно-ценностного компонента сознания являются более сложные оценки. Эта сложность распространяется как на объект оценивания, так и на саму оценку. Оценки этого типа можно

231

условно назвать оценками второго уровня, они применяются по отно­шению не к отдельным объектам или простейшим ситуациям, а по отношению к наиболее типичным социально значимым ситуациям, моделям поведения в таких ситуациях, по отношению к жизненно важным для любого социума категориям. Оценки второго уровня — это уже не столько результат эмоционального восприятия, сколько обобщение коллективного жизненного опыта, результат осмысления общественной практики, квинтэссенция народной мудрости. Сама оцен­ка этого типа уже не укладывается в противопоставление «хорошо — плохо», она может иметь довольно сложную логическую структуру: указывать на закономерные связи между отдельными явлениями, рас­крывать причинно-следственные зависимости, предписывать определен­ные действия в определенных ситуациях, определять относительную ценность явлений, формировать саму иерархию ценностей и т. д. Соот­ветственно, различным оказывается и лингвистическое воплощение двух типов оценок, порождаемых каждым из двух «оценочных» компонен­тов сознания. Носителями оценок первого уровня (эмоциональных оценок) являются специальные слова, составляющие в любом языке семантическое поле субъективных оценок, и вся коннотативная зона национального языка. Носителями оценок второго уровня («ценност­ных» оценок) могут являться отдельные слова, обозначающие концеп­ты, из области нравственно-ценностных категорий, но в наибольшей степени таковыми являются пословицы и поговорки того или иного национального языка.

В данном параграфе мы последовательно рассмотрим оба типа оценок, особенности их лингвистического оформления и их значимость с точки зрения создания неповторимого национального миропорядка, немыслимого без сложившихся форм и критериев оценок всего су­щего и ценностных ориентиров, поскольку именно оценивание на двух уровнях завершает весь процесс отражения ПВК человеческим созна­нием, окончательно превращая мир объективный в мир отраженный.

ЭМОЦИОНАЛЬНО-ОЦЕНОЧНЫЙ КОМПОНЕНТ СОЗНАНИЯ форми­рует оценки, которые в последующем изложении мы будем условно име­новать оценками первого уровня. ОЦЕНКИ ПЕРВОГО УРОВНЯ в лю­бом национальном языке воплощаются в СПЕЦИАЛЬНОЙ ЛЕКСИКЕ, покрывающей семантическое поле субъективных оценок и объединя­емой в соответствующие лексико-семантические группы, и в КОН­НОТАЦИЯХ, вся совокупность которых образует так называемую КОН-НОТАТИВНУЮ ЗОНУ ЯЗЫКА. Каждый язык располагает специальны­ми словами для выражения разного рода оценок. Обнаруживать нечто уникальное, присущее только какому-то одному языку в данном раз­ряде концептов довольно трудно, поскольку сама категория оценки

232

универсальна, а две ее разновидности: «положительная оценка» и «от­рицательная оценка» — можно отнести к семантическим универ­салиям. Однотипна и семантическая структура слов, выражающих эмо­циональную оценку, всего можно выделить три основных типа таких

структур:

1.Сема «положительная (или отрицательная) оценка» (хорошо,

плохо).

2. Сема «положительная (или отрицательная) оценка» + сема «сте­ пень выраженности оценки» (замечательно, отлично, чудесно; от­ вратительно, мерзко).

3. Сема «положительное (или отрицательное) отношение» + сема «признак, относительно которого выражается оценка» (красивый, вкус­ ный, благозвучный, удобный).

В качестве четвертого типа можно выделить группу слов (прила­гательных и наречий), которые обозначают эмоциональную оценку чего-либо, но при этом не содержат явно эксплицированной семы «поло­жительная (или отрицательная) оценка», т. е. предмет или явление оцениваются как имеющие какой-либо признак, выраженный в очень высокой степени, но отношение говорящего к этому не актуализиру­ется, как может не уточняться и сам оцениваемый признак. Семанти­ческая структура таких оценочных слов состоит из одной семы, кото­рую можно определить как «эмоциональную констатацию высокой степени проявления признака», а качественная характеристика подоб­ной оценки и сам оцениваемый признак проясняются только в кон­тексте реальной ситуации, в которой было использовано оценочное слово. Такую семантическую структуру, как нам представляется, имеют слова типа умопомрачительный, сногсшибательный, невообразимый, сумасшедший, разговорное обалденный, сленговое круто и т. п. Су­масшедшими могут быть успех, деньги, скорость, поступок, любовь, боль; невообразимыми могут быть и шум, и успех, и гадость и т. п. Подоб­ные слова есть во всех языках, их можно условно назвать носителями голой эмоциональности, которая конкретизируется по характеру вы­ражаемых эмоций и по оцениваемому признаку только в контексте.

Однотипность потенциальных семантических структур слов, покры­вающих семантическое поле оценки, не дает тем не менее оснований считать, что в данной области не имеет смысла говорить о нацио­нальной специфике. Она, конечно же, есть и проявляется в различной степени детализации одной и той же оценки и в совершенно инди­видуальной для каждого языка дистрибуции семантически эквивален­тных лексем разных языков. Например, семантическая структура одинакова и у русского прилагательного красивый, и у испанских bello, lindo, hermoso, bonito, guapo, и у китайских haokánde, piáoliángde:

233

она включает сему «положительная оценка» и сему «зрительное вос­приятие», т. е. выражает положительную оценку говорящим того, что он видит. Однако в каждом языке есть масса нюансов: в русском язы­ке красивыми могут быть не только зрительно воспринимаемые объек­ты, но и отношения, и мелодии, и стихи, и даже смерть. Испанские и китайские эквиваленты не имеют столь широкой дистрибуции, их син­тагматика менее свободна, например guapo можно использовать, только когда речь идет о лице, а использование других синонимов также огра­ничено их сочетаемостными возможностями: bello gesto (красивый жест), но lindas palabras (красивые слова), запретами на их взаимоза­меняемость в определенных контекстах. О красоте музыки испанцы предпочтут сказать с помощью специальных слов, семантически экви­валентных русскому прилагательному благозвучный: armonioso, melodioso, а красота стихов может быть выражена прилагательным eufónico. Дистрибуция русского прилагательного позволяет сделать вывод о том, что его семантика включает и сему «соответствие оцени­ваемого объекта представлениям говорящего о гармонии», что сближа­ет его по семантике в определенных контекстах с прилагательным гармоничный. С точки зрения семантики абсолютно одинаковы китай­ские слова haokán и piáoliáng (оба переводятся как красивый, пре­красный), но абсолютных синонимов, как известно, практически не бывает, чем-то ведь руководствовалось китайское языковое сознание, создавая две различные комбинации иероглифов. Для проникновения в иноязычное мировидение необходимо в таких случаях, как минимум, две вещи: установить синтагматические валентности каждого из сино­нимов, чтобы затем попытаться найти рациональное объяснение (если таковое существует) сочетаемостным ограничениям и попытаться проникнуть во внутреннюю форму слов. Например, анализ внутренней формы китайских слов haokán и piáoliáng позволяет предположить, что первое («хорошее, приятное + смотреть») имеет менее возвышен­ную стилистическую окрашенность и более тесно привязано непосред­ственно к зрительному восприятию (kan = смотреть), причем зритель­ное восприятие может оценваться не только с позиций соответствия критериям гармонии, но и с позиции качества простого физиологичес­кого зрительного восприятия (т. е. «то, что хорошо, ясно видно»), а второе («чистый, отбеленный, прополосканный в воде + светлый, ясный, яркий») ближе к значению русского слова красивый, применяемому не к объек­там непосредственного зрительного восприятия, что сближает его по значению с концептом «гармоничный», «вызывающий эстетическое наслаждение».

Семантическое поле эмоциональных оценок (оценок первого уровня, по нашей терминологии) любого языка может лингвистически описы-

234

ваться точно так же, как любая другая семантическая область, т. е. путем внешнего по отношению к слову структурирования лексики (распреде­ление слов-оценок по соответствующим ЛСГ с последующим описани­ем ядра и периферии) и установления внутренних системных связей слова в трехмерной системе координат организации семантического пространства (парадигматики, синтагматики и дериватики) в сочетании с детальным описанием лексического значения каждого слова мето­дом выделения элементарных компонентов значения (сем). Контрас-тивное описание ЛСГ эмоциональных оценок разных языков на фоне соответствующих ЛСГ родного языка, безусловно, выявят национальную специфику лексикализации оценок первого уровня и помогут лучше понять способы выражения мирооценки другими языковыми сознани­ями, однако в гораздо большей степени национальная неповторимость эмоциональных оценок отражается не непосредственным арсеналом специальных лексических средств, созданных языком исключительно для этих целей, а, если так можно выразиться, вспомогательными сред­ствами, каковыми являются коннотации слов.

КОННОТАЦИЯ — это «(добавочное значение, окраска, окрашен­ность). Дополнительное содержание слова..., его сопутствующие семан­тические и стилистические оттенки, которые накладываются на его основное значение, служат для выражения разного рода экспрессивно-эмоционально-оценочных обертонов...» (Словарь лингвистических терминов, 1966, с. 203—204).

Коннотативный аспект значения слов — результат работы именно эмоционально-оценочного компонента языкового сознания. Уникаль­ность любого национального языка в очень большой степени проявля­ется именно в том, что коллективное языковое сознание по-раз­ному распределяет относительно универсальный набор эмоци­ональных оценок по концептам языка, изначально никак не связанным ни с оцениванием, ни с эмоциями. На каком-то этапе своего развития языковое сознание перестает довольствоваться «го­лым» набором лексикализованных оценок и стремится связать каждую из них с какими-либо предметными концептами языка, чтобы эти концепты, имеющие совершенно определенные и легко представляе­мые прототипы, стали наглядными носителями закрепленной за ними эмоциональной оценки, стали не только прототипами предметных концептов объективного мира, но и («по совместительству») прототи­пами эмоционально-оценочных категорий мира субъективного воспри­ятия действительности. Нам представляется, что в процессе исто­рического развития языков многие слова приобрели свои коннота­ции не столько потому, что обозначаемые ими денотаты объективно соответствуют приписанным им языковым сознанием эмоционально-

235

концепты языка. Русский язык в данном случае будет для нас фо­ном, относительно которого испанские коннотации мы будем опреде­лять как совпадающие или как специфические. При выборе других языков степень совпадения или несовпадения коннотаций, естествен­но, может существенно меняться. В правой графе таблицы перед испанским коннотативным значением мы будем ставить знак (=), если оно совпадает с коннотативным значением русского языка, и знак ***, если такое значение имеет только испанский коррелят, а в русском языке оно отсутствует. Практически все коннотативные значения словари сопровождают пометами «разговорное», «бранное», «просто­речное», в таблице мы сочли возможным эти пометы опустить. Некоторым русским словам в испанском языке соответствуют не­сколько самостоятельных обозначений, которые мы приводим полно­стью, поскольку они, хотя и являются синонимами, имеют не всегда совпадающие коннотации. Самостоятельные коннотации могут иметь даже испанские имена одних и тех же животных разного пола, что тоже отражено в таблице:

Представляется возможным все слова, имеющие коннотативные «со-значения», разделить на три группы по степени очевидности и объективной обоснованности коннотаций:

1. Слова, имеющие очевидно МОТИВИРОВАННЫЕ КОННОТАЦИИ.

2. Слова, имеющие неясно мотивированные или НЕМОТИВИРОВАН­ НЫЕ КОННОТАЦИИ.

3. Слова, имеющие коннотации, МОТИВИРОВАННОСТЬ которых про­ ясняется только при условии ЗНАНИЯ РЕАЛИЙ НАЦИОНАЛЬНОГО КУЛЬТУРНОГО КОНТЕКСТА.

Такое деление позволяет прогнозировать зоны наибольших межъя­зыковых расхождений и, соответственно, подсказывает перспективные направления лингво-культурологических изысканий, направленных на изучение эксплицируемых в лексике языка особенностей националь­ной ментальности. Естественно, что больше расхождений следует ожидать там, где меньше объективных оснований для появления кон­нотации, где больше места для «субъективистского произвола». Этот «произвол» можно считать проявлением свободы национального ас­социативного мышления, так что никакого отрицательного смысла в это слово мы не вносим. Произвольность национального ассоциатив­ного мышления обнаруживается даже при сопоставлении лексичес­ких коррелятов разных языков, принадлежащих к первой группе, т. е. там, где эмоционально-смысловые ассоциации опираются в наиболь­шей степени на объективные факторы и этимология коннотаций от­носительно прозрачна.

В качестве примера сопоставления эквивалентных групп слов раз­ных языков с относительно очевидными мотивировками коннотаций мы выбрали обозначения представителей животного мира в русском и испанском языках. Совпадение многих коннотативных значений свидетельствует о наличии объективных предпосылок для возникно­вения именно таких, а не иных созначений, в то время как наличие у тех же самых слов свойственных только одному из языков коннота­ций свидетельствует об относительной произвольности самого про­цесса «навешивания ярлыков» эмоциональной оценки на предметные 236

РУССКИЙ ЯЗЫК

СВИНЬЯ — 1. Неряха (грязный, неопрятный человек).

2. Некультурный, невежествен­ ный человек, человек с низмен­ ными наклонностями.

3. Человек, поступающий неблагодарно, низко, подло (= негодяй, мерзавец).

(В русском слове отсутствуют целых три коннотации, свойст­венные испанскому концепту: «жадность», «трусость», «побежденность»).

КРЫСА — 1. Человек, род занятий которого расценивается как что-то мелкое и ничтожное

МЫШЬ — 1. О тихом, непримет­ном человеке (серая мышь). 2. О бедном человеке (беден

_ как церковная мышь).

ИСПАНСКИЙ ЯЗЫК

PUERCO—!.(=) Неряха.

2. (=) Грубиян, хам.

3. (=) Подлец, негодяй.

4. *** Жадный человек (manos puercas = руки загребущие).

5. *** О побежденном человеке (declarar ser el puerco = признать себя побежденным).

6. (Дом. Респ.) *** Трусливый человек (puerco no se rasca en jabalina = свинья не будет чесаться о кабана).

CERDO—!.(=) Неряха.

2. (=) Негодяй, мерзавец. COCHINO— 1. (=) Неряха.

2. *** Скупердяй, жадюга. RATA — 1. *** Уличный вор,

карманник.

2. *** Бедный человек. RATÓN — 1. (=) Бедный человек.

2. *** Трусливый воришка.

3. *** Книгоед, книжный червь.

237

МЕДВЕДЬ — 1. О крупном, силь­ном, но грузном и неуклюжем человеке.

ЧЕРЕПАХА — 1. О человеке, делаю­щем что-либо крайне медленно.

КОРОВА — 1. О толстой и неуклю­жей женщине, а также неумной женщине.

КРОКОДИЛ — 1. Об очень некра­сивом человеке.

ВЕРБЛЮД — Словари не фикси­руют коннотаций, но на основа­нии выражения «доказывать, что ты не верблюд» можно го­ворить о наличии у слова общей отрицательно окрашенной эмоциональной оценки.

ЛИСА — 1. О хитром, льстивом человеке.

СОБАКА — 1. Бранное обозначение человека без указания признака, положенного в основу номинации 2. Одобрительно-восхищенное обозначение человека также без указания признака, положенного в основу номинации.

ОСЕЛ — 1.0 глупом, тупом, упрямом человеке.

OSO — 1. *** Нелюдим; бирюк.

2. (На Кубе) *** Забияка, драчун. Hacer el oso («изображать медведя»)—

1. *** Паясничать, кривляться, быть посмешищем.

2. *** Приставать с ухаживаниями TORTUGA — ***коннотации не за­ фиксированы.

VACA — 1. (В Эквадоре) *** Сплет­ница (vaca huertera = «огородная корова»).

2. (В Дом. Респ.) *** Безвольный человек (vaca muerta = «мертвая корова»).

3. *** Шут, затейник (la vaca de la boda = «свадебная корова»).

COCODRILO — ** "коннотации

не зафиксированы. CAMELLO — 1. *** Болван, дурак. DROMEDARIO — 1. *** Хам, мужлан,

пентюх.

ZORRA —!.(=) Шельма, хитрый

человек.

2 *** щ_люха) потаскуха. ZORRO (лис)— 1. (=) Хитрец, плут,

мошенник.

2 *** л_ентяи_ симулянт. PERRO — 1. (=) Бранное обозначение

человека без конкретизации

признака, положенного в основу

номинации.

2. *** Настойчивый, упорный

человек.

BURRO —!.(=) Дурак, невежда. 2 *** Трудолюбивый человек, работяга (burro de carga).

ЛОШАДЬ — конкретных коннота­ций словари не фиксируют, отме­чается коннотативная сема силы, крепости, избыточности чего-либо (лошадиная доза, лошадиное здоровье).

ЧЕРВЬ — 1.0 ничтожном, приниженном человеке.

ЛРЕКОЗА —1.0 живой,

подвижной девочке. ЖУК — 1. Ловкий плут.

2. Скрытный человек, человек

сам себе на уме. БАРАН — 1. Упрямый (в плохом

смысле слова) человек.

2. (Во мн. ч.) О неорганизованной

толпе, о людях, которые слепо, без

рассуждений идут за кем-либо. ЖИВОТНОЕ — 1. О человеке грубом

с низменными инстинктами.

ЗВЕРЬ — 1. О чрезвычайно жесто­ком, свирепом человеке.

Данная коннотация отсутствует в слове «зверь», но имеется в заимствованном «бестия». ПИЯВКА — 1. О том, кто живет за счет чужого труда, ведет паразитический образ жизни.

3. *** Покорный человек, пешка (burro de reata = «послушный осел»).

4. *** Глупый, хотя и образован­ ный человек (burro cargado de letras = «осел, обремененный знаниями»).

CABALLO — 1. (В Лат. Америке)

*** Хам, невежа.

2. *** Неприхотливый человек

(в словосоч. Caballo de buena

boca = «лошадь с хорошим

ртом»). GUSANO —!.(=) Ничтожество.

2 *** Подонок, гад, дрянь.

(Vil gusano = подлая тварь). LIBÉLULA — *** коннотации

не зафиксированы. ESCARABAJO — 1. *** Коротышка,

каракатица (о женщине).

OVEJO — *** Коннотации не зафиксированы.

Улич

ANIMAL— 1. (=) Грубиян, невежа.

2. *** Невежда.

3. *** Тупой человек.

4. *** Здоровяк.

FIERA, BESTIA — 1. *** Подонок; (mala bestia — «плохой зверь» = дрянь, погань, скотина).

2. *** Болван, тупица.

3. (=) Жестокий человек.

<- 4. (В Мексике, на Кубе) *** Делец ловкач, предприимчивый человек.

SANGUIJUELA - 1. (=) О человеке, ведущем паразитический образ жизни.

238

239

ГАД — 1. Об отвратительном,

мерзком человеке. ВОШЬ — Коннотации

не зафиксированы.

ГНИДА — О ничтожном, мерзком человеке.

МЕРИН — 1. О наглом, беззастен­чивом человеке (врет как сивый мерин). 2. Об очень глупом человеке (глуп как сивый мерин).

КУРИЦА (мокрая курица) — 1. О че ловеке, имеющем жалкий вид.

2. О безвольном, бесхарактерном человеке.

3. Общая отриц. коннотация (слепая курица, куриные мозги, курицын сын и т. п.).

КЛУША (= курица-наседка) — 1. О неуклюжей, неповоротливой женщине.

ПЕТУХ — 1. О задиристом человеке забияке.

ЗАЯЦ — 1. Трусливый человек.

ИНДЮК — 1. О важничающем, чванливом человеке с избыточ­ным самомнением.

ЦЫПЛЕНОК — 1. О тщедушном, слабом человеке.

ЖАБА — 1. О человеке несимпа­тичном и неприятном (может быть, жадном), вызывающем крайнюю неприязнь.

ГЛЯ — 1. О ничтожном, никчемном человеке.

REPTIL— *** Коннотаций нет.

/

PIOJO — 1. *** Прилипала (piojo pegadioso — «прилипчивая вошь»)

2. *** Выскочка/ (piojo resucitado — «ожившая вошь»).

3. *** Зануда.

LIENDRE — *** Коннотаций нет.

CABALLO CASTRADO — *** Конно­таций нет.

PERICÓN (лошадь или мул для любой работы) — 1. *** Простак.

GALLINA — 1. *** Трус, заячья душа.

GALLO — 1. *** Заводила, верховод. 2. (В Лат. Ам.) *** Силач, смельчак. LIEBRE — 1. (=) Трусливый человек. PAVO — 1. *** Мямля, рохля.

POLLO — 1. *** Юнец, молокосос, щенок.

2. *** Шельма, продувная бестия.

3. (Чили) *** Забывчивый человек (cabeza de pollo).

SAPO— 1. (Чили) (=*) Невзрачный человек, человечишка. 2. (Куба) *** Проститутка.

PULGÓN — *** Коннотаций нет.

MONA — 1. (=) Гримасник, кривляка.

2. *** Пьяный человек.

3. (В Мексике) *** Трус.

4. (В Гондурасе) *** Негодяй. MONO — 1. *** Жеманный (манер­ ный) молодой человек.

GANSO — 1. *** Лентяй, бездельник. 2. *** Олух, балбес.

2. Гримасник^ кривляка. З.Об очень некрасивом человеке

ГУСЬ — 1. О ненадежном и плуто­ватом человеке (в соч.: хорош гусь, ну и гусь).

Мы привели пример попытки сопоставления коннотативных зна­чений лексики двух языков, именующей одни и те же предметные концепты (некоторые названия животных в русском и испанском языках), чтобы не быть голословными, утверждая, что даже в тех случаях, где коннотации мотивированы определенным сходством денотатов первичной номинации и номинации вторичной, прослежи­ваются существенные отличия при переходе от одного языка к друго­му. Справедливости ради следует заметить, что названия животных — это наиболее благодатный материал для анализа с точки зрения оби­лия коннотативных значений: чуть ли не каждое наименование несет в себе помимо основного номинативного значения эмоционально-оценочный «довесок», который ложится в основу вторичной номина­ции, в основу метафорического переноса. Мы возьмем на себя сме­лость утверждать, что в основу большинства метафорических пере­носов кладется не сам реальный признак, по которому денотаты первичной и вторичной номинаций оцениваются как очень похожие, а привнесенная в концепт языковым сознанием эмоциональная оценка, своего рода «ассоциативный ярлык». Несовпадение национальных «ярлыков» свидетельствует именно о национально-специфической субъективности восприятия объектов внешнего мира. Почему русское языковое сознание увидело в осле глупость и упрямство, а испанс­кое — глупость, покорность, но и трудолюбие? В курице русский язык увидел глупость, а испанский — трусость? Почему для китайцев со­бака ассоциируется с подхалимством, для русских со злостью или пре­данностью, а для носителей испанского языка — с настойчивостью и упорством? Почему медуза для русских ассоциируется с чем-то неприятным, а для японцев олицетворяет красоту и гармонию? Какое из языковых сознаний ближе к истине? Естественно, что работа эмоцио­нально-оценочного компонента сознания не может оцениваться в тер­минах истинности или ошибочности. В данном случае уместно- проци­тировать Густаво Зубьетта:

240

241

«£n este mundo traidor (В этом предательской мире

No hay ni verdad, ni mentira: Нет ни правды, ни лжи:

Todo depende del segundo lado Все зависит лишь от граней стекла,

del cristal,

Por donde se mira». Через которое на это смотреть).

Таковым стеклом и является языковое сознание, оно и определя­ет, какому животному олицетворять силу, смелость или трудолюбие, а какому — глупость, трусость, жадность или внешнюю непривлекатель­ность. Данные приведенной выше таблицы наглядно иллюстрируют национально-лингвистический «произвол».

Вместе с тем слова первой группы подвергаются коннотативному переосмыслению все-таки на определенных объективных основаниях, в частности, «...в силу роли объектов для человека (гад, гнида, пи­явка) . Правда, эта роль часто весьма значительно модифицируется на­ционально-языковой спецификой. Так, одно и то же животное — кры­са — имеет существенно разные коннотации именования: в англ. яз. rat «предатель», «доносчик», «шпион»; во фр. яз. rat «скупой человек», «скряга»; в нем. яз. Ratte «с увлечением работающий человек» (Ballettratte, Leseratte); в русск. яз. крыса — «ничтожный, принижен­ный службой человек» (Комлев, 1992, с. 52). Но если уж в рамках наиболее мотивированно нагруженных дополнительной семантикой слов обнаруживаются столь сильные межъязыковые отличия, то ка­ковы же должны быть эти отличия в словах с этимологически неяс­ными коннотациями? Вопрос, по сути, риторический.

Группа эмоционально-оценочной лексики любого языка с НЕЯСНО МОТИВИРОВАННЫМИ КОННОТАТИВНЫМИ ЗНАЧЕНИЯМИ практи­чески целиком может быть отнесена к лексике национально-специ­фической. Коль скоро в таких обозначениях отсутствует сколько-ни­будь прослеживаемая логика семантического переосмысления, то нет смысла и говорить о какой бы то ни было межъязыковой универсаль­ности. Рассчитывать можно только на случайные совпадения подоб­ного рода коннотативных значений в разных языках, не более того. Приведем несколько примеров слов с немотивированными коннота­циями в русском языке: бандура (о каком-либо громоздком предме­те, назначение которого может быть не совсем ясно), перечница (ста­рая перечница, чертова перечница — о злой, сварливой женщине), ка­лоша (сесть в калошу — оказаться в смешном, нелепом положении, потерпеть неудачу, а также бранное обозначение пожилой женщины: старая калоша), клубничка (о чем-либо нескромном, скабрезном), чай­ник (о неопытном в чем-либо человеке, чаще о начинающих водителях автомобиля), лапоть (о невежественном, отсталом человеке), валенок

242

(о простоватом, несообразительном, провинциальном человеке, напри­мер, валенок сибирский), шестерка (о человеке на побегушках у кого-либо, человеке незначительном, выполняющем чужие указания), вин­тик (о человеке, чтобы подчеркнуть его незначительность и невозмож­ность влиять на ход событий /почему-то шурупчик, гаечка, гвоздик, саморезик, прокладочка и т. п. аналогичных коннотаций не получи­ли/), тряпка (о бесхарактерном, слабовольном человеке), тумба (о неуклюжем, толстом, нерасторопном человеке), абзац (созначение без­выходности ситуации, серьезности последствий чего-либо) и т. п. При желании этимологию каждой коннотации можно с различной степе­нью обоснованности установить, но главное в другом —не в отсутствии мотивированности как таковой (чем-то ведь руководствуются носители конкретного языкового сознания, когда «распределяют» эмоционально-оценочные «ярлыки» по концептам своего языка), а в очень высокой степени произвольности такой мотивации.

Иногда языки обнаруживают трудно объяснимое единодушие, свя­зывая ту или иную оценочную категорию с определенным концеп­том (или группой концептов) внешнего мира. С позиций логики трудно объяснить, почему многие языки идею глупости связывают с дере­вом (как материалом) и, соответственно, с различными «деревянны­ми» концептами. В любом случае эта универсальность оказывается относительной в том смысле, что, во-первых, не все связанные с де­ревом концепты разных языков имеют эту коннотацию, а во-вторых, многие «деревянные» концепты оказываются нагруженными и други­ми коннотативными значениями, которые для носителей других язы­ков оказываются неожиданными. Дополнительную трудность пред­ставляют сочетаемостные ограничения, внутренняя форма устойчивых словосочетаний в разных языках, имеющих одинаковое значение. Например, достаточно распространено использование для называния глупого человека модели «голова + «деревянный» концепт»: (англ.) wooden head — «деревянная голова»; (китайск.) mutóurén — «чело­век с деревянной головой»; русский язык при аналогичном обозначе­нии уже обнаруживает большую конкретность — дубовая голова, а испанский язык, при том, что и для него в целом свойственна семан­тическая корреляция «дерево —» глупость», в данном конкретном слу­чае использует словосочетание la cabeza redonda — «круглая голо­ва». Внутренняя форма испанского выражения не совпала ни с внут­ренней формой английского и китайского языков, ни с внутренней формой русского языка по той простой причине, что испанские слова la madera (дерево как материал) и el roble (дуб) оказались уже «заня­тыми» другими коннотативными значениями (мы их приведем чуть ниже).

16*

Автору этих строк довелось быть свидетелем ситуации/ курьезность которой была обусловлена именно асимметрией коннотативных зна­чений «деревянных» концептов в русском и испанском языке. На узкой улочке района Старой Гаваны водитель-кубинец остановил пас­сажирский автобус, чтобы поболтать со случайно увиденным на тро­туаре приятелем. Беседа была явно не очень содержательной (она сводилась к вопросам о самочувствии многочисленных родственни­ков и знакомых), но весьма продолжительной, вследствие чего обра­зовалась гигантская автомобильная пробка, которую водитель автобу­са откровенно игнорировал. Один из застрявших в этой искусствен­но созданной пробке водителей оказался русским человеком, он явно не отличался латиноамериканским благодушием и, подойдя к винов­нику происшествия, обратился к нему с вопросом: «Tu tienes la cabeza o la madera?» (У тебя голова на плечах или дерево?). Кубинец явно не ощутил ни риторичность вопроса, ни намека на свои умственные спо­собности, он задумался на некоторое время, потом улыбнулся и отве­тил: «Madera» (дерево),— чем поверг в недоумение уже спрашивав­шего. Налицо был коммуникационный сбой, причина его заключалась в том, что носитель русского языкового сознания подразумевал нали­чие у испанского слова madera тех же самых коннотаций, что и у русского слова дерево. Курьезность ситуации состояла в том, что madera в испанском языке имеет не отрицательное, а положительное переносное значение, а именно «ловкость, хватка, сноровка», так что с точки зрения кубинца вопрос заключался в том, чтобы причислить себя либо к «имеющим голову на плечах», либо к «тертым калачам». Последнее, видимо, показалось ему предпочтительнее, что и определи­ло его ответ. Именно положительной коннотацией концепта дерево в испанском языке объясняется и повергавшая в шок преподавателей из России привычка кубинских студентов выражать свое одобритель­ное отношение (и даже восхищение) постукиванием косточками паль­цев по деревянному столу с последующим указыванием пальцем на человека, к которому это относится.

Сравним коннотации слов, связанных с обозначением относящихся к дереву объектов, в русском и испанском языках.

РУССКИЙ ЯЗЫК:

ДЕРЕВЯННЫЙ — 1. Лишенный естественной подвижности, гибкости, легкости или непринужденности (деревянная походка, на дере­вянных ногах).

2. Лишенный выразительности, оттенков чувств (деревянное лицо, улыбка, голос.).

244

3.Лишенный чувств, бесчувственный.

4. Тупой, т. е. лишенный ума.

В последнее время у этого прилагательного появилась еще одна коннотация, актуализирующая сему малоценности, никчемности, нена-стоящести. Это коннотативное значение проявляется в ставшем весьма распространенным названии русской национальной валюты -рублей, именуемых деревянными рублями или просто деревянными. Эту коннотацию можно сформулировать как «лишенный ценности». Все пять дополнительных значений объединены тем, что лишают именуемый объект того или иного качества, а именно: гибкости, лег­кости, непринужденности, естественности, выразительности, чувств, ума и ценности. Не меньше «досталось» «деревянности» и в английском языке: выражения wooden smile, wooden head, wooden (о слоге), wooden spoon (в значении «последнее место в состязании») актуализируют те же, что и в русском языке, семы безжизненности, ненатуральности, топорности, отсутствия изящности, ума, ценности. То же самое и в китайском языке: bánzhl wénzl —- «дубовый язык», huámián banzhl — «дубовая картина» (т. е. безжизненное изображение, или, как пред­лагает словарь: нет в картине живости). БРЕВНО — о тупом, глупом или нечутком человеке. ПЕНЬ — о глупом и бесчувственном человеке (сидеть, стоять

как пень или пень пнем, т. е. ничего не понимая, неподвижно,

бессмысленно). ЧУРБАН (ЧУРКА) — о бестолковом, глупом человеке (чурка

с глазами).

ДУБ, ДУБИНА, ДУБЬЕ — о бестолковых, тупых и упрямых людях. ДУБОВЫЙ — грубый, неуклюжий, тяжеловесный (дубовый язык,

дубовый стиль, дубовые /т. е. слишком жесткие, грубые/

ботинки, кожа).

ИСПАНСКИЙ ЯЗЫК (значком (=) мы отметили совпадающие коннотации, значком *** — коннотативные значения, отсутствующие в русских эквивалентах, а значком (*=) — не совсем полное совпадение):

MADERA (дерево как материал) — *** Ловкость, хватка, сноровка (ser de mala madera, tener mala madera /дословно: «быть из плохого дерева, иметь плохое дерево»/ = быть ленивым, непово­ротливым, быть лежебокой).

Из трех обозначений, эквивалентных русскому бревно, два лишены коннотаций (ROLLO, ROLLIZO), а третье соответствует русскому экви­валенту: TRONCO — (=) глупый, тупой человек, дубина, чурбан. TOCÓN, TUECO, CHUECA (пень) — *** коннотаций не имеют.

245

TAJO, TAJÓN (чурбан, колода) — *** коннотаций не имеют. LEÑO (полено, бревно) — (=) Олух, дубина, пень, бревно. ZOQUETE (колода, чурбан) — 1. (*=) Увалень, медведь.

2. (=) Невежа, пентюх.

GARROTE (палка, дубина) — *** коннотаций нет. Другой эквива­лент слова дубина — PORRA — имеет переносное значение «назойливый, настырный человек, зануда», но из рассматривае­мой группы должен быть исключен, так как им называют не деревянные, а резиновые палки, дубинки.

Для обозначения дуба испанский язык располагает тремя самосто­ятельными лексемами с отличающимися коннотациями: ENCINA (ка­менный дуб) не имеет коннотаций, ROBLE отличную от русского эквивалента положительную коннотацию *** «здоровяк, крепыш», и лишь ALCORNOQUE (пробковый дуб) может означать (=) «тупица, дурак» (El es un pedazo de alcornoque («он — кусок пробкового ду­ба») = он глуп как пробка). Центральным членом категории явля­ется все-таки именно слово ROBLE, у которого нет коннотативного значения глупости, поэтому испанский язык не повторяет внутрен­нюю форму выражений русского языка со словом дубовый в одном из переносных значений, а при сохранении общей семантики исполь­зует другие лексические средства: дубовая голова (русск.) = cabeza redonda («круглая голова»), дубовый стиль (русск.) = estilo pesado («тяжелый стиль»). Трудно было бы ожидать, что в устойчивых сло­восочетаниях с негативной эмоциональной окрашенностью будет фигурировать слово, переносное значение которого определяется как «persona o cosa fuerte y de gran resistencia» («сильный человек или очень прочный предмет») (Sopeña, 1981). Эта коннотация испанского имени дуба свойственна переносным значениям русских слов кре­мень и стальной, железный, которые тоже используются только в устойчивых словосочетаниях с положительными коннотациями (сталь­ные нервы, железное здоровье т. п.).

В отдельную группу мы объединили слова, у которых коннотатив-ные значения обусловлены не столько «произволом» работы эмоци­онально-оценочного компонента языкового сознания этноса, сколько реалиями национальной культуры, поэтому понятной мотивация по­добных коннотаций может стать исключительно при обращении ко всему контексту культуры народа, чью логику при генерировании языковых коннотативных значений мы хотим постичь. Иногда прояс­нение этимологии коннотации не требует слишком глубокого культу­рологического экскурса, достаточно обратиться к фактам, которые очевидны, в иных случаях искать объяснения приходится гораздо глубже — в области религии или национальных философских учений.

246

Примерами достаточно очевидной мотивированности характера коннотативных значений экстралингвистическими факторами националь­ного бытия и национальной культуры можно считать коннотации (или их отсутствие) концептов вода и черный в разных языках. В русском языке вода помимо своего основного значения имеет коннотативное значение бессодержательности, малоценности. Использованное по от­ношению к любого рода текстам данное слово означает «многословие при бедности содержания; пустые, бессодержательные фразы», исполь­зованное применительно к жидкостям (не являющимся водой) означа­ет низкую оценку обозначаемого (не кровь в жилах, а водица; вода, а не вино и т. п.). «Невысокого мнения» о воде и испанское языковое сознание, если допускает использование слова agua (вода) по отноше­нию к «cosa de poca o ninguna sustancia» (к чему-либо, имеющему очень маленькое значение (важность, значимость) или вообще не имеющему значения) (Sopeña, 1981). Есть в испанском языке и другая коннота­ция у слова agua. Вода может интерпретироваться испанским языко­вым сознанием как символ скрытой опасности, угрозы, таящейся за внешним спокойствием, отсюда и переносное значение: agua mansa (тихая, спокойная вода) = mosquita muerta (мертвая птица пеночка) =-тихоня, лицемер. Наличием этой коннотации обусловливается и исполь­зование слова agua во фразеологизмах соответствующего содержания, например: guarda me dios del agua mansa, y de la corriente me salvaré yo (убереги меня, господи, от стоячей воды, а уж от бурной я сам себя спасу), nadie diga de esta agua no beberé (никому не следует говорить, что этой воды ему испить не придется). Английский язык, подобно русскому, использует слово water для обозначения пустословия и низкого качества напитка: water bewitched (очаровательная водичка) — о слабом чае и т. п.

Подобного соединения в коллективном сознании концепта воды и семы малозначимости, малоценности и уж тем более — скрытой опас­ности, вряд ли стоит ожидать от народов, исторически проживающих в местах с жарким климатом и явным дефицитом воды. Скорее они соединят с водой исключительно положительные коннотации, анало­гичные существующим и в вышеупомянутых языках: genius of the first water (англ.) = исключительный талант; of the first water (англ.), d'une belle eau (франц.), de hermosa agua (исп.) — о высоком каче­стве драгоценных камней (чаще всего бриллиантов) = (бриллиант) чи­стой воды.

Можно отнести к разряду индоевропейских семантических универ­салий устойчивую ассоциативную связь между черным цветом и иде­ей зла, низменности и т. п. В устойчивых словосочетаниях европейских языков отражается примерно одинаковый набор отрицательных

247

коннотаций концепта черный, поэтому нет нужды отдельно формули­ровать значение каждого сочетания в том или ином языке, они акту­ализируют лишь оттенки и разновидности общей отрицательной эмо­циональной оценки именуемого объекта и понятны носителям индоев­ропейских языков без дополнительных комментариев. Приведем несколько примеров использования данного концепта цвета в составе устойчивых словосочетаний разных языков в его переносном значе­нии: в РУССКОМ ЯЗЫКЕ: черный ход, черная лестница, черная работа, чернорабочий, чернь (о народе), черная магия, чернокниж­ник, черная зависть, черная неблагодарность, черные мысли, чер­ная душа, черная смерть (чума), черный список, видеть все в чер­ном цвете, очернять (клеветать), черный рынок, отложить деньги на черный день, держать в черном теле. В АНГЛИЙСКОМ ЯЗЫКЕ: things look black (положение кажется безнадежным), black looks (враждебные, злые взгляды), he is not so black as he is painted (он не так плох, как его изображают), black art (черная магия), black as sin (мрачнее тучи), black dog (дурное настроение, тоска зеленая), black hand (сленг.— шайка воров), to look black (выглядеть хмурым, мрач­ным). В ИСПАНСКОМ ЯЗЫКЕ: ponerse negro (становиться мрачнее тучи), suerte negro (тяжелая, горькая судьба), Usía negra (черный спи­сок), negociar (ganar) con la negra (неудачно вести бизнес, остаться в проигрыше), poner negro (раздражать кого-либо, доводить до бело­го каления), verse negro para hacer una cosa (делать что-либо с боль­шим трудом), ésa es mas negra, ésa sí que es negra (дело обстоит очень скверно), pasar las negras (оказаться в сложной, болезненной ситуации), negro (о человеке, выполняющем литературную работу, ав­торство которой приписывает себе другой человек; о том, кто работа­ет анонимно для славы и выгоды другого человека (!!!). Единствен­ным исключением из «черного списка» концепта черный в испанс­ком языке можно считать положительную коннотацию, отмечаемую в испанском языке стран Латинской Америки, где слова negro, negra используются в качестве обращения к близкому человеку (чаще все­го между супругами, женихом и невестой). В таком контексте дан­ное обращение эквивалентно русским милый, дорогой, но имеет бо­лее сниженную стилистическую (но не оценочную) окраску.

Почему положительная коннотация у концепта черный в испанс­ком языке отмечается именно в Латинской Америке? Не связано ли это с тем фактом, что во многих странах этого региона значительный процент населения составляют темнокожие потомки завезенных коло­низаторами на континент рабов из Африки? Осмелимся предположить, что так оно и есть. По той же причине чернокожее население афри­канских стран не связывает с черным цветом идеи отрицательной

248

оценки. Было бы весьма странным, если бы один из основных призна­ков этнической принадлежности и этнической самоидентификации народа ассоциировался с чем бы то ни было отрицательным. «Для на­родов Экваториальной Африки недействительны индо-арийские соот­ветствия: добра, идеала, истины — цвету белому, а зла, «низменного», лжи — цвету черному, так что выражение типа «черная неблагодарность» там будет восприниматься как противоестественное, вроде: «благоде­тельное зло», как оксюморон, а восклицание Отелло: «Черен я!» мо­жет восприниматься не трагически, а одически, как самовосхваление» (Гачев, 1988, с. 47—48).

Примеры с различной коннотативной нагруженностью концептов вода и черный в разных языках относятся к той группе националь­но-специфических эмоциональных оценок, для понимания мотивации которых требуется минимальное и достаточно поверхностное обра­щение к реалиям историко-культурного бытования носителей опре­деленного языка, но языки располагают и более глубинными мотива­циями закрепления определенных коннотативных значений за теми или иными концептами. Причины многих коннотаций следует искать в области религии и древней философии (для тех культур, где тако­вая имеется). Например, «в некоторых восточных культурах, где смерть рассматривается как продолжение жизни в иных измерениях, отно­шение людей к естественной смерти другое: оно не вызывает такого страха, как у европейца. В иудейско-христианской и мусульманской цивилизациях смерть, безусловно, коннотирована отрицательно» (Ком-лев, 1992, с. 53).

Любое коннотативное значение концепта национального языка можно с полным основанием считать феноменом национальной куль­туры, сложившимся исторически, передающимся от поколения к поко­лению и проникающим в ткань национального сознания, особенно если этимология этого коннотативного значения непосредственно связана с историческими, религиозными или философскими реалиями национальной культуры.

В качестве примера коннотации данного типа, т. е. коннотации, имеющей в качестве мотивации мощные пласты историко-философ­ской информации, мы используем концепт уди (правый) и zúo (ле­вый) в китайском языке. Специфика коннотативных значений этих концептов в китайской культуре состоит в том, что, в отличие от других языков, у каждого из концептов могут быть (а точнее, суще­ствуют параллельно) диаметрально противоположные эмоционально-оценочные созначения. Большинство языков (не имея конкретных данных, не корректно было бы говорить о всех языках) ассоциируют правую сторону с чем-то, заслуживающим положительной оценки,

249

а левую сторону — с чем-то, заслуживающим оценки отрицательной, т. е. концепт правый «хороший», а концепт левый — «плохой». Иссле­дователи, обращавшиеся к этой теме, указывали на зависимость харак­тера сложившегося отношения к каждому из понятий от религиозных факторов, в частности (для стран Европы) от того, как христианство относится к правой и левой сторонам. Положительные коннотации концепта правый и отрицательные коннотации концепта левый они связывают именно с тем, что христианство почитает правую сторону как обозначающую добро, правду, честь, высокое положение, ссылаясь при этом на Новый завет («От Матфея святое благословение»). Мы не беремся судить о том, насколько это верно. Плевали ли, например, на Руси через левое плечо от «сглазу» до принятия христианства, или эта традиция связана именно с поверьем, что за правым плечом стоит ан­гел-хранитель, а за левым бес-искуситель? Возможно, что положитель­ные и отрицательные ассоциации у каждого из понятий сформирова­лись в дохристианскую эпоху, когда люди отметили большую роль правой руки в процессе трудовой деятельности или охоты, что и послу­жило причиной именно такой эмоционально-оценочной «загрузки» по­нятия правый. Кстати, не только в русском языке, но и в других ев­ропейских языках положительность понятия правый намного сильнее и многообразнее (и соответственно, богаче отражена в лексике), чем отрицательность понятия левый. В любом случае факт остается фак­том: все европейские языки обнаруживают завидное единодушие в положительной оценке концепта правый и в самом наборе значений этого ставшего многозначным во всех языках слова. Не имеет принци­пиального значения тот факт, что многие языки формально развели обозначения правой стороны и этимологически производные от него значения с очевидной оценочной семантикой, придав им статус омони­мов, а не лексико-семантических вариантов одного и того же слова. Это вопрос лексикографической практики, не ставящий под сомнение очевидный факт общего происхождения.

Рассмотрение коннотаций (и их исторических мотивировок) ки­тайских концептов you и züo мы сочли целесообразным предварить очень кратким напоминанием об отношении к концептам правый и левый в нескольких европейских языках, создав тем самым некий фон для сравнения.

В русском языке слово правый помимо своего исходного значения обозначения стороны, места и направления имеет следующие значе­ния (все они содержат сему положительной оценки): 1. Не имеющий за собой вины (кто прав, кто виноват?); 2. Поступающий (говоря­щий, думающий) правильно, не совершающий ошибок (вы абсолютно

250

правы, поступая таким образом)', 3. Справедливый, заключающий в себе правду (правое дело). Устойчивое сочетание правая рука на­зывает первого помощника, главное доверенное лицо. Английский и испанский языки реализуют практически такой же набор значений. Английский язык: to be right (быть правым), he is always right (он всегда прав), to be all right (быть в порядке, чувствовать себя хоро­шо), the rights of the case (истинное, действительное положение ве­щей), right (право на что-либо, справедливое требование чего-либо) и т. п. Многочисленные устойчивые обороты, содержащие лексему right, актуализируют разные стороны общей «положительности» име­нуемого объекта, качества или ситуации: правильность, истинность, справедливость, верность, хорошее самочувствие. Ту же ситуацию мы наблюдаем и в испанском языке: derecho помимо своего первого зна­чения означает также «справедливый, честный, правдивый; несомнен­ный, верный; законный». Эти значения реализуются в многочислен­ных устойчивых словосочетаниях: a las derechas (должным образом), de derecho (по закону, должным образом), andar a derecho (вести себя как подобает, действовать смело).

Есть, конечно, и некоторые отличия в наборах значений русского, английского и испанского эквивалентов. Например, английское right может актуализировать отсутствующие в русском корреляте семы «точность» (right in the middle /точно, как раз посередине/), «не­медленность» (right now /прямо сейчас/, right off the bat /с места в карьер/), «полноты действия» (right to the end /до самого конца/ ), «очень» (/ know right well /я знаю очень хорошо/), «прямота дви­жения» (go right ahead /идти прямо вперед/), «подходящий, надле­жащий, соответствующий» (the right size /нужный размер/, the right man in the right place /человек на своем месте/). Испанское слово derecho имеет отсутствующие в русском слове правый значения «прямой, идущий в прямом направлении», а также «счастливый, удач­ливый» (в Лат. Амер.), а образованное от него существительное derechura означает не только «правильность, точность» (как в рус­ском языке), но еще и «прямота, прямолинейность» и «удача, счастье» (в Лат. Амер.). При наличии обилия национально-специфических нюансов семантики концепта правый в русском, английском и ис­панском языках, следует признать очевидную положительную эмоци­ональную окрашенность всех значений, развившихся на базе исходно­го значения слова.

С точки зрения словообразовательной продуктивности русское слово правый оказалось намного более «сильным», чем его английс­кие и испанские эквиваленты, корень -прав- присутствует в целом

251

ряде слов, обозначающих концепты, для именования которых испанс­кий и английский языки выбрали другие мотивирующие основы: прав­да (англ.— true, исп.— la verdad), правительство (англ.— government, исп.— el gobierno), править, управлять (англ.— to govern, исп.— dirigir, gobernar, regir, administrar), праведник (англ.— pious, religious man, исп.— el hombre pió), православие (англ.— orthodoxy, исп.— la ortodoxia), правосудие (англ.— justice, исп.— la justicia), правило (англ.— rule, regulations, исп.— la regla, el reglamento), правильно (англ.— correctly и rightly, исп.— correcto), правопорядок (англ.— law and order, исп.— el orden legal), право­писание (англ.— spelling, orthography, исп. — las reglas de ortografía) и т. д. Однако все три языка используют имя именно это­го концепта для обозначения понятий «совокупность установленных и охраняемых государством норм и правил поведения в обществе», «возможность действовать или пользоваться чем-либо, гарантирован­ная какими-либо законами»: русск.—права человека, англ.— human rights, исп.— derechos humanos; русск.— право на труд, англ.— right to work, исп.— derecho al trabajo и т. п.

Отрицательные коннотации концепта левый не столь многочислен­ны и разнообразны, как положительные коннотации концепта правый, но они присутствуют в каждом из трех языков: в русском языке они отражены в устойчивых выражениях встать с левой ноги (= быть в плохом настроении, быть раздражительным), левые деньги, левая работа, левый товар (о чем-либо незаконном, побочном), ходить на­лево (о супружеской неверности), левак (= человек, использующий ра­бочее время и средства в личных корыстных целях); в английском языке: left-handed (= неуклюжий, лицемерный, неискренний), left-handed compliment (= сомнительный комплимент); в испанском язы­ке: izquierdo (= кривой, извилистый), izquierdar (= separarse de lo que dicta la razón) (= вести себя неразумно, делать что-либо вопреки здра­вому смыслу, делать глупости).

Особенностью китайского языкового сознания является совмеще­ние в каждом из концептов диаметрально противоположных конно­таций. «У китайцев (ханьцев) с давних времен существуют две сис­темы взглядов на левую и правую сторону. Первая система предпола­гает положительное отношение к правой стороне и отрицательное к левой. Вторая, наоборот, положительное отношение к левой стороне и отрицательное к правой» (Лю Гуанчжунь, 1998, с. 91).

Первый подход (совпадающий с европейским отношением к кон­цептам правый и левый) находит отражение в общей эмоциональ­ной окрашенности слов, содержащих иероглифы уди (правый) и zuo

252

(левый): you xing, you zu (знатный род, аристократия), you zhi (вы­сокая должность), you xidng (титул высшего административного чи­новника во времена династии Тан); pang men zuo ddo (неверный путь, ложное учение), zuo xing zi (странное поведение, чудачество), zuo chu, zuo gián, zuo jidng (быть пониженным в должности); «левые» чи­новники, т. е. чиновники, в названии титулов которых использовался иероглиф zuo, были по рангу ниже «правых» чиновников, у которых в названии соответствующих титулов использовался иероглиф you. В соответствии с этим отношением к каждой из сторон в древнем Китае дома знати располагались справа от императорского дворца, а дома людей низших сословий располагались слева.

В основе противоположного эмоционального отношения к концеп­там you и zuo лежит уже упоминавшееся нами дуалистическое на­турфилософское учение «yin/yáng». Традиционно в Китае старались строить дома таким образом, чтобы они выходили фасадом на юг, а если южную сторону считать лицевой, то левая сторона оказывается восточной, т. е. ассоциируемой с солнцем, светом, теплом, жизнью, муж­ским началом в природе (всем тем, что соотносится с понятием yáng), а правая сторона оказывается западной, соотносимой с мраком, смер­тью, женским началом в природе, т. е. с понятием yin. Именно эти ассоциации объясняют положительное отношение к левой стороне, проявляющееся, например, в традиции предлагать почетным гостям сесть слева от хозяина дома, в некоторых пословицах и высказывани­ях древних философов (см.: Лю Гуанчжунь, 1998 с. 93). Наличие у китайских концептов противоречащих друг другу коннотаций явля­ется достаточно редким явлением и объясняется интерференцией общечеловеческих мотивирующих факторов и влияния национально-специфического философского осмысления мира. Подобная двойствен­ность коннотативных значений, равно как и неожиданные коннотации, трудно поддающиеся объяснению, должны служить сигналом о возмож­ном наличии культурно-философской подоплеки возникновения этих национально-специфических созначений и стимулировать дополнитель­ные экскурсы в историю и философию культуры изучаемого языка.

Нравственно-ценностный компонент языкового сознания играет ключевую роль в формировании отдельной зоны НЯКМ, состоящей из лексики и идиоматических выражений, в которых зафиксирован коллективный жизненный опыт многих поколений народа, оцененный с позиций установившихся в данном обществе представлений о мо­рально-нравственных и ценностных приоритетах. Отлитые в лексичес­кие формы национального языка оценки этого типа мы будем услов­но именовать оценками второго (более глубокого и более значимого

253

по сравнению с эмоциональными оценками) уровня. Как мы уже от­метили в начале параграфа, оценки второго уровня сложнее эмоцио­нальных оценок как по своему содержанию, так и по средствам выра­жения. Семантическая структура «ценностных» оценок может не ог­раничиваться семами положительной или отрицательной оценки и семой, конкретизирующей признак, на основании которого данная оценка производится, а распространяться суждениями констатирую­щего, предписывающего, причинно-следственного и т. п. характера. Что же касается формы, то оценки второго уровня лексикализованы по большей части не с помощью отдельных слов, а с помощью фразео­логических оборотов: пословиц и поговорок. Мы абсолютно убежде­ны, что идиоматические словосочетания должны включаться в НЯКМ на том основании, что в каждом из них «...семантическая монолит­ность (цельность номинации) довлеет над структурной раздельностью составляющих его элементов..., вследствие чего оно функционирует в составе предложения как эквивалент отдельного слова» (Словарь лингвистических терминов, 1966, с. 503—504). В контексте данной работы для нас не существенно, является ли фразеологизм предика­тивной фразеологической единицей (т. е. образующей идиоматичес­кое предложение) или нет, важна лишь семантическая цельность но­минации, каковою в данном случае является «ценностная» оценка, вы­раженная образными средствами конкретного национального языка. Если по отношению к отдельному слову не всегда можно говорить о внутренней форме (как одном из наиболее ярких проявлений нацио­нальной языковой специфики), то любой фразеологизм «обречен» на обладание этой самой внутренней формой в силу самого своего пред­назначения — облекать содержательный инвариант в яркую, запомина­ющуюся форму на основе одного из типов семантического переноса. Помимо фразеологии языка результаты работы нравственно-цен­ностного компонента языкового сознания отражены непосредственно в лексике, образующей в языке семантическое поле нравственно-ценностных категорий. Набор таких слов в каждом из языков доста­точно универсален, и говорить о национальной специфике на этом уров­не достаточно сложно: эквиваленты концептов честь, благородство, героизм, мужество, самопожертвование, патриотизм, щедрость, подлость, измена, коварство и т. п. можно обнаружить если и не во всех, то в подавляющем большинстве языков. Хотя нюансы семантичес­кого наполнения эквивалентных на первый взгляд концептов в разных языках не столь очевидны, их можно исследовать и описывать, и по результатам этих описаний делать выводы о степени универсальности концепта или о степени его специфичности в том или ином языке. В качестве примера можно было бы обратиться к несовпадающим по

254

своему семантическому наполнению концептам воля в русском языке и freedom в английском или la libertad в испанском. О различии этих концептов мы писали в разделе, посвященном участию логико-поня­тийного компонента языкового сознания в формировании национально-специфических абстрактных концептов. Эти же самые концепты мож­но было бы рассматривать и как концепты национальных ценностных категорий. Напомним, что основное отличие концепта воля от наиболее семантически близких ему коррелятов западных языков состоит в наличии семы отсутствия какой бы то ни было регламентации, каких бы то ни было ограничений плюс в подразумеваемости бескрайних пространств.

В качестве примера в определенной степени специфического ценностного концепта можно привести русское слово совесть и про­изводные от него совестно, совестливый, бессовестный. Если посмот­реть на приводимые двуязычными словарями иностранные соответ­ствия, то нетрудно заметить, что они не абсолютны: русская совесть «зависает» между концептами сознательности и стыда в английс­ком и испанском языковом сознании и приводится в качестве кор­релята то одного, то другого, на самом деле таковым не являясь. Че­тырехтомный Словарь русского языка определяет совесть как «чув­ство и сознание моральной ответственности за свое поведение и поступки перед самим собой, перед окружающими людьми, обще­ством; нравственные принципы, взгляды, убеждения». В качестве ис-паноязычного эквивалента словари предлагают слово la conciencia, имеющее значения: 1. Сознание, сознательность. 2. Совесть. 3. Пони­мание, осознание. Слово la conciencia во втором значении (наиболее близком значению русского слова совесть) словарь Sopeña толкует следующим образом: «Conocimiento intimo del bien que debemos hacer y del mal que debemos evitar» (интимное /личностное/ знание того, что является добром, которое мы должны делать, и что является злом, которого мы должны избегать). В толковании русского концепта мы подчеркнули слова, которые отсутствуют в толковании испанского кон­цепта и которые, на наш взгляд, определяют суть русского понятия совесть: «чувствовать моральную ответственность перед самим со­бой». Не только сознание и понимание (conocimiento), но именно чув­ствование именно ответственности, в первую очередь перед самим собой, за свои поступки. Доказательством большей семантической сложности русского концепта является то, что и английский, и испан­ский языки область применения русского слова совесть и его дерива­тов покрывают с помощью нескольких более конкретных концептов, дифференцирующих понятия логического осознания чего-либо и стыда за что-либо:

255

Специфика концепта русского языка совесть заключается именно в объединении идеи логического анализа собственных поступков и идеи стыда за них в случае несоответствия собственным (в первую очередь) и общепринятым представлениям о добре и зле. Русская совесть — это не рациональный регулятор поведения человека, а ре­гулятор эмоционально-нравственный, обращенный более к чувствам человека, нежели к его рассудку.

В наибольшей степени неповторимость национального склада мышления в области нравственно-ценностной интерпретации мира отражена в национальной фразеологии. Вряд ли кто-нибудь не согла­сится с тем, что в пословицах и поговорках любого народа «...с уди­вительной выразительной силой запечатлелась «картина мира», сложив­шаяся в представлении «обобщенного»... человека...» (Шувалова, 1998, с. 103), с тем, что при соответствующем анализе и систематизации фразеология национального языка может служить «солидной основой для глубокого сопоставительного изучения «наивной» социальной пси­хологии, нашедшей отражение в языке» (там же, с. 103).

Любое описание или изучение фразеологии предполагает обращение к двум аспектам: содержательному и формальному, т. е. изучение так называемых ИНВАРИАНТОВ СМЫСЛА и ОБРАЗНЫХ ФОРМ, в которые

256

Совесть Чистая совесть Угрызения совести

Бессовестный человек

Совестливый человек

Совестно (кому-л.)

Английский язык

Conscience

Good /clear conscience Remors (раскаяние, сожаление, жалость)

Unscrupulous (нещепе­тильный) dishonest (нечестный), shameless (бесстыдный) man

Conscientious (сознатель­ный) man

To be (to feel) ashamed of (for) smb., smth. = стыдиться чего-л., за кого-л.

Испанский язык

La conciencia

La conciencia limpia

Remordimientos de la

conciencia; gusano de

la conciencia (червь

раскаяния) Persona deshonesta

(бесчестный),

desvergonzada

(бесстыдный), descarado

(беззастенчивый) Persona vergonzosa

(стыдливый),

escrupulosa

(щепетильный) Da vergüenza a alguen

(кому-л. стыдно)

этот смысл кодируется языковым сознанием. Интерес представляют, безусловно, оба аспекта. Нравственно-ценностные ИДИОЛОГЕМЫ (на­зовем так единицы смысла, информативные инварианты морально-ценностных суждений, подвергаемые образному лексическому оформ­лению в предикативных фразеологических единицах) могут не толь­ко отражать универсальность общечеловеческого жизненного опыта безотносительно к этническим особенностям, но и отражать нацио­нально-специфические акценты осмысления бытия. Идиологемы по­словичного фонда любого языка могут быть сгруппированы по тема­тическому принципу и образовать своеобразный идеографический синопсис народных мудростей, отдельные рубрики которого могут сопоставляться с соответствующими рубриками других национальных языков именно с точки зрения степени соответствия планов содер­жания. Идиологемы можно назвать ИНФОРМЕМАМИ НРАВСТВЕННО-ЦЕННОСТНОЙ ОЦЕНКИ. Примером смыслового анализа конкретной тематической рубрики информем нравственно-ценностной оценки можно считать цитировавшуюся выше работу С. А. Шуваловой «Свое» и «чужое» в русских пословицах и поговорках» (Шувалова, 1998), подобным образом можно описывать и систематизировать любую из тематических рубрик, причем лучше это делать в сопоставлении с аналогичной рубрикой какого-либо другого языка, чтобы обнаружить точки соприкосновения или расхождения в оценке того или иного феномена. Например, идиологема русского языка «усердно работать не нужно, вредно, бесполезно», содержащаяся в пословицах работа не волк — в лес не убежит, работа дураков любит, от работы кона дохнут, трудом праведным не наживешь палат каменных, может отсутствовать в другом языковом универсуме (например, китайском) и обнаруживаться в ином образном оформлении в другом (напри­мер, испанском) мировидении: si trabajo es salud, que trabajen los enfermos («если работа — это здоровье, то пусть работают больные»). Лучше всего несовпадение планов содержания национальных фразе­ологии ощущают люди, владеющие несколькими языками, а тем более те, кто поставил перед собой задачу оформить в виде словаря посло­вицы и поговорки двух или более языков. Цели подобных сопостави­тельных представлений национальных идиоматик вполне очевидны, «...знание пословиц и поговорок того или иного народа способствует не только лучшему знанию языка, но и лучшему пониманию образа мыслей и характера народа (курсив О. К.)» (Английские и русские пословицы и поговорки в иллюстрациях. М. И. Дубровин, 1995, с. 6). Однако реализация подобных замыслов связана с преодолением весьма существенной трудности, которая заключается в несовпадении или совпадении частичном, приблизительном смысловых инвариантов

257

фразеологизмов, т. e. идиологем. Вот как об этом пишут сами авторы проектов такого рода: «Необходимо отметить, что многие... послови­цы многозначны, что делает их трудными для толкования и сравне­ния» (там же, с. 7), «... надо учитывать, что точное совпадение значе­ния идиом в разных языках встречается не часто. Тем не менее мы стремились так подобрать идиомы, чтобы основной их смысл (кур­сив О. К.) совпадал на всех... языках» (Иллюстрированный словарь идиом на пяти языках. М. И.Дубровин, 1993, с. 5). Огромное число идиоматических выражений просто не подлежит смысловому вырав­ниванию при попытках найти ему в другом языке соответствующий эквивалент. Авторы сопоставительных словарей идиоматических вы­ражений двух, трех или пяти языков отбирают только универсальные идиологемы (о чем и предупреждают в предисловиях), оставляя «за бортом» словаря, по сути дела, самое интересное — национально-спе­цифические информемы житейского опыта разных народов, непов­торимые образцы национальной логики и национальной мирооценки. К ним нельзя предъявлять претензий, поскольку словарный формат не предполагает пространных описаний смысловых нюансов, понима­ние которых часто оказывается просто невозможным без обращения ко всей когнитивной базе определенного народа. Сравнительные сло­вари пословиц и поговорок разных языков предназначены (если не считать чисто учебные цели) для того, чтобы обратившийся к ним человек смог получить «удовольствие от сравнения различных спосо­бов, при помощи которых одна и та же мысль может быть выражена в разных языках» (там же, с. 5), чтобы он мог убедиться в том, что логика образности его родного языка не является единственно воз­можной, а существует наряду с множеством других логик, каждая из которых сформирована под воздействием конкретных природных, исторических и даже физиологических факторов. «Складываясь в различных исторических условиях, ...пословицы и поговорки для выражения одной и той же или сходной мысли часто используют раз­личные образы, которые, в свою очередь, отражают различный соци­альный уклад и быт... народов и часто не являются абсолютными эквивалентами» (Английские и русские пословицы и поговорки в ил­люстрациях. М. И. Дубровин, 1995, с. 7). Можно было бы, как нам ка­жется, выразиться и более категорично в том смысле, что пословицы и поговорки не «часто не являются абсолютными эквивалентами», а крайне редко таковыми являются, если иметь в виду и смысловую тождественность, и тождественность средств образного выражения этого смысла. Смысловая и формальная эквивалентность может во многих случаях объясняться, видимо, не столько поразительным сход­ством работы разных языковых сознаний, сколько интенсивностью

258

межъязыковых контактов, становящихся причиной разного рода за­имствований, калькирования и тому подобных явлений. Чтобы попы­таться подтвердить это предположение, в последующем изложении мы используем достаточно обширный фактический материал восточных языков (прежде всего — китайского), об интенсивности контактов ко­торых с европейскими языками (и, в частности, с русским) говорить не приходится.

Для того, чтобы попытаться познакомиться с идиоматикой языка как с неотъемлемой частью НЯКМ, конечно же нельзя исходить из тех же самых принципов, из которых исходят составители многоязыч­ных сравнительных словарей пословиц и поговорок, т.е. из принципа смысловой тождественности идиом чужого языка и идиом родного языка. Целесообразнее исходить из принципа «презумпции неодина­ковости» (используем в несколько измененном виде неоднократно упоминавшийся нами термин Г. Д. Гачева «презумпция непонимания»), чтобы обнаруживаемые в чужом языке смысловые и формальные отличия от собственного языка воспринимались и оценивались не как отклонения от нормы, воплощенной в идиологемах и их «образных одеждах» родного языка, или как варианты этой нормы, а как прояв­ления другой нормы, которая столь же естественна для носителя дру­гого языкового сознания. Пытаясь проникнуть в нравственно-ценно­стную и образную системы НЯКМ иностранного языка, запечатлен­ные в его фразеологии, следует, насколько это возможно, постараться ощутить себя «двуязычником», поскольку «...двуязычие - это диалог мировоззрений, систем мира. При нем получается стереоскопичность зрения, объемность мышления. С другой стороны - на этом уровне появляется плодотворная самокритика мысли и слова. Ибо «двуязыч-ник», живя между двух моделей мира, явственно ощущает недостаточ­ность, относительность каждой из них, чего не видит самоуверенный «одноязычник», на каком бы великом языке он ни мыслил. Ценнос­тно-акцентные системы двух языков (двух миров) взаимопросвечи-вают друг друга» (Гачев, 1988, с. 37).

По степени трудности освоения пословичного фонда НЯКМ иност­ранного языка мы предлагаем выделять несколько типов идиоматичес­ких выражений:

1-й тип: идиомы имеют одинаковый инвариант смысла и одинако­вую внутреннюю форму;

2-й тип: идиомы имеют одинаковый инвариант смысла, но совер­шенно разные «языковые одежды», разную внутреннюю форму;

3-й тип: специфичность метафорического выражения смысла со­четается с неоднозначностью (или вариативностью) самого смысло­вого инварианта;

²⁵⁹

4-й тип: специфичность (несовпадение) смысла сочетается со спе­цифичностью изобразительных языковых средств, используемых для метафорического оформления этого смысла.

Поскольку в данной работе фразеологические сочетания нас ин­тересуют не сами по себе, а как результат работы нравственно-цен­ностного компонента языкового сознания, то в поле нашего зрения будут попадать только те пословицы, которые представляют собой либо оценочные суждения относительно социально значимых ситуаций, либо констатирующие или предписывающие суждения, сами по себе пред­ставляющие ценность для членов языкового сообщества, как лекси-кализованные фрагменты коллективного жизненного опыта. По этой причине вне нашего внимания окажутся многие очень интересные с точки зрения языкового оформления идиоматические выражения, ко­торые не несут в себе оценок или предписаний нравственно-ценно­стного характера, а лишь в национально-специфической образной форме называют какой-либо смысл, не являющийся продуктом работы нравственно-ценностного компонента языкового сознания. Например, универсальный инвариант смысла «что-либо не произойдет никогда» нельзя отнести к категории ценностных оценок, это семантическая универсалия любого языка, и способы метафорического выражения этого смысла в разных языках целиком зависят только от особенно­стей всего строя национальной образности: русский язык предлагает метафору когда рак на горе свистнет, китайский — tíéshu kaihuá («когда саговник поникающий (цикас) зацветет»), а испанский язык располагает двумя метафорами — cuando la rana crie (tenga) pelo («когда у лягушки вырастут волосы») и cuando las gallinas tengan dientes («когда у кур появятся зубы»). Лишенные ценностно-оценоч­ной нагрузки национально-специфические образные средства выраже­ния семантических универсалий, бесспорно, относятся к числу важ­нейших элементов ЯКМ любого языка и в настоящем разделе нами не рассматриваются исключительно потому, что языковой материал нами «привязан» к компонентам сознания, что накладывает на его от­бор определенные ограничения.

Приведем несколько примеров предикативных фразеологических единиц каждого типа из разных языков:

Пословицы 1-го типа: За двумя зайцами погонишься, ни одно­го не поймаешь (русск.) = Man solí nicht zwei Masen auf einmal ¡agen (нем.) = // you run after two hares, you'll catch none (англ.) = Qui court deux lievres n'en prend point (франц.);

Учиться никогда не поздно (русск.) = It is never too late to learn (англ.) = Nunca es tarde para aprender (исп.) = Lernen ist nie zu spat (нем.);

260

Нет дыма без огня (русск.) = There is no smoke without fire (англ.) = // n'y a pas de fumee sans feu (франц.) = No hay humo sin fuego (исп.) = Wo Rauch ist, ist auch Feuer (нем.);

Что посеешь, то и пожнешь (русск.) = Lo que siembres, recogerás (исп.);

Куй железо, пока горячо (русск.) = Strike while the iron is hot (англ.) = El hiero caliente batir de repente (исп.) = I/ faut batiré le fer pendant qu'il est chana (франц.) = Schmiede das Eisen solange es hele ist (нем.).

Иногда за кажущейся абсолютной смысловой и формальной тож­дественностью могут скрываться очень тонкие нюансы смысла, на­пример, в соответствие русской пословице нет худа без добра ис­панские и китайские двуязычные словари приводят фразеологизмы родного языка, которые на первый взгляд можно отнести к абсолют­ным эквивалентам, и только самый тщательный анализ формы позво­ляет заметить незначительные отличия, интерпретация которых мо­жет иметь весьма неожиданные и важные с точки зрения понимания национального менталитета последствия. Объясним, что имеется в виду. Форма русской пословицы нет худа без добра отражает сле­дующий смысл: «любое отрицательное явление всегда сопровождает­ся хоть чем-нибудь хорошим», т. е. смысл оптимистический — любое «худо» обязательно сопровождается хоть каким-нибудь «добром». Ис­панский коррелят по hay mal que por bien no viene на первый взгляд говорит о том же самом, о неразрывности плохого и хорошего, но если внимательнее вчитаться в его внутреннюю форму, то обнаружится не оптимистический общий смысл, а пессимистический: «нет такого зла (беды, напасти), которое бы не приходило через добро», т. е. «добру» может сопутствовать любое «зло». Китайское языковое сознание оказалось в этом смысле более обстоятельным, и китайская послови­ца последовательно излагает и оптимистический, и пессимистический подход к идее неразрывности плохого и хорошего: huo xi fu sub yi, fu xi huó suo fu («в несчастье живет счастье, а в счастье таится не­счастье»). Присущая китайской пословице сбалансированность обна­руживается в менее употребительных русских пословицах с тем же смыслом: счастье с несчастьем на одних санях ездят; счастье с несчастьем — ведро с ненастьем.

Пословицы 2-го типа (иностранные пословицы сопровождают­ся буквальным переводом, раскрывающим их отличающуюся друг от друга внутреннюю форму, знак (=) между пословицами означает их се­мантическую эквивалентность): Ворон ворону глаз не выклюет (русск.) = Un lobo no muerde a otro lobo (исп.) («Один волк не ку­сает другого волка») = Hawk will not pick out hawk's eyes (англ.) («Ястреб не выклюет глаза ястребам»);

261

Всяк кулик на своем поле велик (русск.) =• A cock is bold on his own dunghill (англ.) («Петух храбр на своей навозной куче») = Cada gallo canta en su muladar (исп.) («Каждый петух поет на своем минарете»);

И на солнце есть пятна (русск.) = Homer sometimes nods («И Гомер иногда дремлет») = No hay cielo sin nubes ni paraíso sin serpiente (исп.) («Нет ни неба без туч, ни рая без змеи»);

Как волка ни корми, а он все в лес смотрит (русск.) = The leopard cannot change his spots (англ.) («Леопард не может изменить своих пятен») = La cabra siempre tira al monte (исп.) («Козу всегда тянет в горы»);

Лучше синица в руках, чем журавль в небе (русск.) = A bird in the hand is worth two in the bush (англ.) («Птица в руке стоит двух в кусте») = Mas vale un pajaro en mano que ciento volando (исп.) («Лучше одна птица в руках, чем сотня летающих»);

Любишь кататься, люби и саночки возить (русск.) = Si tu veux du beurre, il en faut batiré (франц.) («Если хочешь масла, нужно его сбить») = Wer will fahren, zieh' auch den Karren (нем.) («Хочешь ехать — тащи тачку») = Quien quiere igos de Lepe que trepe (исп.) («Кто хочет инжира из Лепе, пусть за ним и лезет (на дерево)»);

Не убив медведя, шкуры не делят (русск.) = First catch your hare, then cook him (англ.) («Сначала поймай своего зайца, а потом готовь его») = No hay que contar con el huevo antes de poner la gallina (исп.) («Не стоит рассчитывать на яйцо до того, как его снесет курица») = Ungefangene Fische sind nicht gut zu Tische (нем.) («Непойманная рыба для стола не годится»);

Яйца курицу не учат (русск.) = Don't teach your grandmother to suck eggs (англ.) («Не учи свою бабушку, как высасывать яйца») = Los cachorros quieren ensenar a un perro viejo (исп.) («Щенята хотят учить старого пса»).

Пословицы 3-го типа: Guarda me Dios del agua mansa, y de la brava me salvaré yo (исп.) («Избавь меня, Господи, от стоячей (спо­койной, медленнотекущей) воды, а уж от бурной воды я сам убере­гусь»). Разные источники приводят в соответствие этой испанской пословице разные русские эквиваленты, смысл которых существенно отличается друг от друга: спаси меня, Господи, от друзей, а от врагов я сам избавлюсь; в тихом омуте черти водятся; бойся не той собаки, что лает, а бойся той, что кусает. Смысл китайской по­словицы ye cháng méng duo («дольше спишь — больше и снов») не проясняется окончательно даже после обращения к специальным сло­варям, поскольку в них предлагаются два отличающихся друг от дру­га объяснения, первое предлагает в качестве русского эквивалента

262

пословицу дальше в лес — больше дров (т. е. ситуация усугубляется в результате какого-либо действия), а второе объяснение гласит: «Если долго ждать, то возможны всякого рода осложнения» (т. е. ситуацию усугубляет бездействие, ожидание). Пословица явно отно­сится к категории информем коллективного жизненного опыта, нося­щих предостерегающий и предписывающий характер, но что именно она предписывает: действовать или бездействовать, а может, и то, и другое, но в зависимости от ситуации,— это остается не совсем по­нятным. Другая китайская пословица he li fl qún («быть журавлем среди кур») может рассматриваться (данные словарей это опять же подтверждают) и как эквивалент русского фразеологизма быть бе­лой вороной (т. е. отличаться от всех, но без уточнения в лучшую или худшую сторону), и как эквивалент быть на голову выше всех; быть великаном среди пигмеев (т. е. отличаться именно в лучшую сторону). Точно так же обстоит дело и с китайской пословицей dáo shénme shan shang cháng shénme ge («на какую гору пришел, такую песню и пой»). Словари опять предлагают семантически отличающи­еся варианты русских эквивалентов: в чужой монастырь со своим уставом не ходят (т. е. нужно уважать чужие традиции и следовать им) и с волками жить — по-волчьи выть (т. е. отрицательно оцени­ваемое окружение вынуждает поступать в соответствии с его традици­ями). Вариативность возможного семантического наполнения таких пословиц может объясняться либо недостаточным владением русским языком (точнее, недостаточным чувствованием его нюансов) соста­вителей китайско-русских словарей, либо, что более вероятно, более общей, менее конкретизированной семантикой самих китайских посло­виц, покрывающих все ситуативно обусловленные случаи использова­ния русских пословиц с более конкретной семантикой.

Пословицы 4-го типа составляют наиболее специфическую и в силу этого наиболее трудную часть метафорически оформленных суж­дений нравственно-ценностного характера. Знакомясь с иноязычной идиоматикой такого рода, человек оказывается не в состоянии подо­гнать идиологемы чужого языка под идиологемы своего языкового сознания. Отсутствие явного смыслового тождества накладывается к тому же на совершенно иные изобразительные средства языка, на то, что при построении метафорических иносказаний сознание предста­вителей другого этноса обращается часто не просто к другим словам одного и того же семантического разряда, а к совершенно иным тема­тическим зонам. Образно выражаясь, национальные инварианты цен­ностных суждений одеваются в «языковые одежды», отличающиеся не только по форме и фасону, но и по самому материалу, из которого они изготовляются.

263

Выше мы высказали предположение, что относительная близость набора идиологем ценностной оценки и формальных средств их вы­ражения могут объясняться не только (и не столько) сходством в работе нравственно-ценностного компонента сознания, сколько интен­сивностью межкультурных и межъязыковых контактов. И в этом смысле очень интересно обратиться к языкам, в которых взаимные заимствования маловероятны. По отношению к русскому таковыми вполне можно считать лаосский и китайский языки. Мы сочли из­лишним выделять в пословицах этих двух языков именно послови­цы 4-го типа (у которых нет ни смысловых, ни образных эквивален­тов в русском языке) и хотим представить собранный материал целостно, чтобы дать возможность ощутить непохожесть всей вос­точной национальной образности в целом. Мы приведем внутренние формы пословиц, их дословный перевод, не пытаясь объяснять мета­форы, формулируя смысловые инварианты. Там, где смысл восточных пословиц, по нашему мнению, совпадает со смыслом тех или иных русских пословиц, мы укажем семантически близкие сответствия в русском языке из числа наиболее употребительных пословиц (не прибегая к специальным изысканиям в трехтомнике «Пословицы русского народа» В. И. Даля). Фактически оба списка содержат по­словицы двух типов: 2-го и 4-го. По техническим причинам мы не стали воспроизводить звучание лаосских пословиц на языке оригина­ла, ограничившись их дословным переводом.

Внутренняя форма лаосских пословиц, содержащих суждения нравственно-ценностного характера:

1. «Бойся змеи, говорящей: «Я не кусаюсь».

2. «Вода поднимается — рыба плывет, вода спадает — улитка ползет» = русск. Каждому овощу свое время.

3. «Вода прохладна — рыба собирается в стаи, вода горяча — рыба уплывает».

4. «Всякая птица летит к своему гнезду» = русск. В гостях хорошо, а дома — лучше.

5. «Гору высота украшает».

6. «Если хочешь узнать слона, посмотри на его хвост, если хочешь узнать девушку, посмотри на ее мать» = русск. Яблоко от яблони недалеко падает.

7. «Живя в воде, не следует враждовать с крокодилом» = русск. Не стоит бросаться камнями, если сам живешь в стеклянном доме.

8. «Змея не станет птицей, а враг — другом».

9. «Из пасти тигра добычу не отнимешь» = русск. Что с воза упало, то пропало.

264

10. «Каждый подъем имеет спуск».

11. «Комариная туча слона прогонит».

10. «Крокодил крокодила не обидит» = русск. Ворон ворону глаз не выклюет.

10. «Крылья птицы в полете крепнут».

10. «Куда вода, туда и рыба» = русск. Держать нос по ветру; Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше;(?) Плыть по течению.

11. «Между словом и делом — горы» = русск. Легко сказать, да трудно сделать; Скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается.

10. «На сухом дереве листья не растут».

17. «Не дразни веткой спящего тигра» = русск. Не играй с огнем; Не буди лихо, пока тихо.

18. «Непойманную рыбу не продают» = русск. Не надо делить шкуру неубитого медведя.

19. «От доброго слова змея из норы выползает».

20. «Оковы из золота — все равно оковы».

21. «Побеги бамбука идут от бамбука» = русск. (см. № 6).

22. «Пустая тыква звучит громче».

23. «Спеши черпать воду, пока она прибывает» = русск. Куй железо, пока горячо.

24. «Спящей змее на хвост не наступай» = русск. (см. № 17).

25. «Тигра видно по шкуре, а человека — по натуре» = русск. (?) Птицу видно по полету.

26. «У большого слона и заботы большие».

27. «Увидев слона, не надо искать его следов».

28. «У изогнутого дерева и тень изогнута» = русск. (?) (см. № 6); (?) Каков поп, таков и приход.

29. «У человека ценят речь, а у слона — бивни».

30. «Ушедшую волну не вернешь» = русск. Что было, то было. 31.«Хвост змеи — ее свидетель».

32. «Хочешь быстрее — ползи, хочешь медленнее — беги» = русск. Тише едешь — дальше будешь.

33. «Чем больше на дереве плодов, тем сильнее оно гнется».

Китайские пословицы мы приводим в том виде, в котором они звучат на китайском языке, далее раскрываем их внутреннюю форму и в тех случаях, где это возможно, даем примерный семантический эквивалент из числа наиболее употребительных русских пословиц. Следует специально оговорить одно обстоятельство. Дело в том, что понятие предикативной фразеологической единицы применитель­но к китайскому языку иногда может быть весьма условным, посколь­ку в этом языке весьма условно не только понятие частей речи, но

265

и само понятие слова: основной единицей языка является иероглиф — минимальный «кусочек» смысла. Не случайно на письме в китайском языке нет привычного нам деления фразы на слова. Один и тот же иероглиф в зависимости от контекста может интерпретироваться и как существительное, и как прилагательное, и как глагол (например, иероглиф ai в разных контекстах может переводиться и как любовь, и как любимый, и как любить). В этом смысле любой перевод мно­гих китайских фраз следует считать весьма относительным именно в силу практически отсутствующей в китайском языке формальной дифференциации языковых категорий. Предикативность многих фраз может не быть эксплицитно выраженной, но подразумеваться, напри­мер, устойчивое словосочетание rén lao xin bu láo формально не от­носится к предикативным фразеологическим единицам (по иерогли­фам: «человек старый, сердце не старое»), но его реальный смысл точнее передается выражением: «Хоть человек и стар телом, но зато молод душой», или: «Человек стареет телом, но в душе остается молодым». Китайские фразеологизмы можно сравнить с формулами, которые при переводе нужно выразить словами, например, очень компактную ки­тайскую «формулу» Qí hu nán xiá приходится на русском языке оформлять с помощью очень громоздких (в сравнении с китайским языком) средств: «Тому, кто сидит верхом на тигре, трудно спуститься вниз». При этом китайская фраза формально даже не содержит имени субъекта действия: qí= «сидеть (ехать) верхом», hu = «тигр», пап = «трудно», xiá = «спускаться (двигаться) вниз». Это небольшое отступ­ление мы сделали для того, чтобы объяснить, почему мы включили в список некоторые выражения, которые формально лишены предика­ции, но по сути ею обладают, более того, такие выражения имплицитно содержат в себе и оценочность, и предписание. Например, фразеоло­гизм Pífu han da shu («вздумалось муравью раскачать большое де­рево») можно рассматривать и как образную констатацию жалких потуг совершить что-либо невозможное, и как метафорически офор­мленное предписание всегда соизмерять свои силы с теми целями, ко­торые человек ставит перед собой.

Китайские пословицы, содержащие суждения нравственно-ценностного характера:

l.Fángxiá túdáo, Mi chéng fb («Отбрасывая нож, мясник мгновенно становится Буддой»).

2.FÚ zhl xin ling («Когда сопутствует удача, то и ум становится светлым»).

3.Dé bu cháng sKi («Приобретенное не возмещает того, что поте­ряно»).

266

4.Duó fmg xiá shí («Стыдно бросать камень вслед упавшему в колодец)» = русск. Лежачего не бьют. S.Dáo gao yí cKi mó gao yí zhán («Пусть божество сильно, но

демоны в десять раз сильнее»). 6.BÚ yáo da ya zi sháng jiá («Бесполезно гнать утку на шест») =

русск. Ждать от быка молока.

T.Keyi zuó shan guán hu dóu («За борьбой тигров можно наблю­дать с горы»).

8.BU yáo zou та kan hua («Глупо любоваться цветами, не оста­навливая коня»). 9. Yuan shui jiu bu liáo ¡in hub («Водой издалека не залить пожар

вблизи»). 10. Sha ¡i xiá huó («Резать курицу на устрашение мартышке») =

русск. Бей своих, чтобы чужие боялись.

\\.Bu hao san tián da yú, liáng tián shái wang («Плохо,когда три дня рыбу ловят и два дня сети сушат») = русск. Работать спус­тя рукава.

12. Rén wang gáochu zou, shui wáng dicha lia («Человек стремит­ся идти по высокому месту, а вода стремится течь по низкому месту») = русск. Рыба ищет, где глубже, а человек — где лучше. 13.Rén bu wei jí, tián zhu — dlmie («Человека, который сам себя не бережет, карает Небо и Земля») = русск. Береженого бог бе­режет.

\4.Qian lu yí shl («Тысячу раз долго думать —все равно одна ошиб­ка») = русск. На всякого мудреца довольно простоты; И на старуху бывает проруха.

Ib.Fuyi han da shu («Вздумалось козявке раскачать большое дере­во») = русск. Вздумал теленок с дубом бодаться; Плетью обуха не перешибешь.

16. Nán tú deng tián («Трудно, как поднять небо») = русск. Легче верблюду пройти сквозь игольное ушко.

17. Má/ dú huán zhu («Купив шкатулку с жемчугом, вернуть жем­ чуг») = русск. Не отличать зерна от плевел.

18.Maque sui xiab, wuzáng ju quán («Хоть и мал воробей, но все органы у него на месте (в полном порядке)») = русск. (?) Мал золотник, да дорог.

19. ¿м yáo zKi та lí, ñ jiu jián rén xln («Сила коня познается даль­ ней дорогой, а сердце человека — временем»).

20. Bu hao guá yáng tóu, mái gouróu («Нехорошо, вывесив баранью голову, продавать собачье мясо»).

2l.Háishui bu ke dou liáng («Нельзя море мерить ковшами»).

267

22.Háosh¡ bu shu mén, eshl xíng qián и («Хорошие дела из дому не выходят, а дурные дела на тысячу «ли» расходятся») = русск. Хо­рошая слава дома лежит, а худая — по свету бежит.

23. На jiá hú wéi («Лиса прикрывается могуществом тигра») (о бесчинствах под прикрытием сильных мира сего).

24.ЛгЛё yl wéi shí («Голодный преувеличивает вкус пищи») = русск. Голодному Федоту и репа в охоту.

25. Wú feng bu q~Í láng («Без ветра волны не поднимаются») = русск. Нет дыма без огня.

26.7шгс xiú wuyá yiban hei («На свете все вороны обычно чер­ные») = русск. Все одним миром мазаны.

27. Táng Ы dung che («Решил богомол телегу остановить») = русск. Плетью обуха не перешибешь.

28. Táng láng bu chán, huángque zái hóu («Когда богомол набро­ сился на цикаду, его подстерег чиж») = русск. (?) Пошли по шерсть, а вернулись стрижеными.

29. Sí та dáng huó та yí («Лечить мертвую лошадь точно так же, как живую») (о необходимости сделать последнюю попытку, даже если она безнадежна) = русск. (?) Попытка — не пытка.

30.5/ш7 luó shí спи («Спадет вода — обнажатся камни») (рано или поздно правда всплывет наружу) = русск. Сколько веревочке не виться — концу быть.

31. Wáng yáng bu láo («Ловить убежавших овец — утомительная (но необходимая) работа») = русск. Лучше поздно, чем никогда.

32.Shu dao húsun san («Дерево свалится — мартышки разбегутся»).

33. Yí ye zhi qln («Падающий лист возвещает наступление осени»).

34. Yí guó san gong («В одном государстве три верховных прави­ теля») = русск. У семи нянек дитя без глазу.

35.Xiumu bu Ке diao («Из гнилого дерева поделки не сделаешь») = русск. Дурака учить — что мертвого лечить.

36. Yí ye zháng mu, bu jián Táishán («Из-за листочка перед глаза­ ми не видеть горы Тайшань») = русск. За деревьями не видеть леса.

37. Yi show zhe tián («Одной ладонью заслонить все небо») = русск. Обвести всех вокруг пальца; Втереть очки.

38.Xiáo mían hú («Улыбающийся тигр (опасен)»).

39. Yin shut si yuan («Пьешь воду — помни об источнике»).

40. Yáo huí yin ér bu fu («Надо уметь натягивать тетиву, но стрелу (до времени) не пускать»).

41.М shut xíng zhou, bu jln zé tul («Стоит лодке, идущей против течения, остановиться, как ее понесет назад»).

268

42. Р/' zKi bu cún, máo jiang yan fu («Если кожи нет — то на чем могут держаться волосы?»).

43. Qí hú nán xiá («Сидящему верхом на тигре трудно с него слезть») = русск. (?) Взялся за гуж — не говори, что не дюж.

^.Qlren you tián («Люди княжества Ци беспокоились, что небо провалится») (о напрасных тревогах) = русск. (?) Делать из мухи слона; У страха глаза велики.

45. Qián che zKi jián («Несчастье с головной повозкой — (предо­стережение едущим следом)») = русск. (Надо) учиться на чу­жих ошибках.

46.Qiáng пи zKi то («Стрела на излете пробивной силы не имеет»).

47.fidán peng shítou («Куриным яйцом камня не разбить») = русск. Плетью обуха не перешибешь.

48.Я zhong sheng zhi («Критический момент рождает ум»).

49.Я feng ¡Ing cao («Крепость травы познается при сильном вет­ре») = русск. Друзья познаются в беде.

50.Jiao tu san ku («Хитрый заяц три норки /имеет/»). Очень на­глядный пример того, как предикативность, в данном случае на­личие глагола you (иметь), явно подразумевается, но в самом фразеологизме формально не эксплицирована.

51./ié zé ér yú («(Глупо) ловя рыбу, выпускать всю воду из озе­ра») = русск. Резать курицу, несущую золотые яйца.

52.fing di zKi wá («Уподобляться лягушке, сидящей на дне колод­ца») = русск. Не видеть дальше собственного носа.

53./ш ping zhuáng xin jiü («В старый кувшин (бутыль) вливать новое вино»).

54.San rén xíng, bi you wo shl («Из трех человек всегда найдется один, у кого стоит поучиться»).

bS.Sánshí lid сё, zou wéi shángce («Лучший из всех 36 приемов — отход»).

56.Sha fi qü luán («Зарезать курицу, чтобы взять яйцо»).

Ы .Shui hub bu xiáng róng («Вода и огонь не терпят друг друга»).

58. Tan xiao sh~i da («Погонишься за малым — упустишь большое»).

59.7ц si hú bei («Лиса плачет по убитому зайцу») = русск. Лить крокодиловы слезы.

60.Bise yan jing zhuo maque («Зажмурив глаза, гоняться за воро­бьем»).

61. Bu ru hu xué, yan dé hu zi («Не войдя в логово тигра, не пойма­ ешь тигренка») = русск. (?) Волков бояться — в лес не ходить.

62. Cao mu jie King («Принимать за солдат траву и кустарник») = русск. У страха глаза велики; Пуганая ворона и куста боится.

269

63. Fu chao wú won luán («Когда разорено гнездо, яйцам не уцелеть»).

63. Ge ]í yan yóng niúdáo («Пользоваться мечом для забоя коров, чтобы перерезать горло голубю») = русск. Стрелять из пушек по воробьям.

64. Gong shuo gong you fi, pó shuo pó you К («Князь говорит, что он прав, бедняк говорит, что он прав») = русск. Поп свое,, черт свое.

65. Gou zhán rén shí («Нахальничает собака, зная, что хозяин в силе»).

63. Gou jí tiáo qiáng («Загнанная собака и на стену прыгает»).

63. Bá miáo zhu zhang («Вытягивать всходы рукой, чтобы они быст­ рее росли») = русск. Оказывать медвежью услугу.

&9.BánqÍ shí tou da zlfi de jiao («Поднявший камень себе же отши­бет ногу») = русск. Не рой другому яму, сам же в нее попадешь.

70. бег gong she ying («Тень от лука на стакане уже кажется зме­ей») = русск. У страха глаза велики.

7I.Ben niao xián fei («Неуклюжей птице надо вылетать первой /раньше других/»).

72.Chu sheng zhl dú bu wei hu («Молодому бычку даже тигр не страшен»).

73.San ge chóu pí jiang, héchéng yí ge Zhügé Liáng («Три простых сапожника стоят одного Чжугэ Ляна») = русск. Ум хорошо, а два — лучше.

T^.Láoshu guó jie, rén rén han da («Когда крыса перебегает улицу, каждый старается ее ударить»).

75. Shí man shú mu, bai nián shu rén («Чтобы вырастить дерево, требуется десять лет, а человека — сто лет» или «При плане на десять лет надо сажать деревья, при плане на сто лет — надо растить людей»).

76. Lao та shí tú («Старый конь знает дорогу») = русск. Старый конь борозды не испортит.

Л. Shí ge zhí tou bu néng yíban qí («Даже пальцы на руках невоз­можно все выровнять») = русск. Нельзя всех, одним аршином мерить.

78.Liang hit xiáng zheng, Ы you yí shang («Когда два тигра дерутся, то один из них обязательно пострадает»).

79. Liang niao zái Un, bu т yí niáo zái shou («Две птицы в лесу не стоят одной птицы в руках») = русск. Лучше синица в руках, чем журавль в небе.

80. Ytdán bei shé yao, san nián pá ¡ing shéng («Тот, кого неожи­ данно укусила змея, три года пугается веревки») = русск. Пуга­ ная ворона и куста боится; Обжегшись на молоке, дуть на воду.

270

81.Уг уán jl chu, sí та пап zhuí («Одно произнесенное слово и четырем лошадям трудно обогнать») = русск. Слово не воробей, вылетит — не поймаешь.

82.Shut zhang chuán gao («Чем больше прибывает вода, тем выше поднимается и лодка»).

83.йи guó wen ¡in («Въезжая в /чужую/ страну, спроси о /су­ществующих/ запретах») = русск. В чужой монастырь со своим уставом не ходят.

84. Ge bo niu buguó dátui («Как руку ни поворачивай, а больше ноги она не станет») = русск. Выше головы не прыгнешь; Плетью обуха не перешибешь.

85.Qián u zKí xíng, sñ yú zú xiá («Дорога в тысячу ли начинается с первого шага») = русск. Лиха беда начало.

86. Ваг huá qífáng, bai jiá zheng míng («Пусть расцветают сто цветов, пусть соперничают сто школ»).

&7.GÓUZUÍ li zhang buchü xiángyá («У собаки во рту не вырастают бивни слона») = русск. Свинья соловьем петь не может; Рож­денный ползать летать не может.

8&.Héng méi leng dui qiánfu zhl, fu shou gan wéi rúzi niú («С холод­ным презрением /следует/ взирать на указующий перст вельмо­жи, но, склонив голову, как буйвол, служить ребенку»).

89.Jiángshán yí gai, benxlng nán yí («Реки и горы меняются, челове­ческую же натуру изменить трудно») = русск. Горбатого могила исправит; Сколько волка ни корми, он все равно в лес смотрит.

90.Пп zhu zhe chl, jin то zhe hei («/Находясь/ вблизи красного становишься красным, /находясь/ вблизи черного становишься черным») = русск. С кем поведешься, от того и наберешься.

Sl.Lángzi húitóu fin bu huán («С раскаянием вернувшегося блуд­ного сына и на золото не променять»).

92.Míng qiáng yí dúo, án jián nán fang («От открытого удара пики легко уклониться, а от тайно посланной стрелы уберечься трудно»).

93.Ni púsá guo he, zl shen nán bao («Когда глиняный Будда перехо­дит реку, ему самому трудно уцелеть»).

94.Мао /ira gong cáng («/Когда/ птиц больше нет /все подстреле­ны/, лук можно убирать на хранение»).

95.7u si gou peng («Заяц мертв, собаку можно варить /чтобы съесть/»). Этот и предыдущий фразеологизмы непосредствен­ных коррелятов в русском пословичном фонде не имеют, им в соответствие словари приводят литературное заимствование (по сути, прецедентный феномен) Мавр сделал свое дело, мавр может уйти.

271

9&.Ning wéi /7 kou, wú wéi niú hóu («Лучше быть клювом курицы, чем хвостом коровы») = русск. Лучше быть первым в деревне, чем последним в городе.

97. Nlng wéi у и sui, bu wéi wá quán («Лучше быть разбитым не­ фритом, чем целой черепицей»). Словарь предлагает такое соот­ ветствие (?): Лучше умереть стоя, чем жить на коленях.

98. Qián yt fá ér dóng quán shen («Потянешь за волосок — отзо­ вется во всем теле»).

99. Qiánrén zhóng shu, honren chéngliáng («Старшее поколение сажает деревья, чтобы молодое поколение могло найти себе отдых под ними»).

100. Qiáo fu пап wéi wú mí zKí chui («Без риса даже искусной

хозяйке каши не сварить»). lOLQingfú bu si, Lu nan wei yi («Пока жив Цин-фу,нет конца

бедствиям в княжестве Лу»). 102. Rén pá churning, zhu pá zhuáng («Для свиньи опасно быть

/слишком/ упитанной, для человека опасно быть /слишком/

прославленным»). \03.Renxtn bu zú she tun xiáng («/Копа/ совести не достает,

змея и слона норовит проглотить»). 104.Saz weng sfu ma, án zKi fei fu. («/Найдя/ крепость (заставу),

старик упустил лошадь, откуда знать, /где тебя ждет/ ошибка

или удача») = русск. Никогда не знаешь, где найдешь, где поте­ряешь; Нет худа без добра. Wb.Shánzhdng wú láohu, hóu zi cheng dáwáng («/Когда/ в горах

нет тигра, обезьяна называет себя «Ваше величество») = русск.

На безрыбье и рак рыба.

106. Shu zhong wú dájiáng, Lido Hud zuó xiángfeng («Когда в Шу /старое название провинции Сы-чуань/ нет генерала, то и Лиао Хуа может оказаться самым первым») = русск. На без­ рыбье и рак рыба.

107. Sháozhudng bu null, láodd tú shangbei («Если не усерден в рас­ цвете сил, то в старости останется только горевать и печалить­ ся» или «Напрасно горевать в старости, коли во цвете лет не был упорен и усерден»). Такое разночтение пословицы возника­ ет из многозначности иероглифа tu, который может переводиться и как «только», и как «напрасно». Оба значения в контексте фра­ зы допустимы. Словарь же предлагает не совсем адекватное (на наш взгляд) соответствие Береги честь смолоду.

\08.Shui ddo qú chéng («Придет вода,канал наполнится») = русск. Всему свое время.

272

IQQ.Wán huo zi fén («Кто играет /шутит/ с огнем, тот сам себя и сожжет»)

llO.Yán wang hao jián, xiáogui nán dang («Владыка ада благоскло­нен, да черту /чертенку/ трудно угодить») = русск. Жалует царь, да не милует псарь.

111. YÚ báng xiáng zheng, yúweng dé II («Пока улитка и беззубка друг с другом сражаются, в выигрыше остается старик-рыбак»).

112. Zhán de gao, kan de yuan («Выше встанешь — дальше увидишь»). \l3.Zhe shan wáng zhe na shan gao («Те горы, что видны вдали,—

вот они-то высокие») = русс. Там хорошо, где нас нет. 114.Z/U rén zKi mían bu zKi xin («Когда знаешь человека, то знаешь

лишь его лицо, но не знаешь его сердце») = русск. Чужая душа —

потемки. ll5.Z/z7 bao bu zhú huo («В бумажном пакете не удержишь огня»)

= русск. Шила в мешке не утаишь.

Приведенных пословиц, думается, достаточно, чтобы почувствовать особенность восточного мировосприятия и мирооценки. Особенность эта, как видно из примеров, заключается не в наборе нравственно-ценностных смыслов (т. е. не в наборе идеологем), а в изобразитель­ных средствах, используемых языками для выражения этих смыслов, и в общей стилистической тональности. Прежде всего заметна разни­ца в «строительном материале» метафор русского языка и метафор лаосского и китайского языков. Лаосское и китайское языковые со­знания апеллируют, в основном, к природе, диким животным, в то время как русское языковое сознание чаще обращено к бытовым сюжетам, люди гораздо чаще становятся действующими лицами пословиц, чем животные, а среди последних преобладают домашние. Другое отличие состоит в различной стилистической окрашенности пословиц. Восточ­ные пословицы тяготеют к возвышенному стилю, к поэтичности, что, как нам кажется, вполне соответствует самому статусу пословиц в НЯКМ: статусу нравственно-ценностных оценок любых социально значимых жизненных ситуаций и определенных моделей поведения человека в них, статусу информем коллективного опыта и образных предписаний поведения человека, формирующих национальную иерар­хию ценностей. Возвышенная поэтическая стилистика выражения столь значимого для любого народа ценностного смысла вполне оправ­дана. Стилистика же русских идеологем ценностного смысла оказыва­ется явно сниженной, многие из них отмечены иронией, откровенной насмешкой или сарказмом, изобилуют просторечной (а иногда и бран­ной) лексикой. Если восточные пословицы стремятся впечатлить тех, кому они адресованы, неспешной манерой изложения метафоры,

273

красотой созданного образа, то русские пословицы стараются привлечь внимание носителей русского языкового сознания иными средствами: остроумием, отсутствием назидательности, узнаваемостью фигурирую­щих в метафорах персонажей из повседневной жизни. Именно к этим двум отличиям, как нам кажется, можно свести национальную специ­фику оформления результатов работы нравственно-ценностного ком­понента русского языкового сознания в сравнении (именно в дан­ном конкретном случае) с аналогичными фрагментами национальных ЯКМ лаосского и китайского языков. Для наглядности приведем небольшую таблицу, содержащую фрагменты внутренних форм смысло­вых эквивалентов русского и двух восточных языков, в которых отме­ченные нами два основных отличия проявились особенно наглядно:

* Строительный материал мет, фор — люди, бытовые ситуацш_

* Сниженная стилистика метафор

Сесть в лужу.

Не видеть дальше своего носа

Моя хата с краю.

про-

Стоять одной ногой в могиле

Кто заварил кашу, тот пусть

и расхлебывает. Не гонись поп за дешевизною.

Остаться на бобах; Ока­заться у разбитого корыта Обжегшись на молоке, дуть

на воду.

На своих ошибках только дураки учатся.

Назвался груздем — полезай в кузов; Взялся за гуж — не говори, что не дюж. Не по Сеньке шапка.

274

ВНУТРЕННЯЯ ФОРМА ЛАОССКИХ И КИТАЙСКИХ ФРАЗЕОЛОГИЗМО:

Строительный материал метафор — природа, животный мир Поэтическая окрашенность метафор

Кит. «Силиться нарисовать тигра, а полу

чить жалкое подобие собаки». Кит. «Уподобляться лягушке, сидящей на

дне колодца и глядящей на небо»; «Смотреть на небо через трубку». Кит. «Спокойно взирать на пожар с

тивоположного берега реки». Кит. «Разделять участь рыбы, попавшей

на сковородку». Кит. «Кто привязал бубенцы на шею

тигра, тому их и развязывать». Кит. «Кунжутное семечко подобрал,

а арбуз потерял». Кит. «И курица улетела, и яйца

разбились». Кит. «Бояться то волка спереди, то тигра

сзади». Кит. «Несчастье с повозкой, едущей

впереди,— предостережение тем, кто

едет следом». Кит. «Кто сел верхом на тигра, тому

трудно с него слезть».

К.ит. «Муравью вздумалось раскачать большое дерево».

Кит. «Дергать тигра за хвост».

Лаос. «Спящей змее на хвост не насту­пай»; «Не дразни веткой спящего тигра».

Кит. «От волка убежать, да попасть на медведя».

Кит. «Участь рыбы, попавшей в котел».

Кит. «Резать курицу на устрашение мартышке».

Лаос. «Побеги бамбука идут от бамбука» «У изогнутого дерева и тень изогнута*

Из огня — да в полымя

(Чья-либо) песенка спета. Бей своих, чтоб чужие боялись

Муж и жена — одна сатана;

Яблоно от яблони недалеко

падает; Каков поп — таков

Лаос. «Из пасти тигра добычу не вернешь» Лаос. «Всякая птица летит к своему

гнезду».

Лаос. «Куда вода — туда и рыба». Лаос. «Ушедшую волну не вернешь».

Кит. «Из гнилого дерева поделки не сделать».

Что с воза упало, то пропало. В гостях хорошо, а дома —

лучше.

Держать нос по ветру. Вспомнила бабка, как девкой

была; Что было — то сплыло. Дурака учить — что мертвого

лечить.

Если постараться представить, в чьих устах выражения из левой и правой частей таблицы будут звучать органичнее, то прототипи-ческнм пользователем русской народной мудрости следует считать какого-нибудь лукавого, вечно посмеивающегося, ерничающего му­жичка, отнюдь не претендующего на роль вещателя истин в после­дней инстанции. Восточные народы относятся к своим национальным информемам ценностного смысла с неизмеримо большим пиететом, и поэтому прототипический пользователь пословиц в этих культу­рах —это чаще всего человек, которого в Китае принято называть «лаоши», т. е. учитель. Произнося национальную пословицу, такой прототипический лаоши в полной мере осознает ценность того смысла, который он озвучивает, осознает, что сообщает (или напоми­нает) слушающему жизненный опыт предшествующих поколений, и рассчитывает на соответствующую реакцию. Если русский человек использует «меткое словцо», рассчитывая впечатлить слушающего этакой лихостью, забористостью, иронией, то для китайской культу­ры более естественно прогнозирование ответной реакции на произ­несенную пословицу в форме сдержанного восхищения фигурой речи, почтительного кивания головой и переглядывания с собеседниками, сопровождаемого одобрительным «о-о-о !».

Трудно представить пожилого китайца (лаоши), делящегося с ок­ружающими крупицами народной мудрости в выражениях, соответст-

275

вующих стилистике русских выражений типа: баба с возу — кобыле легче; ни кожи ни рожи; сел в лужу; дуракам закон не писан; кому нравится попадья, а кому — попова дочка; ни уха ни рыла не смыс­лить; ни в зуб ногой; ни богу свечка ни черту кочерга, хоть п... в глаза — все божья роса и т. п. Зато вполне органично в его исполне­нии будут звучать суждения о том, что «не стоит людям княжества Ци тревожиться о том, что небо может обрушиться», что «стоит лодке, плы­вущей против течения, остановиться, как ее понесет назад», что «стар­шее поколение сажает деревья, чтобы молодые могли найти себе отдых под ними», что плохо, «когда в одном государстве сразу три верховных правителя», что «правителям дозволяется устраивать пожары, а просто­му люду воспрещается зажечь даже лучину», что «безбрежно море мук, раскайся — вот и берег» и так далее в том же духе. Русскому стрем­лению к лаконичности китайское языковое сознание противопостав­ляет неспешность и обстоятельность выражения того же смысла (ви­димо, справедливо полагая, что в таком важном деле, как создание образных «одежд» для единиц смысла, спешка ни к чему), сравните:

самое пекло ключ (к чему-либо) пшик (одна видимость)

бурный, стремительный (о каком-либо процессе)|

цацкаться (с кем-либо) (не принимать доста­точно жестких мер)

гиблое дело

без разбора (делать

что-либо)

развязать руки (злодею)| благодать въедливо, дотошно

(изучать что-либо) играть с огнем раскатать губы

«обнажить шпагу и натянуть тетиву» «так же редки, как звезды на утреннем

небосклоне»

«логовище дракона и логово тигра» «кирпич, которым стучат в дверь счастья»] «копье с серебристым (блестящим)

оловянным наконечником» «неудержимый и стремительный

бег 10.000 лошадей» «теплый ветер и мелкий дождь»

«просить тигра, чтобы он отдал свою

шкуру» «не отличая нефрита от простого камня»)

«дать тигру уйти в горы» «ветер, цветок, снег, луна» «словно резать и шлифовать кость слоновую и камень драгоценный» «у тигра на голове бить мух» «размечталась жаба лебединого мяса отведать»

выдать себя с головой жадность обуяла

черным по белому

капля в море

до скончания века

на чужом горбу в рай

въехать ноль внимания; как об

стенку горох тишь да гладь начать за здравие,

кончить за упокой (что-либо) назрело

слишком поздно

энергичный, жизнера­достный (полный сил и энергии)

отвлекающий ход (маневр)

тупик, безвыходное положение

край света, дальние края

красивый пейзаж (прекрасный вид)

идти напролом (ва-банк)

не видеть дальше своего] носа

суета; суматоха против воли страдать; бедствовать гнаться за призраком

«показать лошадиные копыта» «обнаглевшая змея и слона бы

проглотила» «на белой бумаге написаны черные

иероглифы» «чашкой воды тушить загоревшуюся

повозку дров» «даже тогда, когда высохнет море

и рассыплются камни» «подносить Будде цветы, взятые

из чужого сада» «восточный ветер дует в ухо лошади»

«река чиста и прозрачна, море спокойно»! «голова тигра, а хвост змеи»

«(стало) как стрела, положенная на

тетиву лука» «начинать рыть колодец, когда появилась] жажда» и «перед самым сражением точить свою пику» «родиться (рожденный) драконом, жить (живущий) тигром»

«поднять шум на востоке, а удар

нанести на западе» «горы бедны, вода исчерпана»

«южные горы — северные моря» «горы покрыты зеленью, вода в реке

кристально чиста» «взбираться на гору штыков и кидаться)

в море пламени» «глаз мыши видит лишь на «цин» (мера|

длины, равная 3,33 см.) вперед» и

«наблюдать за небом, сидя на дне

колодца»

«руки спешат, ноги в замешательстве» «хотел бы лес покоя, да ветер не дает»

«вода глубока, огонь жарок» «в воде ловить луну»

276

277

лезть на рожон

во все концы (со всех,

концов) ходить на задних лапках

лизоблюдничать (узнать) почем фунт лиха во веки веков край света; у черта

на куличках трудно оправдаться от

напраслины как бы не пострадали

невиновные тянуть волынку;

разводить канитель втягивать в неприятную

историю проявить великодушие

(снисхождение) много шума из ничего;

делать бурю

в стакане воды действовать наугад

(вслепую) огромная сила вовремя одуматься подгонять (что-либо под

что-либо)

непримиримая вражда хочется, да не мажется;

видит око, да зуб

неймет литература (искусство)

для избранных горы свернуть принимать на веру

(что-либо) судить по себе; мерить

на свой аршин свирепый вид верная гибель

278

«у Юпитера на голове начинать стройку «небо на юге, земля на севере»

«обсасывать карбункул и лизать задний

проход»

«небо высоко, земля глубока» «небо пустынно, земля стара» «край неба — угол моря»

«прыгнув в Хуанхе, дочиста

не отмыться» «кинуть бы камнем в мышей, да как

бы посуду не перебить» «месить глину и носить воду»

«тащить человека под воду» «раскрыть сети с трех сторон»

«ветра нет, а волны высотой в три «чи» (мера длины, равная одной третьей части метра)»

«слепец на ощупь ловит рыбу»

«покоряется дракон, прячется тигр» «осадить коня на краю отвесной скалы» «подрезать ноги, чтобы туфли были

впору»

«море крови, глубокая ненависть» «высоко глаза, да руки низко»

«белый снег солнечной весной»

«сровнять с землей горы и осушить моря» «заменять глаза ушами»

«карлик своей меркой измеряет

поступки исполина» «клюв орла — глаз ястреба» «участь рыбы, попавшей в котел»

гиблое дело; напрасный труд; пустая затея

все идет к лучшему без разбору

называть белое черным развязать руки (злодею)

пробежать глазами; бегло ознакомиться

большой ум

жить только сегодняш­ним днем; прожигать жизнь

бездельничать; бить баклуши

терпеливо ждать своего часа

шкуру» и «забраться на дерево,

чтобы рыбы добыть» «дождь прошел и небо прояснилось» «не отличать нефрита от простого камня» «показывать оленя в качестве лошади» «отпустить тигра и позволить ему

вернуться в горы» «любоваться цветами, не останавливая

коня»

«полный ума, имеющий много тактик» «пьяным родиться, сонным умереть»

или «во хмелю родиться, во сне

умереть» «сидеть и есть, а (тем временем) горы

в запустении» «сидя на вершине горы, наблюдать

за битвой тигров»

Задача проникновения в систему образности иностранного языка для человека, не владеющего этим языком, осложняется тем обстоя­тельством, что составители словарей, как правило, оказывают ему «медвежью услугу», распространяя на фразеологию известный пере­водческий постулат о том, что переводиться должны не слова, а об­щий смысл фразы (исключение составляют словари и учебные посо­бия под редакцией М. И. Дубровина, которые своей задачей как раз и ставят раскрытие внутренней формы идиом разных языков, харак­теризующихся относительной семантической тождественностью). В результате почувствовать национальный колорит пословичного фон­да незнакомого языка с помощью двуязычного словаря оказывается практически невозможным, поскольку национально-специфическая форма выражения фразеологизмов «услужливо» подменяется формой языка предполагаемого пользователя словарем. Система образности иностранного языка искусственно подгоняется под привычную систе­му образности родного языка. Спрашивается, каким образом русский человек, не владеющий испанским и китайским языками, может уз­нать, что за испанскими фразами Cuando las ranas crien pelos и Cuando las gallinas tengan dientes и за китайской фразой tíeshu kaihua скрыты отнюдь не хорошо знакомый любому русскому человеку «рак, свистя­щий на горе» (как об этом сообщают испанско-русский и китайско-русский словари), а соответственно — «лягушки, отрастившие волосы»,

279

«куры, заимевшие зубы» и «зацветший вдруг саговник поникающий»? Возможны только два пути: либо ждать, когда изменится общая лек­сикографическая традиция презентации иноязычных фразеологизмов, на сегодняшний день игнорирующая национальную специфику выра­жения устойчивых единиц ценностного смысла, либо, вооружившись тем же самым двуязычным словарем, пытаться самостоятельно вос­становить буквальный смысл каждой из идиом. Чтобы набрать до­статочное количество примеров из- китайского языка, нам пришлось идти именно вторым путем, сопряженным со значительной по объе­му работой со словарями, которая в итоге не всегда приносила жела­емый результат. Особенно это касалось тех случаев, когда не только внутреннюю форму приходилось раскрывать по иероглифам, но и общий инвариант смысла оказывался под вопросом. Происходило это по той причине, что одной фразе на китайском языке словарь приводил в качестве эквивалентов две или более русские фразеологические единицы, существенно отличающиеся по смыслу. Вот лишь несколько таких примеров: Gong dáo zirán chéng («работа завершена, природа продолжается»). Первое соответствие: терпение и труд все пере­трут; второе соответствие: перемелется — мука будет. Русские иди­омы отличаются друг от друга по смыслу, а смысл китайской посло­вицы остался не до конца понятым. Bu san bu si de rén («человек — ни три, ни четыре»). Первое соответствие: ни то ни се; ни рыба ни мясо; второе соответствие: темная лошадка. К смыслу какого из двух русских выражений ближе китайская идиома, не ясно. Есть ли особый смысл в том, что китайский фразеологизм использует проти­вопоставление не каких-нибудь, а именно этих цифр? Число «4» счи­тается у китайцев несчастливым из-за совпадения со звучанием иерог­лифа, обозначающего смерть. Оба иероглифа читаются как si, но раз­ными тонами. Налицо отрицательная коннотация номинации, но с чем именно это связано: с неяркостью, неопределенностью, тусклостью личности или с неизвестностью, таящей в себе потенциальную опас­ность? Выражению, переводимому как «обнажить шпагу и натянуть тетиву», даются совершенно различающиеся по смыслу соответствия в русском языке: первое — быть в полной боевой готовности; быть начеку, а второе — бряцать оружием, а фразе de long wan shu («по­лучив грядку, возжелать готового проса (или батата)»), хотя и более семантически близкие, но все-таки не полностью эквивалентные выражения аппетит приходит во время еды и дай пальчик, так он и руку откусит. Для пословицы Cóng fing jiú rén («Прыгать в колодец для спасения утопающего») даются два значения: первое пред­лагаемое словарем значение — (делать что-либо) во вред себе и без пользы для другого; второе — спасать других, рискуя жизнью. 280

Второму значению соответствует русская пословица Сам погибай, а товарища выручай.

Впрочем, возможность вариативного толкования смыслового напол­нения фразеологизма существует не только при переходе от одного языка к другому, но и в рамках одного языкового сознания. Вот как, например, об этом явлении рассуждает герой романа А. Г. Волоса «Недвижимость»: «Есть такая поговорка: у кого суп жидкий, а у кого жемчуг мелкий. Я давно понял ее. Она вовсе не про то, что один богат, а другой беден. Нет, совсем нет. Она о том, что все мы одинаково несчастны — хоть и по разным причинам. Причины разные — а несчастье такое же. Все несчастны... Честное слово, я очень хорошо могу вообразить несчастье человека, у которого весь жемчуг мелкий. Нет, ну в самом деле: у всех кругом, куда ни плюнь, крупный. А у него посмотришь — плакать хочется, какой мелкий!..» (выделено О. К.) (Новый мир № 1, 2001 г., с. 88).

В этом параграфе мы последовательно рассмотрели, каким обра­зом в лексике языка отражаются результаты работы двух оценоч­ных компонентов языкового сознания: эмоционально-оценочного и нравственно-ценностного. Наиболее наглядно эти результаты отра­жены в области коннотативных значений языка, составляющей часть эмоциональных оценок (или оценок первого уровня), и в предикатив­ных фразеологических единицах, составляющих основную часть ус­тойчивых нравственно-ценностных оценок (или оценок второго уров­ня). Существующий в коллективном сознании любого этноса наци­ональный миропорядок, национальный семантический универсум немыслим без разветвленной системы оценок всего сущего, без отра­женных в языке ценностных ориентиров. Именно оценивание на двух уровнях (эмоциональном и ценностном) завершает процесс отраже­ния пространственно-временного континуума обыденным человечес­ким сознанием, окончательно превращая мир объективный в мир отраженный. Неповторимость субъективно-оценочной зоны любого языка становится очевидной на фоне соответствующих зон других языков, поэтому свои рассуждения мы иллюстрировали лексическим материалом разных языков, соотнося его с лексикой русского языка как относительной точкой отсчета. Наиболее интересным представ­ляется параллельное рассмотрение языковых феноменов далеких (во всех смыслах) друг от друга культур, в которых в наименьшей сте­пени могут проявляться последствия взаимного влияния, результаты какой бы то ни было интерференции. С этой точки зрения сопостав­ление фрагментов русского, лаосского и китайского пословичных фондов представляется оправданным, чем и объясняется большее (по -сравнению с испанским и английским языками) количество

281

иллюстративного лексического материала. Постоянно предпринимаемое нами обращение к внутренней форме языковых единиц разных языков явилось следствием нашего глубокого убеждения в том, что роль формы выражения любого смысла в формировании национального образа мира ничуть не меньше самого выражаемого смысла, ибо каждой из семан­тических универсалий, составляющих единый логико-понятийный базис человеческого сознания, может соответствовать неограниченное число самых разнообразных форм выражения, опирающихся на совершенно разные мотивации. Проникновение во внутреннюю форму отдельных слов или пословиц иностранного языка - это не только источник удо­вольствия (как справедливо отмечается М. И. Дубровиным в предис­ловии к Иллюстрированному словарю идиом на пяти языках), но и шаг в незнакомый «дом бытия духа народа». Знакомиться с пословичным фондом чужой культуры без раскрытия внутренней формы фразеоло­гизмов, без получения представления о системе национальной образно­сти в целом — это все равно, что ходить по «дому бытия» националь­ного духа с завязанными глазами, а потом самоуверенно заявлять о своем знакомстве с ним.

Следующая глава будет посвящена описанию структурной орга­низации лексического массива языка, понимаемого не как простая совокупность всех лексических единиц, а как определенная система, по отношению к которой может быть использовано определение «национальная языковая картина мира».