Гарбовский Н

Опыт (перевод в истории цивилизации) пролог слава попугаю!

Давным-давно, когда профессия переводчика была еще всеми уважаемой и почетной, в древнем Карфагене, где бок о бок жили люди многих десятков национальностей, говорившие на разных языках, существовала особая каста «профессиональных переводчиков». Не клан, не гильдия, не профсоюз, а именно каста, т.е., как утверждает Словарь русского языка, «замкнутая общественная группа, связанная происхождением, единством наследственной профессии и правовым положением своих членов»¹. Переводчики Карфагена в самом деле имели особый правовой статус и пользовались исключительным преимуществом: они были освобождены от выполнения всяких повинностей, разумеется, кроме перевода. По свидетельству некоторых исследователей, даже внешне члены касты переводчиков отличались от других: они ходили с бритыми головами и носили татуировку. У тех, что переводили с нескольких языков, был вытатуирован попугай с распростертыми крыльями. Те же, кто был способен работать лишь с одним языком, довольствовались попутаем со сложенными крыльями². Нашим современникам бритоголовые молодцы с татуировками, принадлежащие «замкнутым общественным группам» и пользующиеся особым правовым положением, хорошо знакомы. Правда, сейчас вряд ли у кого-нибудь возникнет мысль о том, что это переводчики. Возможно, карфагенская каста была первым в истории профессиональным объединением переводчиков.

Во внешнем виде древнего переводчика удивляет сегодня не столько то, что он напоминает облик наших современников совсем иной касты, сколько то, что татуировки изображали попугая. Со сложенными крыльями или с распростертыми — это, в сущности, детали. Главное, что не орел, не сокол, даже не ворон, а попугай.

¹Словарь русского языка: В 4 т. / АН СССР, Ин-т рус. яз.; Под ред. А.Д. Ев- геньевой. 2-е изд., испр. и доп. М.: Русский язык, 1981—1984. Т. 2. С. 38.

²См.: Van Hoof H. Histoire de la traduction en Occident. Paris; Louvain-la Neuve, 1991. P. 9.

В языковом сознании современных людей, говорящих на разных языках, попугай — птица с красивым ярким оперением, способная копировать речь человека, — ассоциируется главным образом либо с ярким безвкусным нарядом, либо с определенным свойством: повторять не понимая то, что сказали другие. Иначе говоря, основные дифференциальные семы слова, соотносимого с денотатом непосредственно, превращаются в потенциальные, когда происходит смена денотата: птица — человек. Дифференциальная сема яркости оперения превращается в потенциальную — безвкусной яркости одежды, безвкусицы; сема умения копировать речь человека — в сему отсутствия собственного мнения, высказывания чужих мыслей, повторения чужих слов, бездумного копирования кого-либо.

Языковое сознание французов и русских мало чем различается в данной крохотной области смыслов, навеянных образом уникальной заморской птицы. Во французском языке существует образное выражение vert perroquet, обозначающее очень яркий зеленый цвет. Яркость оперения этой птицы была отмечена человеком давно. Уже в начале новой эры в латинском языке было прилагательное psittacinus, образованное от psittacus (попугай) со значением: яркий, пестрый, как попутай. Человеку не свойственно часто одеваться в одежду такого цвета, а если такое случается, то тут же вспоминается попутай.

В устойчивом сравнении comme un perroquet (как попугай) выходит на первый план уже другая потенциальная сема образа — «не понимая смысла» и в сочетании с глаголом répéter (повторять) образует сравнительный оборот répéter comme un perroquet (повторять, как попугай), прекрасно находящее аналог в русском языке. А затем по законам развития языка возникает метафора un perroquet — тот, кто повторяет чужие мысли.

В русском языке переносные значения слова попугай строятся на основе тех же потенциальных сем, во многом совпадая со значениями французского имени. От переносного значения образован и глагол попугайничать, т.е. повторять чужие мысли, слова, и сравнительный оборот как попугай с тем же значением.

Интересно, что в традиционной для попугаев кличке Петруша угадывается французское слово perroquet как уменьшительное от Perrot, которое, в свою очередь, было уменьшительным от Pierre, а возможно, еще и от латинского Petrus, т.е. Петр.

И, наконец, как апофеоз любви и уважения к образу великой и уникальной птицы, чуда природы родилось хорошо всем известное высказывание попка — дурак)., к которому частенько прибегает человек в общении с попугаем, добиваясь от птицы повторения этого перла. Добившись, человек удовлетворенно смеется, ведь он получил подтверждение, что все-таки умнее попугая.

Странное явление, но очень часто люди, не имеющие представления об особенностях переводческой геральдики в древнем Карфагене, склонны и сегодня отождествлять переводчика с попугаем. Независимо от уровня образованности они нередко идут по пути стандартного, высокомерного, сложившегося веками представления о переводчике как о «слуге двух господ», призванном служить представителям двух культур, повторяя их «великие мысли», как о человеке, которому и не нужно иметь своих мыслей, ведь уже все сказали, повторяй то же самое на другом языке, и дело с концом.

Но вернемся к геральдике (пусть даже на уровне древнего искусства расписывания человеческого тела), точнее к качествам, с которыми человек ассоциирует образ той или иной птицы:

Орел — горд, несговорчив, стремится во что бы то ни стало победить.

Сокол — горд, храбр, но одинок.

Ворон — силен, но склонен клевать падаль.

Бедный попугай! Что же остается ему?

На самом деле остается совсем немало. Попугай — единственная птица, способная копировать речь человека. Речь — как проявление мысли. Кто может с ним сравниться? Орел, сокол, ворон? Все они хороши, но только среди равных, среди пернатых. А попугай? Он же — посредник, промежуточное звено между безмолвной природой и говорливым человеком, да простят мне биологи эту вольную метафору.

Можно вспомнить и об образе попугая в фольклоре, в анекдотах, а ведь там попугай — совсем иная фигура. В народном сознании попугай — это птица, которая живет долго, а потому наделена особой мудростью, не всегда доступной обычному человеку. Анекдотический попугай — это философ, выводящий афоризмы из абсурдных ситуаций и, что особенно важно для нас, абсурдных речений людей.

В характере этой птицы многие склонны усмотреть сарказм. В самом деле, чего только не услышит птица, живущая среди людей. И чего только не приходится слышать бедному посреднику, обеспечивающему диалоги «великих представителей разных культур». Поневоле станешь философом. Может быть, именно такое значение вкладывали в образ попугая древние переводчики Карфагена, гордо нося его изображение на своем теле? Я полагаю, что в самом деле гордо, потому что каста переводчиков была уважаемой и привилегированной.

Правда, довольно быстро ситуация коренным образом изменилась. И уже в Древнем Риме слово interpres {переводчик), как

отмечают некоторые исследователи, носило несколько уничижительный оттенок; interpres — это неумелый переводчик-буквалист¹. Такие переводчики (в Древней Руси их называли толмачами) переводили на дипломатических переговорах и сопровождали войска в иностранных походах. Петр Первый, весьма поощрявший переводческую деятельность в России и с уважением относившийся к тем, кто переводил «полезные книги», в одном из распоряжений о подготовке к военному походу определял тем не менее место толмачам в походном порядке среди поваров, конюхов и прочей сволочи...

Кто же он такой — переводчик, этот карфагенский попугай?

Толмач, драгоман, копиист, заурядный билингв, буквалист, покорно следующий букве оригинального текста, раб или мастер слова, соперник, «который от творца лишь именем разнится»; предатель-перелагатель, искажающий текст оригинала в силу своей убогой компетентности, или всесторонне образованный интеллектуал, лингвист и этнограф, философ и психолог, историк, писатель и оратор; свободный художник, не отказывающий себе в праве «по-своему» прочитывать текст оригинала, подобно обычному читателю, или вдумчивый и чуткий иноязычный соавтор; самонадеянный создатель «прекрасных неверных», переделывающий, «улучшающий» и «исправляющий» оригинал в угоду вкусам публики своего века и собственному «я», или скромный труженик, видящий свою цель в том, чтобы как можно точнее и полнее передать людям другой языковой культуры все своеобразие оригинала; мальчик на побегушках, которому не нужно иметь собственных мыслей, или необходимое интеллектуальное звено в цепи межкультурной коммуникации?

Какую форму межъязыковой коммуникации можно считать переводом? Где кончается перевод и начинается интерпретация? Возможен ли вообще перевод? С каких позиций оценивать переводную литературу? Что такое перевод: заурядная, прикладная, второстепенная, «обслуживающая» деятельность или сложнейший творческий процесс, мало чем отличающийся от других видов искусства? Эти и многие другие вопросы, обсуждающиеся уже более двух тысяч лет, не находят однозначного ответа и продолжают интересовать наших современников. До сих пор одна из древнейших на земле профессий, одна из величайших человеческих миссий не получила однозначной оценки общества.

¹ См.: Черфас Л. М. Переводы в римской литературе времен республики: Дис. ... канд. филол. наук. М., 1948. С. 16.

Содержание