Внутренние языковые изменения и процессы, не связанные с действием определенных тенденций

Помимо целенаправленных тенденций и их различных конкрет­ных проявлений, во внутренней сфере языка наблюдаются про­цессы и изменения, не имеющие определенной направленности. К этой категории относятся такие явления, как влияние формы одного слова на форму другого слова, контаминация форм и слов, переосмысление значений слов и форм, превращение знаменатель­ных слов в аффиксы, спонтанные звуковые изменения, возникно­вение новых способов языкового выражения и т. д. Процессы подобного рода происходят в различных языках постоянно, но их очень трудно квалифицировать как проявление какой-либо опре­деленной целенаправленной тенденции. Мы не можем сказать, что в языке существует постоянная тенденция к превращению знаме­нательных слов в суффиксы или образованию контаминированных форм, или созданию новых способов выражения. Эти явления имеют место, но они совершаются случайно. Их довольно много, в целях экономии места мы постараемся охарактеризовать только наиболее часто встречающиеся.

I. Влияние формы одного слова на форму другого слова.

В различных языках наблюдаются случаи влияния формы одного слова на форму другого слова.<256>

Так, например, в чувашском языке существует слово pьrne 'палец'. Соответствием этого слова в родственных тюркских язы­ках является слово barmaq, ср. тат. и башк. barmaq, тур. parmak 'палец'. Однако чув. pьrne 'палец' не может быть выведено из barmaq, т. к. первоначальное barmaq должно было бы дать в чувашском языке pьrma. Отсюда можно сделать вывод, что совр. чув. pьrne возникло в результате влияния формы какого-то дру­гого слова, может быть слова, обозначающего какую-то часть, или принадлежность пальца. Действительно, чувашское название ногтя čqrne, которому в ряде тюркских языков соответствует tyrnaq, в известной мере напоминает по форме чув. pьrne 'палец'. Весьма вероятно, что форма слова čqrne 'ноготь' повлияла на некогда существовавшее в чувашском языке слово purma 'палец', которое приобрело новую форму pьrna. Но ведь и само слово čqrne не может быть выведено из первоначального tyrnaq 'ноготь', которое могло бы дать в чувашском языке только tq?rna. Остается искать какое-то другое слово, в результате влияния которого не­когда существовавшее в чувашском языке слово tq?rna могло пре­образоваться в čqrne. Оказывается, что причиной такого преобра­зования послужил чувашский глагол čqr- 'сдирать, царапать'.

Такого рода влияния особенно характерны для слов, часто употребляющихся в едином контексте, например, для числительных. Так, начальное d в русском девять возникло не из историче­ского п (ср. др.-инд. navam, совр. перс. nav, лат. novem, готск. nium 'девять'), а при антиципации, т. е. под влиянием следую­щего за ним десять (ср. также нем. zwei 'два' вместо zwo при по­следующем drei). Напротив, при ретардации, т. е. под влиянием предшествующего числительного, имеем чанское čxovro 'девять' (< čxoro при ovro 'восемь') и љommonte 'восемь' языка тигринья (< љammantй при љo'attт 'семь')²³.

II. Контаминация. В результате влияния одного слова на другое может возникнуть форма, содержащая признаки обоих слов, ср., например, русский просторечный глагол загинать = загибать, в котором сказалось влияние форм гнуть и загибать, или нeм. диaл. Erdtoffel 'кapтoфeль' из Kartoffel и Erdapfel, нeм. Gemдldniss 'полотно', 'картина' из Gemдlde 'картина' и Bildnis 'изоб­ражение'²⁴. Наблюдаются также случаи контаминации в одной грамматической форме признаков разных грамматических форм.

Формы аориста страдательного залога в современном греческом языке типа lЭ?hka 'я был развязан', lЭ?hkej 'ты был развязан', lЭ?hke 'он был развязан' возникли в результате контаминации разных форм, первая его составная часть ?h является показателем древнегреческого аориста страдательного залога, ср., др.-гр.<257> ™-paideЭ-?h-n 'я был воспитан'. Второй составной элемент ka-ke служил в древнегреческом языке показателем перфекта, ср. др.-гр. 'я воспитал', pe-pa…deukaz 'ты воспитал' и т. д.

III. Объединение разных по происхожде­нию форм по принципу единства их значе­ния. В различных языках встречаются случаи объединения вод­ной парадигме форм разного происхождения. В основе образования парадигматических единств, содержащих элементы различного происхождения, лежит придание этим элементам какого-нибудь объединяющего — их значения. При этом, по всей видимости, про­исходит или абстракция от их внешнего облика или превращение каждого элемента в самостоятельную словоформу. Можно выде­лить два наиболее типичных случая: 1) придание общего значения основам различного происхождения и 2) придание общего зна­чения формативам различного происхождения.

Ярким примером первого случая могут служить парадигмы спряжения немецкого глагола sein 'быть' в настоящем времени и имперфекте.

Настоящее время

Ед. ч. Мн. ч.

1 л. ich bin 'я есмь' wir sind

2 л. du bist и т. д. ihr seid

3 л. er ist sie sind

Имперфект

Ед. ч. Мн. ч.

1 л. ich war 'я был' wir waren

2 л. du warst и т. д. ihr wart

3 л. еr war sie waren

Формы, начинающиеся с b, образованы от индоевропейского корня *bhū — ср. русск. 'быть', лит. buti, лат. fu-i 'я был', греч. fЭw 'расти', 'произрастать', др.-инд. bhavami 'быть', перс. budan и т. д. Формы ist, sind, seid, sind образованы от индоевро­пейского корня es, выступающего в разных степенях аблаута. Этот корень тоже имеет параллели в других индоевропейских языках, ср. лат. es-se 'быть', греч. ™s-ti 'он есть', др.-инд. as-mi 'я есть' и т. д. В немецких формах sind, seid, sind этот корень представлен в так называемой нулевой ступени аблаута. Форма 2-го л. ед. ч. наст. врем. bist возникла в результате контаминации двух корней bhū и es. Наконец, формы имперфекта, содержащие элемент w, образованы от сильного глагола wesan 'быть'. В со­временном немецком языке этот глагол не употребляется. Можно предполагать, что когда-то все эти три корня имели разное зна<258>чение, но позднее значение у них стало общим, что и послужило причиной объединения их в одной парадигме.

Формативы разного происхождения тоже могут быть объеди­нены единством значения.

В латинском языке существовала особая система личных окон­чаний перфекта, которая была представлена в следующем виде.

Ед. ч. Мн. ч.

1 л. -ī -imus

2 л. -isti -istis

3 л. -it -ērunt

Состав этих личных окончаний, если их рассматривать с ис­торической точки зрения, является довольно пестрым. Окончание 1-го л. ед. ч. -ī восходит к медиальному перфектному окончанию -ai, которое в латинском языке через промежуточную ступень -ei превращалось в -ī; личное окончание 2-го л. ед. ч. -isti содержит примету особого аориста -is. Второй составной элемент -ti, восхо­дящий к -tai, -tei, возник в результате осложнения древнего перфектного окончания -tha элементом -i-. Окончание 3-го л. ед. ч. -it восходит к -ed, ср. оск. deded 'он дал'. Возможно, -ed вклю­чает перфектное окончание 3-го л. ед. числа -е, ср. греч. ode 'он знает', к которому присоединено вторичное личное оконча­ние 3-го л. ед. ч. Окончание 1-го л. мн. ч. -imus содержит обычное окончание -mus, встречающееся в настоящем времени и в импер­фекте. Окончание 2-го л. мн. ч. -istis содержит показатель аориста -is и обычное окончание 2-го л. мн. ч. -tis, окончание 3-го л. -ērunt содержит то же самое -is, видоизменившееся в -ēr, и обычное лич­ное окончание -unt, проникшее из системы настоящего времени.

Все эти исторические разнородные образования были наделены одной функцией — выражать принадлежность результата дей­ствия определенному лицу.

IV. Возникновение новых способов выражения в результате перемещения ассоциаций.

Значение каждого форматива в языке всегда ассоциировано с каним-нибудь понятием, например, форматив, выражающий мно­жественное число, соотнесен с понятием множественности предме­тов; форматив, выражающий многократность действия, ассоции­руется с понятием прерывистого действия, состоящего из отдель­ных актов и т. д.

Может случиться, что то же понятие начинает ассоциироваться с каким-нибудь языковым образованием. В результате такого пе­ремещения ассоциаций старый форматив может полностью или частично замениться новым.

Так, например, в пермских языках понятие принадлежности одного предмета другому, если обладаемое выступает в роли пря­мого дополнения к глаголу, выражается не родительным падежом, а особой формой отложительного падежа, хотя в древности оно,<259> по всей видимости, выражалось родительным падежом, ср. коми-зыр. босьтic воклысь пыжсц 'он взял лодку брата'.

Определенность имени существительного, сочетающегося с при­лагательным, некогда выражалась в болгарском языке, как и в других славянских языках, членными формами прилагательных. В современном болгарском языке определенность имени существи­тельного выражается постпозитивным определенным артиклем.

В древнеперсидском языке родительный падеж по неизвестным причинам совпал с дательным, например, martiyahya означало 'человека' и 'человеку'. В то же время возник новый способ вы­ражения принадлежности путём соединения определения и опре­деляемого посредством относительного местоимения hya 'кото­рый', например, kara hya Nadintābirahya 'войско Надинтабира' (букв. 'войско, которое Надинтабира'). Подобный способ отмечен также в авестийском языке, например, aēvo panta уо aљahē 'один путь к чистоте' (букв. 'один путь, который чистоты'). Позднее эта конструкция совершенно вытеснила старый родительный па­деж, и в современном персидском языке она является единствен­ным способом выражения связи определения с определяемым.

В результате развития новых ассоциаций в различных языках постоянно возникают новые слова, хотя в их появлении не было никакой необходимости. Так, например, в истории греческого языка слово ‰ppoj было заменено новым словом Ґlogo 'нера­зумный', лат. ignis 'огонь' было вытеснено во французском языке новым словом feu (от латинского focus 'очаг') и т. д.

Некоторые типы изменений значений слов также объясняются возникновением новых ассоциаций. Слово зной в сербохорватском языке означает не 'сильный жар', а 'пот', слово гвожђе означает 'железо', хотя оно этимологически связано со словом гвоздь; rivus 'ручей' в испанском и португальском языках получило значение реки, ср. исп. rio 'порт' , rio 'река' и т. д.

В результате появления новых ассоциаций постоянно изме­няются способы языкового выражения и языкового членения окру­жающей действительности. Этим объясняются значительные раз­личия в словарном составе и грамматическом строе, наблюдаемые в самых различных языках мира. Регулярное языковое выражение глагольного вида, столь типичное для русского языка, оказыва­ется совершенно необязательным для многих языков мира; есть языки, имеющие восемь прошедших времен, и в то же время есть языки, довольствующиеся только одним прошедшим временем. Языковое членение действительности меняется в различные ис­торические эпохи.

Древнемарийский язык имел более десяти падежей, в совре­менном марийском языке их только шесть, в старовенгерском язы­ке было несколько прошедших времен, современный венгерский довольствуется только одним временем. Причины этих колебаний часто не ясны.<260>

V. Спонтанные изменения звуков. В соот­ветствующем разделе нами подробно рассматривались так назы­ваемые комбинаторные изменения звуков, причиной которых является влияние соседних звуков. Помимо комбинаторных из­менений, совершаются так называемые спонтанные, или позиционно необусловленные, изменения звуков. Так, например, межзубное δ в пермских языках во всех позициях перешло в ľ, утрата носовых гласных в истории славянских языков также осуществлялась во всех позициях и т. д.

Многие фонологи утверждают, что спонтанные звуковые из­менения происходят под влиянием сдвигов в системе фонем. Одна­ко этот вопрос детально не исследован. Надо полагать, что при­чины спонтанных звуковых изменений могут быть различными [128, 159]. К тому же некоторые изменения, принимавшиеся за спонтанные, при дальнейшем изучении удавалось объяснить как комбинаторные.

VI. Исчезновение и возникновение фоно­логических оппозиций. Фонологические оппозиции в языке могут исчезать и возникать вновь. Например, некогда в раннем общем прибалтийско-финском языке существовали пары фонем п — ń (nime 'имя', ńōle 'стрела') и s — ś’ (sula 'талый' и śata 'сто'). Позднее палатализованные ń’ и ś’ совпали с непала­тализованными п и s. В мансийском языке когда-то существовали фонемы s и љ. Позднее они совпали с t²⁵.

В некоторых позициях фонемы могут утрачивать различи­тельную способность, нейтрализуются. Такой нейтрализации, например, подверглись после падения редуцированных ъ и ь в конце слова и перед глухими согласными звонкие согласные в русском языке, ср. воз [вос].

В современном финском языке h является фонемой, ср. halpa 'дешевый' и salpa 'засов'. В уральском праязыке фонемы h не было. В финском языке источниками этой фонемы были љ, ћ, e, k (в сочетании kt).

VII. Переосмысление значений форм. Мате­риальные средства выражения различных грамматических категорий относительно ограниченны. По этой причине для выра­жения новых грамматических значений часто используются уже наличные в языке формы, значение которых при этом переосмы­сляется. Так, значение сослагательного наклонения в истории латинского языка было переосмыслено в ряде случаев как значе­ние будущего времени, в целом ряде тюркских и монгольских языков значение причастий превратилось со временем в значение глагольных времен и т. д.

Финский партитив представляет результат переосмысления некогда существовавшего здесь отложительного падежа. В мор­довских языках этот падеж сохраняется до сих пор. Ср. эрзя-<261>морд. kudo-do 'от дома', vele-de 'от деревни'. Значение суффикса этого падежа 'движение от чего-либо' было переосмыслено как значение части предмета, например, tuota vettд 'принеси воды', т. е. 'какое-то количество воды'.

Отмечены также случаи превращения словообразовательных суффиксов в падежные путём переосмысления их значений. На­пример, в маратхи для образования суффикса родительного паде­жа послужил словообразовательный суффикс -čа (из -tya) ср., например, gharā-čā 'дома' (-англ. of the house) и ghar-čā 'домаш­ний'²⁶.

Суффикс превратительного падежа, или транслатива -kc в мор­довских языках развился из словообразовательного суффикса -kc, означающего предмет, служащий для чего-либо, например, сур-кс 'перстень', т. е. 'нечто для пальца' , кедь-кс 'браслет', т. е. 'нечто для руки'²⁷.

VIII. Превращение самостоятельных слов в суффиксы. Превращение самостоятельных слов в суф­фиксы наблюдается в истории самых различных языков. Напри­мер, суффикс абстрактных имён существительных -lun в современ­ном коми-зырянском языке в словах типа pemyd-lun 'темнота', ozyr-lun 'богатство' и т. д. восходит к самостоятельному слову lun 'день'. Сначала такие словосочетания, как pemyd lun 'темный день', были переосмыслены в направлении 'нечто темное, темнота', и затем суффикс механически был перенесен на другие имена существительные.

При названиях лиц и живых существ в языках хинди и урду может употребляться суффикс lok, восходящий к древнеиндий­скому слову loka 'мир, люди'.

Английский суффикс прилагательных -lу, например, night-ly 'ночной' развился из некогда самостоятельного слова lic, озна­чавшего 'тело, облик, образ'.

Суффикс совместного падежа или комитатива мн. ч. -guim в норвежско-саамском языке, например, oabbai-guim 'с сестрами' от oabba 'сестра' восходит к самостоятельному слову kui eme guoibme 'товарищ'²⁸.