§ 22. Языковедческое исследование композита

Слово со сложной символической значимостью. Бругман против Пауля

Называя нечто один раз, я затрагиваю и символизирую то, что было определено нами в разделе, посвященном языковым понятийным знакам. А что происходит, когда я называю два раза и забочусь о том, чтобы эта совместность, последовательность из двух обозначений и другие полевые моменты приобрели релевантность, то есть оценивались бы одновременно с основными значениями как средство символизации? В общем виде это является темой дальнейшего изложения. Любитель аналогий мог бы задаться вопросом: просматривается ли в этом аналог соединительного или аналог конъюнктивного «und», или еще нечто третье, что проявляется в композите или должно быть исследовано? Ответ дается такой, что ближе всего к этому такое «und», которое перечисляет атрибуты. В самом деле, каждый композит в смысле объективистского языкового анализа является словом со сложной символической значимостью и требует для раскрытия своего содержания в духе теории актов Гуссерля (при наличии некоторых предпосылок и с определенными ограничениями) нескольких номинативных семантических пульсов.

Как только теоретик языка записывает все это в виде тезиса, он моментально оказывается погруженным в спорный лингвистический вопрос, нигде не получивший, насколько мне известно, своего разрешения. Традиционное решение, в котором композит и получил свое название, было отвергнуто некоторыми новаторами, отрицавшими резкие понятийные различия между словом и предложением. В так называемом композите искали и обнаруживали не комплексное слово, а часть предложения или иногда даже настоящее микропредложение, встроенное в большую по объему последовательность предложений; при этом новое учение опиралось то на аргументы из истории языка, то на психологические аргументы. Со стороны увлекательно наблюдать перипетии дебатов. Внимание тех, кто, как и автор этой книги, является психологом, не может не приковывать к себе, например, то, как Бругман в одной своей краткой и живо написанной статье ведет наступление против этого учения¹.

«Существовал ли какой-то тип в доисторическое или историческое время, таким образом, безразлично. Нам нет дела до судеб готовых композитов, нас волнует сам процесс композиции, композиция как первичный акт творения» (Вrugmann. Ор. cit., S. 361; ключевые слова выделены мной. — К.Б.).

В теории Бругмана о так называемом композите искусно совмещено и симфонически согласовано несколько идей. Осторожно изолируем их от остального и сравним с тем, как обороняется от этого нападения Г. Пауль, используя в значительной степени психологическую аргументацию. В «Принципах» Пауля есть короткий абзац, обобщающий все то, что этот неподкупный эмпирик может сказать в защиту старого учения от имени психологии и от имени грамматического анализа.

«Ибо сущность предложения состоит в том, что оно обозначает самый акт соединения нескольких членов, тогда как сущность сложного слова заключается, по-видимому, в том, что оно обозначает соединение членов как законченный результат. Тем не менее сложные слова, являющиеся застывшими предложениями, встречаются в самых различных языках; они представлены, в частности, в индоевропейских и семитских глагольных формах» (Paul. Prinzipiern..., S. 328; русск. перев., С.388).

На время отложим в сторону первый, психологический аргумент Пауля, хотя тот, кто поддерживает его, и здесь найдет что сказать. Можно привести более элегантное и убедительное доказательство, если обратиться ко второму, грамматическому аргументу Пауля, с тем чтобы, обсудив его предварительно по существу и обобщив, заставить его зазвучать в полную силу. Индоевропейские глагольные формы отнюдь не являются самым лучшим и чистым примером подлинного соединения в поле предложения; поскольку в образованиях типа amabat, amabit «любили, любил» присутствует элемент сочинения символических значимостей (см. выше, с. 269 и сл.), партия унитариев имеет возможность частично утвердиться в своей новой позиции и поставить в один ряд оба явления (композит и флективное слово). Проще остаться верным флективному индоевропейскому имени и задать вопрос несколько иначе: готов ли ты также поставить в один ряд два образования типа Hauses «дома, род. п.» и Haustor «ворота дома'? В обоих случаях ощущается более чем один семантический момент, но в слове Hauses второй момент существенно отличается от второго момента в Haustor. По принятой нами терминологии формант генитива представляет собой полевой момент, и поэтому Hauses не композит, а слово с полевым знаком. Напротив, композит содержит несколько символических значимостей, которые оказываются соединенными в единую комплексную символическую значимость в существенной мере при помощи тех же самых полевых моментов, которые когда-то употреблялись или еще сейчас употребляются в поле предложения. Вот как происходит этот весьма замечательный процесс, давший почву для попытки нововведений. Несмотря на это, попытка была и остается не реализованой в теории языка, и такие сторонники старых представлений, как Пауль, тонкий синтаксист Вильманс и некоторые другие ученые того же ранга (к ним относятся также Тоблер и Дельбрюк), по-прежнему, как мне кажется, будут правы: существуют не только «так называемые», но и подлинные композиты.

Использованная Вундтом и Паулем психологическая аргументация при обсуждении проблемы предложения кажется мне рыхлой и устаревшей. Сколько-нибудь уважающая себя теория языка, готовая и в этом пункте доказать свое право на существование, не может ограничиваться одними лишь психологическими или одними лишь историческими доказательствами, но по-своему подхватит и переосмыслит слова Бругмана о том. что на повестке дня стоит вопрос о первичном творческом акте композиции. Если наше определение понятия слова оправдает себя, то оно будет пригодным и для явлений, связанных с композитами. Следует еще раз признак за признаком рассмотреть определение понятия слова применительно к слову, представляющему собой комплекс символов, чтобы увидеть, подходят ли они. При этом все аргументы в пользу старой и новой теории наконец-то найдут свое место в системе; в интересах дела изложение приобретет строгую последовательность, что, вероятно, и является более ценным, чем само решение. Почти заранее само собой подразумевается, что работа таких обстоятельных мыслителей, какие входили в партию новаторов (Тоблер, Бреаль, Дитрих, Бругман)¹, затрагивала суть предмета и не была безрезультатной. Все феномены рассматривались под воздействием гётевского «дух создает себе тело»: «Подлинное начало того процесса, который мы называем образованием композиции, всегда лежит в значительной степени в модификации значения синтаксической группы слов» (Бpугман). В своем ответе Пауль признает, что хотя обычно так и происходит, но все же «нельзя, однако, согласиться с мнением Дитриха... которое разделяет и Бругман, что так происходит всегда» (Paul. Ор. cit., S. 330; русск, перев., с. 391) ; в вопросе происхождения композита Пауль переносит основной акцент на «изоляцию» общего значения связанных слов. Отложив вопрос о первой ступени процесса образования композита — всегда ли он идет изнутри или иногда также извне, — мы могли бы теперь обратиться к другому высказыванию Гёте, звучащему приблизительно следующим образом: но что же внутри и что же снаружи? Это второе высказывание касалось содержания физиогномики Лафатера и вполне могло бы быть отнесено и к интересующей нас области².

Достаточно цитат; вопрос о том, что служит толчком к образованию композита, в большинстве случаев не может быть разрешен на базе исторических данных, какими бы близкими к жизни ни казались некоторые теоретически сконструированные или исторически документированные случаи, которые описывает и интерпретирует Бругман. Ответив на вопрос о первоначальном толчке к образованию композита, мы также не нашли бы всеобъемлющего объяснения. Гораздо важнее, что заданный нами в теории слова список критериев в принципе позволяет решить, является ли готовый продукт исторического развития входящим в множество слов и принятым в нем или нет. Так ли это ив какой степени это так; ибо это может происходить поэтапно, а этапы определяются с помощью перечисленных критериев. Таково окончательное заключение.

Но перед этим позвольте окинуть взглядом данные историков языка, чтобы стало ясно, о чем мы говорим и насколько значительно в индоевропейских языках явление композита, которое нас интересует.