§ 1. Цицерон: первая оппозиция категорий «вольного» и «буквального»

Не прошло и десяти веков после Карфагена, как великий пи­сатель и оратор Рима Марк Тулий Цицерон (106—43 до н.э.), описывая свой опыт перевода в широко известном ныне преди­словии к собственным переводам речей Эсхина и Демосфена, про­тивопоставил себя, великого оратора и писателя, простому пере­водчику. Этим противопостаатением он отчетливо продемонстри­ровал отношение римского общества к профессии переводчика.

С исторической точки зрения Цицерону, пожалуй, повезло больше, чем другим античным авторам, так как сохранилась зна­чительная часть его работ (почти половина его речей, трактаты по риторике и философии, огромное число писем). Видимо, это сохранившееся наследие и послужило одной из причин того, что Цицерон является одной из фигур античного мира, высказывания которого до сих пор служат предметом цитирования в самых разных науках и чье искусство речи составляет образец для подражания.

Не преминула вспомнить о Цицероне и история переводческой науки. Ведь именно в его трактатах мы находим упоминания о переводе, о переводчиках, а также некоторые теоретические раз­мышления, свидетельствующие об осмыслении проблем перевод­ческой деятельности.

Именно у Цицерона мы впервые обнаруживаем оппозицию категорий теории перевода, а именно противопоставление воль­ного перевода буквальному.

В самом деле, вольный перевод и буквальный перевод могут рассматриваться как первичные и основополагающие категории теории перевода. В этих категориях отражены две противопостав­ленные стратегии переводческой деятельности. На протяжении бо-

Van Hoof H. Op. cit. P. 143.

65

лее двух тысячелетий переводчики, писатели, критики, лингвисты и философы, задумывающиеся над проблемами переводческой деятельности, спорят о том, какой перевод можно считать вольным, а какой — буквальным, какой перевод предпочтительней, суще­ствуют ли промежуточные виды перевода или же всякий перевод можно отнести только к одному из этих видов.

Прежде чем проанализировать концепцию Цицерона в отно­шении переводческой деятельности, кратко рассмотрим истори­ческий контекст, во многом определивший его взгляды.

Древние римляне мало чем отличались от эллинов в их уверен­ности в совершенстве своего языка и своей культуры, а соответ­ственно, и в пренебрежении к языкам и культурам других народов. Только греческая культура была признана ими как образец для подражания. Все остальное, что не принадлежало эллинской или римской цивилизациям, считалось варварским. К чему же было переводить на великие языки с варварских?

Греческая же культура, зафиксированная в текстах, была из­вестна римлянам из первоисточников: для образованного римля­нина владение греческим языком было естественным. Стремления просветить народ у римлян, видимо, еще не было. Соответственно переводы с греческого языка на латинский оказывались ненуж­ными, а переводы с языков варварских и подавно. Перевод, та­ким образом, попадал в разряд второстепенной деятельности, не требующей больших интеллектуальных способностей, во всяком случае не сравнимой с литературной деятельностью и ораторским искусством.

Отсюда и пренебрежение римлян к переводу и к переводчику. Общественное признание той или иной профессии и уважение к ней обусловлены исключительно степенью ее необходимости — либо реальной, либо выдуманной — для жизнедеятельности об­щества. В древнем Карфагене, где, вероятно, ни один из языков не смог занять доминирующего положения, подобно латыни в Риме или греческому в Греции, переводчики были необходимы не только для обеспечения «межкультурной коммуникации» мно­гоязычного и многонационального народа, но и для управления этим народом. В современной Канаде, где официальными государ­ственными языками являются не один, а два языка (английский и французский), где управление двуязычным народом осуществля­ется с помощью перевода, профессия переводчика также оказы­вается уважаемой.

В Древнем Риме доминировал латинский язык. В то же вре­мя греческая литература, греческое словесное творчество в целом составляло для римлян предмет восхищения и образец для подра-

66

жания. Написать подобно великим греческим мастерам, а может быть, и превзойти их в искусстве красноречия — в этом многие римские ораторы и писатели видели свидетельство собственного мастерства.

Не забираясь в область ораторского искусства или в какие-либо иные области творчества Цицерона, но рассматривая лишь его вклад в развитие теории перевода, можно с уверенностью сказать, что Цицерон был одним из первых, кто, поняв слож­ность, противоречивость и многообразие этого вида творческой деятельности, заложил основы теории перевода, противопоставив ее первичные категории.

Именно языческий писатель Цицерон оказался творческим «наставником» глубоко набожного христианина, взявшегося за перевод Священного Писания, — св. Иеронима. Сущность ду­шевного конфликта великого переводчика Библии, небесного покровителя современных переводчиков состояла в том, что он, христианин, в душе был цицеронианцем и преклонялся перед могуществом прекрасного Слова.

Много позже, уже в XVI в., в одном из первых трактатов о переводе его автор — Э. Доле — также ссылается на Цицерона. Возникает вопрос, почему Цицерон оказался Учителем перевод­чиков и раннего Средневековья и эпохи Возрождения? Почему до сих пор, обсуждая многие спорные вопросы перевода, мы упо­минаем Цицерона? Почему мы чтим Цицерона как одного из мыслителей, оставивших яркий след в истории перевода, несмотря на то что сам Цицерон никогда не причислял себя к переводчикам, а напротив, противопоставлял себя им?

Ответ на эти вопросы, возможно, заключается в том, что Ци­церон в свойственной ему лаконичной и изящной форме поставил (разумеется, не решил, а только поставил) вопросы, многие из которых до сих пор с жаром обсуждаются теоретиками перевода,

Для Цицерона, как и для многих его современников — по­этов и ораторов, перевод представлял собой вид второстепенной литературной деятельности. Перевод — это прежде всего упраж­нение, помогающее развитию красноречия. В одном из своих трактатов об ораторском искусстве Цицерон пишет, что в юно­шестве нередко упражнялся в красноречии, стараясь перефразиро­вать в более точных и красивых выражениях то, что было сказано в возвышенных речах или написано в красивых стихах. Однако он быстро понял, что это упражнение на подражание бесполезно и. даже вредно, так как он либо повторял те выражения, какие находил в текстах копируемых оригиналов, либо употреблял те формы, которые уступали выражениям оригинала: «Выражения

67

самые меткие и вместе с тем самые красивые и самые удачные, — пишет он, — были уже предвосхищены или Эннием, если я уп­ражнялся в стихах, или Гракхом, если именно его речь я брал за образец»¹. И тогда он придумал другое упражнение, переводче­ское. Цицерон решил перелагать с греческого речи лучших орато­ров. «Из чтения их я выносил ту пользу, что, передавая по-латыни прочитанное по-гречески, я должен был не только брать самые лучшие из употребительных слов, но также по образцу подлин­ника чеканить кое-какие новые для нас слова, лишь бы они были к месту»².

Ста годами позже другой римский оратор и учитель красно­речия Марк Фабий Квинтилиал (ок. 35 — ок. 96) в главном своем сочинении, к счастью, полностью дошедшем до нас, в котором он разработал полный курс теории риторики, также упоминает перевод в качестве одного из весьма продуктивных ораторских упражнений. При этом он ссылается на опыт Цицерона: «То, о чем сейчас пойдет речь, есть самое надежное средство для дости­жения обилия и легкости речи. Наши старые ораторы не знали ничего лучше, чем переводить с греческого на латинский. Красе в своих книгах об ораторе пишет, что много занимался этим. То же советует и Цицерон. Известно, что он опубликовал свои пере­воды Платона и Ксенофонта... Польза такого упражнения оче­видна: так как греческие ораторы, как правило, полны и суще­ственны, а также потому, что они бесконечно искусной сделали речь, те, кто их переводит, совершенно свободны в том, чтобы пользоваться лучшими словами, эти слова принадлежат им. Что же касается фигур, основного украшения речи, то ввиду того, что гений языков не одинаков, нередко приходится заменять одни другими, в чем тоже есть определенная трудность»³.

Сегодня довольно трудно утверждать, были ли эти упражне­ния действительно переводом в современном понятии или еще каким-либо видом двуязычной деятельности. В современной тео­рии перевода нередко возникает мнение о том, что следует раз­личать перевод и интерпретацию. Истории перевода известны и другие разграничения. Жуковский не называл свои стихи перево­дами. Его русская версия баллады Готфрида Августа Бюргера «Ленора», получившая у него имя «Людмилы», названа им сво­бодным переложением, а не переводом. Маршак, создавая соб-

¹ Цицерон М.Т. Об ораторе // Цицерон М.Т. Три трактата об ораторскомискустве. М., 1972. С. 104.

² Там же.

³ Цит. по: Horguelin P. A. Anthologie de la maniere de traduirc. Dornaine fran^ais.Montreal, 1981. P. 21 (перевод с фр. мой. — И.Г.).

ственные версии стихов английских поэтов, также не называл их переводами, а употреблял уклончивую и изящную формулировку «Из...».

Основная работа Цицерона о переводе, ставшая уже хресто­матийной, — это предисловие к собственным переводам знаме­нитых речей «О венке» Демосфена и Эсхина, известное также под названием трактата «De Optimo genere oratorurn» («О лучшем роде ораторов»), где Цицерон комментирует свой перевод речей греческих ораторов. Главное значение этого небольшого текста великого оратора древности в том, что в нем впервые, насколько можно судить по дошедшим до нас документам, обосновывается вольный перевод. Как справедливо отмечает М. Балляр, «этим за­явлением Цицерон предстает если не как теоретик, то, по мень­шей мере, как первый защитник "вольного", по определению од­них, или "динамического", по определению других, перевода»¹.

Обратимся к тексту трактата.

«Я перевел авторов двух наиболее красноречивых аттических речей, направленных друг против друга, — Эсхина и Демосфена. Но переложил я их не как простой переводчик, а как писатель, сохранив их высказывания с фигурами слов или мыслей, исполь­зуя, однако, слова, привычные латинскому обычаю. Таким обра­зом, я не счел необходимым передавать слово словом, но я сохра­нил смысл и силу слов. В самом деле, я полагал, что читателю важно получить не то же число, а, так сказать, тот же вес... И если, как я надеюсь, мне удалось передать эти речи, сохранив все их достоинства, т.е. высказывания, фигуры и конструкции речи, и следуя словам, однако лишь до той степени, пока они не проти­воречили нашему вкусу, и если мы не перевели все слова грече­ского текста, мы постарались воспроизвести смысл»².

Из этого текста мы видим, что Цицерон отчетливо различает перевод и литературное творчество. Он, оратор, переводит не как простой переводчик, а как писатель. Перевод оказывается уже поставленным в «табели о рангах» ниже собственно литературной деятельности. Как литератор Цицерон позволил себе целый ряд вольностей в переводах. Сохраняя структуру фраз оригинальных текстов, расположение слов, фигуры речи, взаимосвязь мыслей, он использует слова, привычные в латинском употреблении. Ци­церон не стремится передать слово словом, он передает заклю­ченные в словах понятия. Более того, он подчеркивает, что не

¹ Ballard М. Introduction /У Bachct dc Mc/inac C.-G. De la traduclion [1635].Artois, 1998. P. XXXVI.

² Horguelin P. A. Op. cit. P. 19 (перевод с фр. мой. — Н.Г.).

69

стремился сохранить то же число сдов. Для него важен смысл, «вес» слова. Нужно полагать, что Цицерон имеет в виду перевод­ческие перифразы, когда одно слово оригинала, не имея в пере­водящем языке однословного эквивалента, заменяется в переводе сочетанием нескольких слов. Подтверждением этому может слу­жить выдержка из другого сочинения этого римского оратора — трактата «De fmibus bonorum et malorum» («Об определении счастья и несчастья»), где Цицерон уточняет способ перевода, непосред­ственно касающийся работы с лексикой: «Не всегда нужно следо­вать в вашей речи греческому, как сделал бы неумелый перевод­чик, особенно если мысли становятся более понятными, когда выражены простыми словами. Что касается меня, то, когда речь заходит о переводе и если я не могу передать столь же лаконично то, что в греческом выражено одним словом, я употребляю не­сколько слов. Иногда я использую греческое слово, если в моем языке нет эквивалента»¹.

Интересно, что Цицерон опять противопоставляет себя не­умелому переводчику. В этом фрагменте оратор говорит и о за­имствованиях как об одном из способов перевода в условиях от­сутствия эквивалента. Последняя часть фразы из предисловия также оказывается весьма важной для понимания техники «лите­ратурного перевода» того периода. Цицерон признается, что пе­ревел не все элементы греческого текста, сохранив тем не менее его смысл. Иначе говоря, некоторые фрагменты оригинального текста в переводе оказались сознательно опущенными. Таким об­разом, в методе перевода, описанном Цицероном, можно без труда различить действия, которые в современной теории перевода опре­деляются как переводческие трансформации, а именно: замены, добавления и опущения. Только в четвертом виде трансформаций — перестановках — Цицерон осторожен. Он стремится сохранить главное украшение фразы — фигуры и расположение элементов, а также последовательность и логику изложения мыслей.

Необходимо обратить внимание и еще на одно важное замеча­ние Цицерона. Он говорит о том, что строил свой текст перевода так, чтобы не противоречить латинскому обычаю, т.е. нормам ла­тинского языка, стремясь сделать текст приятным и красивым, иначе говоря, эстетически выдержанным. Именно это положение будет многократно воспроизведено позднее, в эпоху Возрожде­ния, когда встанет вопрос о роли перевода для развития молодых языков.

¹ Ibidem.

70

В весьма лаконичной форме Цицерон показал, чем, по его мнению, перевод отличается от литературного творчества. Опи­сывая свой способ «переложения» греческих авторов, он косвен­но раскрыл и представления о переводе того времени: перевод — ниже литературного труда. «Переложение» тоже ниже литератур­ного творчества. Оно полезно литератору, но только как особый вид упражнений, способствующий развитию красноречия и лите­ратурного дарования. Маститый писатель или оратор может «пе­релагать», но при этом он должен стремиться если не превзойти автора оригинала в красноречии, то по крайней мере не уступить ему. Он создает новое литературное произведение, в котором воспроизводит из оригинала лишь то, что считает важным. Пере­водчик же должен покорно следовать тексту оригинала. Рамки оригинального текста сковывают его действия, поэтому он неред­ко вынужден нарушать нормы переводящего языка.

Таким образом, уже во времена Цицерона зародилось проти­воречивое отношение к переводу, которое отмечается и сегодня. Точнее, в ту древнюю эпоху перевод противопоставлялся иной разновидности межъязыковой коммуникации, которая еще не имела своего названия. Позднее она будет определена как под­ражание. Перевод не имел никакого отношения к литературе и понимался как необходимое неудобство в межъязыковой комму­никации в официальной, деловой и других нелитературных сфе­рах. Поэтому и слово переводчик в устах ораторов приобретало презрительный оттенок. С течением времени понятия перевода, подражания, переложения, переделки, интерпретации и др. неод­нократно смешивались. Ю. Левин отмечал, что само понятие «пе­ревод» было неодинаковым в разные эпохи и что в соответствии с изменением содержания понятия менялись и требования к пере­воду¹. Э. Кари в исторической изменчивости понятия «перевод» видел причину того, что многие исследователи, писавшие о пере­воде, ссылаясь на предшественников или споря с ними, не заме­чали того, что не всегда говорили об одном и том же предмете².

С течением времени понятие «перевод», кажется, вобрало в себя значения других смежных понятий. И сегодня, не только оглядываясь на предшественников, но и обсуждая проблемы с современниками, мы нередко говорим о разном. В этом скорее всего и кроется причина неоднозначного отношения наших совре­менников к данному виду межъязыковой деятельности.

¹ Левин Ю. Об историзме в подходе к истории перевода // Мастерство пе­ревода. М., 1962. С. 374.

² См.; Сагу Е. Comment faut-il traduire? Lille, 1986. P. 81.

71