5. Persona tertia

В любом случае мы в целом понимаем, что потребность в освобождении репрезентативного содержания речи от актуального указательного поля возникает в нарративной речи. Одноклассные системы дейктических призывов можно считать первым этапом великого процесса эволюции человеческого языка. Но в дальнейшем однажды появилась потребность включить отсутствующее, то есть освободить высказывания от ситуативной зависимости. В языке, на котором мы говорим, даны средства такого освобождения для двух основных случаев. Высвобождение языкового высказывания из указательного поля наглядной демонстрации в нашем собственном языке начинается или в локально-темпоральной сфере, когда вводится специальный назывной знак, замещающий первоначально не оформленный (по причине ситуативной определенности) здесь-сейчас-дейксис (безличные предложения), или с первоначально также не оформленного (опять же по причине ситуативной заданности). Я-дейксиса (глагольное предложение). Ни один дорожный указатель не обозначает эксплицитным образом здесь, хотя он указывает именно отсюда. Ситуативно обусловленные речевые высказывания человека (такие, как Без пересадки пассажира трамвая) с полным правом лишены избыточных здесь, сейчас и я, хотя они должны трактоваться именно с этих позиций. Для чего же в высказывание вводятся знаки я, ты, он, как это регулярно происходит в индоевропейских глагольных предложениях (amo, amas, amat)? Что этим достигается?

В высшей степени примечательное индоевропейское местоимение он (она, оно) психологически никак не сопоставимо с я и ты — знаками отправителя и получателя сообщения, — но именно на примере третьего лица легче всего понять появление я и ты в репрезентативном глагольном предложении. Еще раз повторяю, что все три местоимения совершенно избыточны в таких высказываниях, как es regnet. Для чего же они вводятся в репрезентативные глагольные предложения? Образуем три предложения: Amo te, Amas те, Amat Caius Camillam «Люблю тебя, любишь меня, Гай любит Камиллу». В первом и во втором предложениях расчлененная ситуация любви простейшим образом соотносится с расчлененным актуальным речевым действием. Ситуация любви, так сказать, проецируется на актуальное речевое действие. В любви два партнера, так же как и в актуальной речи. Отправитель и получатель сообщения определяются дейктически. Они фактически указываются, и при этом дается понять, что они идентифицируются с партнерами любви и как это происходит. Вряд ли стоит еще рассуждать об этом, дальнейшие разъяснения были бы полезны лишь в том случае, если бы они описывали модели предложения других языковых семей с существенно отличающимися способами проецирования. Языки с чисто локализующей репрезентацией могли бы проецировать событие на позиции речевой ситуации. Любовь излучается из места отправителя здесь к месту получателя сообщения там (где ты находишься), как если бы в латыни при amatur (любится, любят) употреблялось hinc istuc в одном случае или istinc huc — в другом. С тем же успехом могла бы использоваться конструкция с инструменталисом-дативом, как в специально сконструированном нами примере Caio nex leoni: amatur те (инструменталис) tibi (dativus commodi). Короче говоря, все это возможно при проецировании описываемой ситуации на актуальную речевую ситуацию.

Новую страницу открывает третье индоевропейское предложение Amat Caius СатШат. Ведь здесь к двум естественным носителям роли актуального речевого действия примысливается и to-дейктически определяется (где-либо) третий носитель роли: amat. Для чего же? Чтобы в дальнейшем поставить этого сконструированного носителя роли на одну доску с участниками речевой ситуации, указываемыми при помощи Я-дейксиса и Ты-дейксиса. На него любовь может проецироваться так же, как и на отправителя и получателя сообщения: он любит меня, он любит тебя; я люблю его, ты любишь его. То, что третий носитель роли не только называется в индоевропейских предложениях (как Гай), но и указывается флексией t в amat, можно объяснить, исходя из тех же языковых потребностей, из которых вытекает присоединение к личной форме глагола показателей первого и второго липа (или отдельных слов я и ты). Если я не ошибаюсь, источник общего введения ролевых указательных знаков следует искать там, где язык выходит за пределы актуального и используется для рассказа о неактуальном. Независимо от драматического или эпического изображения отсутствующего в обоих случаях языковой репрезентации необходимо маркировать место или лицо, если при проецировании отсутствующего придерживаться координат речевой ситуации. Наши языки придерживаются этого принципа почти повсеместно и используют систему личных знаков, расширенную при помощи третьего лица в соответствии с предпочитаемым символическим полем — активной конструкцией.

Строго говоря, ни одно индоевропейское предложение с личными формами глагола полностью не свободно от указания и всегда обладает указательным знаком в виде личного суффикса глагола. Однако уже на примере amo te можно наблюдать первый шаг к освобождению от жесткой связанности смысла предложения с тем, что доступно наглядному указанию (an das ad oculos Demonstrierbare).

Ведь сферы я и ты обычно расширяются: любящий и любимый, как правило, вместе со своей любовью живут дольше, чем данная речевая ситуация, что и отражено в предложениях Amo te или Amas те. Нарративное настоящее охватывает неопределенную сферу «сейчас», в которой пребывают и продолжают пребывать сейчас говорящий и сейчас слушающий.

Но освобождение от указательного поля гораздо более заметно в нашем третьем предложении. Неопределенное он в amat связано с актуальной речевой ситуацией лишь постольку, поскольку оно принадлежит к сфере «не-я» и «не-ты» говорящего. «Он» не является ни отправителем, ни получателем сообщения, это именно tertius, который мыслится как объект to-дейксиса. По крайней мере таково правило. Если когда-нибудь Гай устно или письменно признается Камилле в любви, тем самым он уже совершит языковую объективацию и допустит в формуле исчезновение знаков отправителя и получателя сообщения, как и любых других лиц, не имеющих отношения к делу. Это становится возможным благодаря введению назывных слов «Гай» и «Камилла», в которых реализуются полевые знаки. Таким образом, дело не ограничивается неопределенным указательным знаком он (t в amat); указанное, кроме того, и называется. В наших языках объект действия, к которому относится слово в объектном падеже (СатШат), обозначается вообще не при помощи указания (как в других языках, расточительно использующих местоимения), а только посредством номинации. В системе координат актуального речевого действия от целой (более древней) проекции описываемой ситуации остается только to-дейктический знак третьего лица. Кроме того, сохраняется категория действия для самого репрезентируемого.

Тем самым в поле предложений, обозначающих факты, достигается максимальное освобождение смысла от условий речевой ситуации. Конечно, логик подумает совсем о другом, например о том, что в нашем примере имена собственные нужно заменить именами класса, получившими научные определения, или о том, что вместо временной человеческой любви в предложениях S® P в языке должны отражаться естественнонаучные истины более общей (вневременной) значимости. Согласимся и не будем возражать. В самом деле, ведь и донаучные сентенции, такие, как «Капля камень точит», претендуют на более общую значимость, чем пример о любви смертного Гая. Но ведь речь идет не об этом, а о том, может ли наш язык быть еще более объективным, представлять ситуацию еще более независимо от условий речевой ситуации. Ответ будет отрицательным. Указательный знак третьего лица ничему не мешающий придаток, который может отпасть и фактически отпадает, например в безглагольных коррелятивных предложениях. Но, вообще говоря, в естественном языке предел эмансипации достигается за счет номинации, используемой вместо какого бы то ни было указания. Еще большей «десубъективации» предложений можно ожидать от эксплицитных дефиниций употребляемых назывных слов, раскрытия привычных импликаций и более однозначного, чем в естественном языке, синтаксиса¹. Подчеркнем, что все это относится к предложениям о действительности, и ни к чему иному.