Древнерусский перевод в 16 в. Деятельность Максима Грека и его вклад в теорию и практику перевода в России.

Древнерусский перевод в XVI веке. Деятельность Максима Грека

При характеристике периода наступившего после падения и скорой смерти Геннадия, обращают на себя внимание два обстоятельства. С одной стороны, количество новых перево­дов настолько резко сократилось, что рассматриваемый пери­од получил даже название «беспереводного» (термин Д.М. Буланина). Это объясняют, в частности, усилением подозритель­ности по отношению к подлинности православия греческой церкви и отказом от свойственного новгородцам стремления опереться на латинскую традицию, вследствие чего наиболее авторитетными источниками истинной веры признаются са­ми церковнославянские книги. С другой стороны, именно к XVI столетию относится одна из наиболее ярких страниц ис­тории древнерусского перевода и переводческой мысли, свя­занная с именем Максима Грека и его последователей, дея­тельность которых стала предметом ожесточенных споров.

Об ученом монахе Максиме, впоследствии прозванном Греком, на Руси узнали в связи с грамотой, которую отправил великий князь Московский Василий III (отец Ивана Грозно­го) на святую гору Афон в Греции игуменам и монахам та­мошних монастырей в 1515 г. В ней содержалась просьба прислать в Москву «книжного переводчика» Савву, монаха Ватопедского монастыря. Настоятель последнего ответил, что болезнь и старость Саввы не дают ему возможность выпол­нить просьбу московского князя, но вместо него будет по­слан другой инок, Максим, который получил характеристику «искусного и годного к толкованию и переводу всяких книг церковных и эллинских» (т.е. греческих). Однако посольство, в составе которого находился Максим, смогло приехать в Москву лишь в 1518 г.

Уже при первом появлении будущего «прелагателя» и «справщика» (т.е. переводчика и редактора) при дворе мос­ковского князя могли возникнуть сомнения в удачности сде­ланного греческими единоверцами выбора, «понеже Мак­сим,— по свидетельству современников,— русского языка мало разумея бе». Не владел он и церковнославянским (на котором, собственно говоря, и должен был осуществлять свою деятельность), и вообще ни одним славянским языком. Это вполне понятно, поскольку до приезда в Москву ему вряд ли приходилось соприкасаться со славянским миром. Происходя из довольно известного греческого рода (как предполагают, до пострижения он именовался Михаилом Триволисом), Максим Грек, родившийся в 70-е годы XVI в., получил в юности хорошее образование, пользуясь, в частно­сти, библиотекой своего дяди Дмитрия, в которой наряду с христианской литературой имелись и сочинения античных мыслителей — Платона, Аристотеля, Плотина. Затем последо­вала учеба в различных городах Италии (отсюда предположи­тельное знание не только латинского, но и, возможно, италь­янского языка). Особенно важным для молодого грека явля­лось пребывание во Флоренции, где он общался с местными гуманистами и слушал проповеди Савонаролы, после гибели которого принял постриг в доминиканском монастыре, после чего перебрался на Афон. Возможно, уже в Италии Максим начал заниматься греко-латинскими и латино-греческими пе­реводами, продолжив затем это занятие в Афонском монас­тыре. Вероятно, именно приобретенная им репутация «книж­ного переводчика» заставила монастырское руководство по­слать его в Москву вместо Саввы. Незнание же церковно­славянского их не смущало — считая последний, в отличие от греческого, еще неупорядоченном языком, законы которого не требуют специального изучения, афонские власти были уверены, что Максим к нему «борзо навыкнет». Впослед­ствии это действительно произошло, но на первых порах ему приходилось переводить с греческого на латинский, а при­ставленные к нему бывшие члены геннадиевского кружка — Дмитрий Герасимов и Власий «с голоса» воссоздавали текст по-церковнославянски, диктуя его писцам (так была переве­дена «Толковая псалтырь»). Аналогично шла работа над сла­вянской версией толкований Иоанна Златоуста на Евангелие от Иоанна («споспешницы же в переводе Максиму толмачи латынские Власий и Дмитрий, Максиму убо смотрящю в гре­ческую книгу и сим изъявляя латынским языком, они же ска- заваху писцом русскою беседою...»¹³). С греческого языка были также переведены некоторые сочинения Симеона Ме- тафраста, Василия Великого, отрывки из византийского Лек­сикона XII в., творения Григория Богослова, одно из сочине­ний Иосифа Флавия, библейские книги IV Маккавейская и Есфирь, с латыни — «Взятие Константинополя турками» ита­льянского гуманиста Энея Сильвия. Незадолго до смерти со­вместно с монахом Троице-Сергиевой лавры Нилом Курляте- вым (которого он обучал греческому языку) Максим вновь перевел Псалтырь, но уже без «толкований» (т.е. коммента­риев). Наконец, важную часть работы афонского монаха со­ставляли исправления некоторых богослужебных книг и уст­ранение ошибок, возникших при переводе и переписывании.

Убеждение Максима в культурном превосходстве гречес­кого языка заставляло его руководствоваться в своей деятель­ности прежде всего правилами греческой грамматики. Утверж­дая, что «учение то у нас, у греков, хытро дело, а не и у вас», монах с Афона настаивал, что «тако же у вас, русех, подобает бывати»¹⁴. Поскольку же церковнославянский был, по его мне­нию, языком еще неупорядоченным, Максим Грек считал воз­можным вносить туда формы, более свойственные разговор­ной речи (например, заменять в символе веры «чаяти» на «ждати» — «жду воскресения мертвых»), что по понятиям московских книжников являлось совершенно нетерпимым ис­кажением. «Мню, от книжных речей и общия народные речи исправляти, а не книжныя народными обезчещати», — поле­мизировал с недостаточно сведущим, по его мнению, иност­ранцем богослов и публицист XVI в. Зиновий Отенский¹⁵.

Открыто отстаивавшиеся Максимом Греком принципы, его «непочтительное», с точки зрения многих русских ревни­телей благочестия, отношение к церковнославянским книгам, наконец, выступления по разным поводам церковной и поли­тической жизни страны вполне закономерно вызвали у ряда представителей церковной иерархии резко отрицательное от­ношение, постепенно переходившее в открытую враждеб­ность. Несмотря на его уверения, что он лишь устраняет ошибки прежних переводчиков, противники новшеств утвер­ждали: «Ты зде нашей земли Русской никаких книг не похва­лишь, но паче укоряешь и отметаешь, а сказываешь, что здесь на Руси книг никаких нет»¹⁶.

Развязка конфликта наступила в 1525 г., когда на церков­ном соборе Максим был осужден как еретик, клеветавший на русское духовенство, презрительно отзывавшийся о русских святых книгах и пытавшийся внести в них «богохульные» из­менения. Не довольствуясь этими обвинениями, противники афонского старца инкриминировали последнему намерение околдовать великого князя и даже шпионаж в пользу турец­кого султана. Несмотря на покаяние и просьбу в помилова­нии, Максим был приговорен к заточению в Иосифо-Волоко- ламском монастыре и отлучению от причастия, а также ли­шен возможности читать и писать. На соборе 1531 г. осужде­ние было подтверждено, причем к прежним обвинениям до­бавлено новое — в симпатиях к бывшему московскому мит­рополиту Исидору (кстати, также греку по происхождению), подписавшему упомянутую выше флорентийскую унию, хотя последний умер еще до рождения Максима. Однако афон­ского старца перевели в Тверской Отрочь монастырь, где ус­ловия заточения смягчились (в частности, ему было разреше­но вновь пользоваться книгами и писать самому). В 1551 г., после освобождения, Максима переводят в Троице-Сергиев монастырь, где его посетил царь Иван Грозный и где много­страдальный «многоучен муж» и скончался в 1556 г.

Говоря о проблемах, связанных с переводом священной ли­тературы, Максим Грек неоднократно подчеркивал, что для нее требуется «боговдохновенная премудрость и разум высочай­ший», обретаемые лишь путем длительного упорного труда. К этому следует присовокупить и сложность исходного (греческо­го) языка, который «зело есть хитреиши» и доступен лишь тем, кто долгие годы изучал его под руководством опытных настав­ников. Отсюда Максим заключает, что переводчики и «испра­вители» (редакторы) смогут выполнить стоящие перед ними за­дачи лишь в том случае, «аще грамматичными художествы и риторскою силою вооружены будут, не от себя сие, но от учи­телей искуснейших стяжаша»¹⁷. Сам автор этих строк, как по­казывают источники, отличался достаточно большими филоло­гическими познаниями. О них свидетельствуют, с одной сторо­ны, записи, сделанные Максимом для обучения своих учени­ков, проведенный им при подготовке второго перевода книги Псалмов анализ существующих греческих версий и использо­вание толкований Оригена и других авторитетных комментато­ров. Интересны и сделанные ученым греком (вероятно, для учебных целей) глоссы в греческом тексте, которые могли бы послужить материалом для греческо-славянского словаря.

Акцентирование афонским книжником важности грамма­тических познаний («и кто что пишет, или книжная писмена устраяет, или стихи соплетает, или повести изъявляет, или по­слания посылает, или что таковых составляет, то все грамма­тикою снискает»¹⁸) дало основание связывать с его именем со­здание «грамматической теории перевода» (термин чешской исследовательницы С. Матхаузеровой). Характерно, что во время суда над ним важное место заняла чисто грамматичес­кая дискуссия: чтобы устранить совпадение 2-го и 3-го лица единственного числа в форме аориста, Максим заменил эту форму перфектом, в чем его противники усмотрели отрица­ние вечности божественного бытия, поскольку перфект, по их мнению, относился к действиям, имеющим временной предел (вспомним, что в том же XVI столетии примерно такая же ис­тория — хотя и с худшими последствиями — произошла во Франции с Этьеном Доле). Сам Максим категорически отвер­гал подобное обвинение, ссылаясь на то, что грамматическое значение обоих времен синонимично.

БИЛЕТ 9.