Заключение

Заключение, по-видимому, не будет излишним в этой книге: во-первых, в ней затронуты самые разные проблемы, не всегда сопоставимые по своей значимости, и читатель, возможно, хотел бы знать, что считает наиболее существенным автор; во-вторых, кажется целесообразным сформулировать некоторые положения, которые фигурируют в разных главах и разделах как более или менее попутные замечания или даже «намеки», но по тем или иным причинам представляются важными.

1. Начнем с соотношения языкового и неязыкового в ментальной жизни человека. В равной степени крайними можно считать точки зрения, согласно которым либо в языке непосредственно закрепляются результаты отражательной деятельности, независимо (от языка) полученные людьми во взаимодействии с действительностью и друг с другом, либо же сетка отношений, заданная языком, структурирует сам по себе более или менее аморфный когнитивный опыт¹⁵⁰. С одной стороны, любое отражение не может не иметь структурированного характера, оно осуществляется с обязательным использованием сетей отношений типа фреймов. В результате манипулирования предметами, взаимодействия со взрослыми уже у ребенка предречевого периода формируются семантические категории «агент», «локатив» и т. п.; согласно ряду авторов, можно говорить о «дословесном этапе развития значений» — операциональных и предметных (см. об этом, например, [Исенина 1987])¹⁵¹. Можно согласиться в целом с Р. И. Павиленисом, который пишет: «В построении таких (концептуальных. — В. К.) систем язык играет существенную, но не исключительную роль: сама возможность усвоения языка предполагает в качестве необходимого условия довербальный этап становления концептуальных систем, отражающий доязыковой опыт их носителей. Игнорирование этого обстоятельства приводит не только к эмпирически и теоретически не обоснованному, но и методологически несостоятельному приписыванию функций порождения мысли самому языку, чистой вербальной форме, к отождествлению мысли и языка, а не к раскрытию механизма их связи» [Павиленис 1983: 263].

Отрицание доязыковых, неязыковых когнитивных структур превращает вопрос об источнике языковой семантики в неразрешимую загадку. Язык, — во всяком случае, взятый в аспекте плана содержания, — вырастает из не-языка. Более того: сло-_/272//273/жившиеся в предречевой период когнитивные структуры, в разной степени трансформированные и модифицированные, сохраняют свою роль в реализации ментальных процессов сложившегося индивидуума (см. [Величковский 1982: 195]). В сущности, именно они выступают конечным этапом восприятия речи и начальным — речепорождения.

С другой стороны, язык никак не сводим к «чистой вербальной форме», и его роль все же в ряде отношений исключительна. То, как член данного языкового коллектива видит мир, ориентируется в нем, есть результат сложного взаимодействия наследственных биологических задатков, в том числе способности формировать определенные когнитивные структуры, и социума. Но генетически обусловленные свойства включают и способность к овладению языком определенного — «человеческого» — типа, а социум с необходимостью предполагает существование конкретного языка. Иначе говоря, при указанном взаимодействии «по обе стороны» налицо аспекты, имеющие прямое отношение к языку. Конкретный (национальный) язык если и не служит «органом, образующим мысль» [Гумбольдт 1984: 75], должен быть признан инструментом, придающим мысли ее окончательную специфическую форму.

2. Язык, равно как и все в языке, следует рассматривать с функциональной точки зрения. Функционализм, хотя и понимаемый по-разному в существующих на сегодняшний день направлениях (ср., например, [Бондарко А. В. 1984; Золотова 1982; Слюсарева 1981; Функциональное направление... 1980; Шведова 1983; Dik 1980; Halliday 1985]), выдвигается в современной лингвистике на лидирующие позиции. Не пытаясь дать определение понятию функции в языке и речевой деятельности (ср. [Генюшене 1981] и др.), ограничимся следующим. Функциональный подход предполагает ответы на вопросы «зачем?» и «как?»: «зачем, для чего, для получения какого результата существует данный элемент, конструкция, система?» и «как они выполняют задачу, для реализации которой существуют, какие свойства при этом проявляют?». Уже обезьяны в опытах совершенно одинаково оперируют объектами, материально абсолютно несходными, если последние способны служить, например, отвертками [Клике 1985] — именно потому, что важна функция, а не материал, форма и т. д. Акцент, который в структурной лингвистике делался на положении в системе, фактически ставил в центр внимания аспект, скорее производный: само место в системе обусловлено необходимым результатом, на достижение которого нацелен данный элемент. Аналогично и понятие правила, которое признавалось центральным в генеративной, а позднее в реляционной грамматике, естественнее всего рассматривать как программу функционирования тех или иных элементов, структур в процессах реализации их предназначения.

Можно утверждать, что функционализм как таковой — не одна из существующих школ, это, скорее, необходимое магистральное направление лингвистики, способное интегрировать _/273//274/ все позитивные аспекты, которые усматриваются в ряде существующих теоретических подходов.

3. Достаточно принято считать, что свойства знака с точки зрения синтактики и прагматики составляют столь же неотъемлемую его принадлежность, сколь означающее и означаемое. Если означающее и означаемое — структурные характеристики, обусловленные функцией, то синтактика и прагматика — непосредственно функциональные характеристики: в них отражены соответственно внутренние и внешние потенции знаков с точки зрения использования последних.

Каждая языковая единица обладает определенным синтактическим и прагматическим потенциалом. Его поверхностное выражение — дистрибуция, участие в тех или иных контекстах. Наличие «веера» функций, присущих языковым единицам всех уровней, ведет к гибкости языковой системы¹⁵². Единица каждого уровня релятивизирована относительно контекста единиц более высокого уровня, именно и только в соответствующем окружении она получает определенность — вплоть до текста, окружением (контекстом) для которого служит внеязыковая ситуация. Ступенчатое «вкладывание» единиц в контексты уровней возрастающей сложности снимает, таким образом, неопределенность, размытость, по природе своей свойственную любой языковой единице.

4. Все элементы языка образуют систему словарей, связанных сложными сетями отношений. Отношения, опять-таки, детерминированы функциями языковых единиц. Анализ разноуровневых элементов языка выявляет релевантность принципа триплетного кодирования для устройства словарей: наряду с двумя полярными типами (служебные морфемы и знаменательные, аффиксы и служебные слова, слова и словосочетания, предикативные и непредикативные конструкции) существуют промежуточные зоны, единицы которых обладают смешанными признаками по отношению к полярным (полуслужебные морфемы, квазиаффиксы, квазислова, синтаксические «обороты»); промежуточная зона может включать и целый ряд подтипов возрастающей/убывающей близости по отношению к одному из полюсов.

Признание своего рода континуальности в классификационных связях языковых единиц по-особому ставит и вопрос о соотношении лексического и грамматического. Необходимость взаимной «настроенности» грамматики и словаря, взаимодействующих в речевой деятельности, очевидна, но не вполне ясно, возможна ли и, если да, насколько синонимия лексических и грамматических средств выражения в пределах данного языка.

Это относится и к статусу элементов семантического языка, которые используются для экспликации плана содержания языковых единиц и категорий методом толкования. Так, в толкование многих слов и грамматических форм русского языка входит семантический элемент ‘каузировать’, однако русский язык _/274//275/ явно не располагает ни категорией каузатива, ни «естественным» глаголом соответствующей семантики. Вероятно, элементы наподобие ‘каузировать’ близки по своей природе дифференциальным признакам. Но, во-первых, дифференциальные признаки входят в парадигматически иерархические отношения, а не образуют синтагматические конструкции, как это имеет место при толковании; во-вторых, возникает вопрос о различиях между семантическими элементами, обладающими естественными прототипами, ср. ‘начинать’ (в толковании вида) — глагол начинать, и элементами, которые таковых не имеют, ср. ‘каузировать’.

5. Ядро семантики — система ситуаций, представимых средствами данного языка. Ситуацию можно рассматривать как целостную единицу — семантический фрейм, терминалами которого выступают категории типа Агенс, Пациенс и т. п. Эти категории входят в семантическое представление языковой единицы, называющей ситуацию, в набор ее семантических дифференциальных признаков. Взятые в другом аспекте Агенс, Пациенс и т. п. — аргументы, образующие вместе с предикатом пропозицию, которая лежит в основе семантики высказывания. К пропозиции применяются операторы (временны´е, аспектуальные и иные), кванторы, она вводится в рамки — внутреннюю и внешнюю модальные, коммуникативную, возможно, еще какие-то, ср. понятие рамки наблюдения в некоторых работах.

Ситуация есть результат «перевода» с языка собственно-когнитивных фреймов на язык семантики. При этом в значительной степени сохраняется свойство иконичности: ситуация — внутриязыковой способ выделения одного из «кадров» внешней действительности, когда в соотношении субъективного и объективного максимально — «в рамках языка» — доминирует последнее.

Иконичность присутствует и при переходе от ситуации к элементарной синтаксической предикативной конструкции, которую можно считать прототипической: в пространстве прототипических конструкций в сильнейшей степени проявляется тенденция к одно-однозначному соответствию семантических ролей типа Агенс, Пациенс определенным синтаксическим актантам. Подобно ситуации в семантике, элементарная синтаксическая конструкция — центральная единица синтаксиса, целостная по своей природе. Ее актанты, определяемые формальными валентностями ядерной (глагольной) синтаксемы, служат дифференциальными признаками конструкций. Иерархия актантов в рамках конструкции носит синтагматический характер. Вся конструкция как таковая, будучи сопоставлена ситуации и, тем самым, конструкции семантической, получает осмысление. Актанты же приобретают семантизованность в рамках прототипической конструкции в силу упомянутого фиксированного соотношения с аргументами.

Соотнесенность актантов и семантических ролей утрачивает однозначность при применении к синтаксическим конструкциям _/275//276/ разного рода трансформаций. Трансформационный субкомпонент развит в разных языках неодинаково, поэтому синтаксис языков может обнаруживать разные степени семантизованности.

6. Компонентное строение языковых единиц находит свою параллель в компонентном строении самой языковой системы. Однако многокомпонентность языка далеко не сводится к необходимости относительной автономии для единиц одного формата, служащих конструктивными элементами по отношению к единицам другого. В свете концепции модульного строения когнитивных систем (Фодор и др.) возникает вопрос, во-первых, о степени автономности, а, во-вторых, о параллельности/иерархичности компонентов языковой системы. Согласно обоснованной точке зрения Д. Массаро [Massaro 1987], степень автономности не следует преувеличивать по крайней мере в том смысле, что существуют общие закономерности, общие стратегии, действительные для разных видов когнитивной активности, в частности и речевой деятельности. Пожалуй, сложнее второй вопрос. Использование множественных источников информации при распознавании речевого сигнала не подлежит сомнению¹⁵³. Однако данный факт еще никак не отрицает иерархических по своей природе стратегий и, отсюда, иерархичности, уровневости самих языковых компонентов. Информация, получаемая из множественных источников, должна интегрироваться, а при этом имеет место взвешивание разных признаков, которое может объединять — и, вероятно, реально объединяет — две взаимосвязанные процедуры: учет порядка обращения к данному признаку и обращение к его рангу в общей системе признаков. Обе процедуры очевидным образом носят иерархический характер. Иначе говоря, признание параллельного использования множественных источников информации не дезавуирует положения о типичности процедур типа «сверху вниз» для речевой деятельности, а лишь переносит их действие в сферу интегративных процессов.

Еще более очевидна направленность «сверху вниз» для процессов речепорождения. Как при порождении, так и при восприятии речи должно взаимодействовать установление синтаксических (и семантических) зависимостей и линейной организации. При речепорождении происходит переход от нелинейного семантического представления к линейному морфолого-синтаксическому, в то время как при речевосприятии мы имеем дело с обратным по направлению движением. Соответственно речепорождение уместнее описывать аппаратом грамматики зависимостей с введением элементов грамматики составляющих, а речепорождение, наоборот, аппаратом грамматик составляющих с введением элементов зависимостей.

В то же время и восприятие начинается «сверху» — с формирования предварительной гипотезы о теме и реме, устанавливаемых на пространстве текста максимального объема с использованием некоторых укрупненных признаков. По-видимому, из допущения оперирования укрупненными единицами как геш-_/276//277/тальтами следует, что в речевой деятельности имеет место постоянное переключение активности: от, например, попытки воспринять данное слово как целое без анализа его внутренней структуры к перцептивной обработке, в случае необходимости, того же слова в терминах его составляющих-слогов и т. д., пока не будет достигнуто распознавание, удовлетворительное с точки зрения актуальной установки.

Учитывая, что целостными образованиями, гештальтами ведает субдоминантное полушарие головного мозга, а поэлементным анализом — доминантное, можно предположить, что речевая деятельность предполагает постоянный «диалог полушарий».

«Диалог полушарий» — проявление диалогического характера всех когнитивных и культурных процессов, построенных на общении [Библер 1975; Лотман 1984]. От диалога полушарий к диалогу культур и наоборот — естественное движение в области семиосферы [Лотман 1984]. _/277//291/