1. К истории артикля и теории артикля. Три функции артикля по Ваккернагелю

Не только у людей и книг, но часто и у научных понятий поразительная судьба. В поучительном параграфе об артикле, из которого я заимствую исторические данные, Ваккернагель резюмирует: «Итак, наше выражение артикль получило свое значение почти случайно, оно ничего не сообщает нам о функции, обозначаемой этим термином части речи. Но это все же значительно лучше, чем пользоваться хотя и достаточно прозрачным, но все же недостаточным по смыслу выражением типа родовое слово, которое вообще ничего не говорит о действительных задачах употребления артикля и полезно лишь в той мере, в какой при присоединении артикля удобнее всего показать род существительного»¹. С исторической точки зрения понятно выражение articulus (по-гречески aruron) в значении «сочленяющее слово», если трактовать его так же широко, как это делали Теофраст и стоики, то есть рассматривать как обозначение всех анафорических указательных слов.

Вряд ли можно найти более точный образ для показа функции анафорических слов, чем задача «сочленения» речи. Достаточно подумать, как и для чего в индоевропейских языках нами используются относительные местоимения в последовательности слов в высказывании. Целое состоит из «предложений», а относительные местоимения функционируют, как шарниры в каком-нибудь устройстве, они помещаются в подвижных местах как бы сочлененной суставами последовательности предложений. Позже мы увидим, что этот технический образ можно отчасти объяснить более тонко, отчасти же заменить более подходящим, а также узнаем, как это сделать. Но до поры до времени следует признать, что грекам пришла в голову неплохая идея образно обозначить структуру высказывания как «членение», а анафорические указательные слова — как средства сочленения.

Остается неопровержимым и даже может быть углублено при историческом аспекте рассмотрения представление о том, что всюду, где формировался артикль, он происходит из категории указательных местоимений. Греки догадались об этом, исходя из данных своего собственного языка; Ваккернагель обращает наше внимание на то, что аналогичный процесс должен был происходить в семитских языках, где, например, арабское аl — слово, обозначающее также «здесь» и «теперь». Аналогичным образом позднелатинские писатели при переводе греческих авторов прибегали к использованию слов hic, ille или ipse, заменяя ими отсутствующий в родном языке артикль, тем самым предоставляя будущему историку языка указание на материал, из которого романские языки в последующем сформируют свою категорию артикля.

Сужение понятия, выраженного термином «артикль», началось с обнаружения греческими грамматистами той другой, синтаксической функции, которую выполняли Demonstrativa и Personalia и которая с тех пор закрепилась за классом «местоимений» и неуклонно попадала во главу грамматического анализа. Быть заместителем имен — такова неоспоримая синтаксическая функция местоимений. Что же касается сформировавшегося артикля, то он в нашем понимании независимо от возможных эффектов его употребления, безусловно, не заместитель, а нечто совсем иное, скорее, спутник некоторых имен. Поэтому было непонятно, куда его отнести в новой терминологии, и перед современными лингвистами стояла задача заново определить его функцию или функции. С исторической и дескриптивной точек зрения эта задача, насколько я могу судить, была решена весьма удачно. Известно, что артикль представляет собой относительно молодое явление, и ход его развития можно проследить шаг за шагом в греческом — начиная от Гомера, в германских языках — с готского перевода Библии. Филологи-романисты полностью исследовали текст «Песни о Роланде», а англисты — «Сагу о Беовульфе», дав филологически точную интерпретацию начальных стадий развития артикля¹. Наряду с этим существует латынь, не имеющая артиклей, подобные же вещи обнаруживаются, по всей видимости, и в других языковых семьях, например в семитской. «Здесь не имеют артикля ассирийский язык на севере и эфиопский на юге; в других он представлен, но совершенно различными типами» (W ackernagel. Ор. cit„ S. 227). Поразительная вещь. Латынь превратилась во всемирный язык, не пользуясь артиклем, без него вполне обходятся славяне. Зачем же понадобился греческому, германским и романским народам один «определенный» и еще один или несколько «неопределенных» артиклей?

Тонкий стилистический анализ, проведенный Винклером и другими филологами-романистами, имел своей целью проследить использование артикля как художественного средства, начиная с первичных форм и позже. Представляется уместным дополнить данные и проиллюстрировать все более широкое употребление артикля в обиходном языке обыкновенными статистическими обзорами частоты встречаемости; самому мне, например, не представилось возможности узнать, во сколько раз чаще применял артикль Лютер по сравнению с Ульфилой, и я считал бы поучительным для себя как-нибудь попытаться чисто статистически сопоставить Гомера с Геродотом и Ксенофонтом или греческий текст «Илиады» с его немецким переводом фон Фосса, чтобы проследить также в количественном отношении исторический путь становления артикля. Продолжает ли артикль в немецком языке оставаться на пике частоты употребления или то тут, то там, как в английском языке, уже заметны тенденции к отступлению?

В результате систематического анализа Ваккернагель приходит к установлению трех случаев употребления артикля в греческом, немецком (а также в романских языках, которых он, хотя бы бегло, касается). Два первых случая носят ярко выраженный дейктический характер и отличаются друг от Друга тем, что в первом случае есть отсылка («слабое» указание) к тому, что уже было названо в речи, а во втором случае, напротив, имеется указание на нечто, хотя еще и не названное, но «данное для говорящего и слушающего». Для того чтобы подобрать примеры, убедительно и четко иллюстрирующие каждый из двух случаев, нужно вернуться назад, к Гомеру, или вообще обратиться к исторически первичным формам существования артикля. В нашей речи анафорический и анамнестический дейксис как функция артикля хотя и не исчезли, однако сохранились лишь в качестве побочной функции; вряд ли эту функцию можно как-то обнаружить, абстрагируясь от третьего случая употребления артикля.

Когда в кругу своих студентов я произношу: «Die Universität ist morgen am Fiertag geschlossen «Завтра, в выходной, университет закрыт'«, — то, конечно же, имеется в виду всем нам знакомое здание нашего университета, и определенный артикль перед именем служит отчасти для выполнения функции «слабого» дейксиса, по Ваккернагелю. Практически любое название класса объектов вроде «отец, город, государство, король, церковь» и т.д. может окказионально рассматриваться при употреблении внутри тесного или более широкого языкового сообщества как собственное имя, причем это выглядит, как правило, так, как если бы индивидуализация снова была связана с моментом указания, содержащимся в артикле «Ich geh in die Stadt «Я иду в город'« — слушатель уже знает, в какой город, и мог бы указать направление, в котором он находится; «Der Himmel ist strahlend blau «Небо сияющей голубизны'« — есть только одно такое небо, о котором может идти речь: на него можно здесь и сейчас указать, оно над нашей головой. В разных областях по-разному говорят в семейном кругу о главе дома: либо der Vater, либо Vater «отец». Зато почти везде, где говорят по-немецки, отправляются в die Stadt «город'.

В будущем придется разработать особую теорию критериев, чтобы справиться без излишнего субъективизма с такими тонкими вопросами интерпретации. Прежде всего нужно по мере возможности отдалить подлинную и ясную анафору от дейксиса к воображаемому; и то и другое анамнестично, но это еще не все. Чтобы получить четкое представление об анафорическом моменте, можно вспомнить случаи, когда дважды по-разному называется одно и то же (при употреблении приложений). Когда я говорю: Elisabeth, die Richterin Maria Stuarts «Елизавета, судья (здесь: погубительница) Марии Стюарт», — то, вероятно, в этом артикле можно почувствовать момент отсылки к предыдущему; это можно будет определить либо как ссылку на реальный предмет, либо как указание на синтаксическую позицию, либо как то и другое одновременно. Иными словами, дейктический момент здесь относится (если, он вообще есть) к тем разнообразным сопутствующим явлениям, которые мы позже вновь обнаружим в примерах Бругмана (см § 26). Но стоит мне лишь поменять последовательность слов в этом выражении: die Richterin Maria Stuarts, Elisabeth «судья (погубительница) Марии Стюарт, Елизавета», — как мы наблюдаем, что ретроспективная отсылка (маркируемая интонационно) осуществляется и без помощи артикля (литературный язык избегает употребления артикля перед собственными именами), Я затрудняюсь подобрать более чистые параллели из нашего современного немецкого языка к примерам из Гомера, приводимым Ваккернагелем. Когда же, наоборот, речь идет о самом раннем типе указания, о demonstratio ad oculos, то гораздо проще обнаружить непрерывные переходы между сильноударным указательным словом der и слабоударным артиклем der обиходного языка.

О.Бехагель оспаривает как «совершенно нелепое» мнение о том, «что определенный артикль в прежнее время обладал во много раз большей дейктической силой, то есть был ближе к дейктическому местоимению». «Определенный артикль восходит к анафорическому, а не к дейктическому местоимению, как часто считают»¹.

А каково происхождение анафорического местоимения? У Бехагеля, должно быть, были свои мотивы более тесно связывать исторически первичные формы немецкого артикля с относительным местоимением, чем со словом, выполняющим функцию наглядного указания. Но, конечно же, Бехагель не оспаривает того факта, что оба они происходят из одного и того же корня и сегодня в обиходном языке плавно переходят друг в друга. В немецком языке автохтонных анафорических местоимений очень мало, и во всех трех выделенных нами типах указание остается указанием. А остальными историческими конкретностями пусть занимаются историки языка. Теперь же мы намерены посвятить все свое внимание тому случаю, который значится под третьим номером в списке Ваккернагеля. Там отмечается, что этот случай нельзя безоговорочно трактовать как дейктический. Это тип «родового» употребления артикля «при абстрактных именах». В послегомеровскую эпоху греки точно так же, как и мы теперь, говорили die Philosophie «философия» или das Pferd «лошадь», когда каким-то образом имеется в виду абстрактное понятие «Philosophie» или зоологический вид «Pferd». Тут настает момент продолжить наши собственные теоретические размышления и впрямую сопоставить «субстантивирующую силу» артикля (явление, которое Ваккернагель упоминает в конце, приводит достаточные исторические примеры, но все же сам ему удивляясь) с третьей функцией артикля по его списку. В современном языке артикль утратил функцию непосредственного материального указания, — указания в наглядном дейктическим поле речи. Зададимся вопросом: как соотносятся предположительно новые функции артикля (фактически не такие уж новые с исторической точки зрения) друг с другом и с дейксисом?