Типы нормативных изменений

Опираясь на положение о непрерывности нормализационных процессов, можно вместе с тем указать на отдельные формы нор­мативных изменений, к числу которых относятся: изменения в ха­рактере и степени стабильности нормативных реализаций; изме­нения в соотношении разных видов норм в рамках литературного языка; изменения в задачах и формах кодификации норм. Рас­смотрим в первую очередь изменения в характере нормативных реализаций. Считая вариантность одним из основных признаков нормы (см. выше, стр. 567), можно использовать данный признак для характеристики процессов ис­торического изменения норм (см. также [37]). Чтобы отчетливее охарактеризовать специфику вариантности в тот или иной период развития определенного литературного языка, целесообразно, ви­димо, использовать понятие «диапазона варьирования», включа­ющее представление о сфере, объеме и специфических условиях<584> употребления имеющихся вариантов⁴². Применяя данное понятие, можно попытаться представить сам процесс изменения литератур­ных норм как ряд последовательных преобразований, ведущих к постепенному изменению характера и диапазона варьирования.

Для ранних этапов развития национального литературного языка характерно отсутствие устойчивости в функционировании языковой системы, что проявляется, в частности, в существовании многочисленных колебаний и вариантов. Значительная вариант­ность литературного языка на ранних этапах его развития отмече­на на материале разных языков многими исследователями (см., например, [17; 27; 64; 71; 80; 81; 82; 88]). С установлением литера­турной нормы неустойчивость и вариантность существенно ограничиваются. Это ограничение происходит за счет различных процессов. Наблюдается, например, исчезновение некоторых ти­пов варьирования. Так, исключается, как правило, свободное варьирование графем в составе слова, широко представленное на ранних этапах существования литературных языков национального и донационального периода (ср. [17; 64] и др.)⁴³. Ряд вариантов оттесняется за рамки литературного языка или совершенно исче­зает из употребления, ср., например, русск. надёжа ? надежда, ветхой ? ветхий, глубокий ? глубокий, намедни ? на-днях; нем. seind ? sind, sahe ? sah, fleugt ? fliegt.

Наблюдаются также существенные изменения в диапазоне и характере варьирования. При этом следует отметить:

а) Тенденцию к укорачиванию вариантного ряда за счет сокраще­ния числа единиц, находящихся в отношениях варьирования. ср. русск. высуня ? высунув ? высунувши; нем. Konti ? Kontos ? Konten.

б) Тенденцию к уменьшению диапазона варьирования в резуль­тате лексемных, парадигматических и позиционных ограниче­ний в использовании отдельных вариантов. Крайним звеном ограничений данного типа является изоляция отдельных вари­антов в составе устойчивых словосочетаний типа русск. (бе­жать) высуня язык, (носить, ходить) на босу ногу, нем. auf Erden 'на земле' Auf gut Glьck! 'Счастливо!'.

в) Тенденцию к переходу полных вариантов в группу вариантов неполных, связанную с появлением у них некоторых дополни<585>тельных разграничений различного плана, ср. русск. копает ? каплет, брызгает ? брызжет, коклюш ? мед. куклюш; нем. wurde ? поэт. ward, die Lager ? торг. die Lдger. Процесс исчезновения «полной» синонимии и замену ее синонимией сти­листической отмечает также на материале истории итальянс­кого литературного языка Т. Б. Алисова [2].

Вариантность языковых средств, являющаяся избыточной с точки зрения структурной организации, составляет вместе с тем тот резерв языка, который обеспечивает гибкость и разнообразие форм выражения определенного содержания, а также составляет базу для выявления целого ряда значений функционально-сти­листического и экспрессивно-стилистического плана, играющих в естественных языках столь существенную роль.

В некоторой степени вариантность может также рассматривать­ся как база для развития языка [30, 533; 35, 12], но преимущест­венно в весьма определенном плане, а именно как резерв для его функционально-стилистического обогащения и развития. Значи­тельно реже наблюдается дифференциация вариантов по их основ­ному значению, хотя отдельные случаи подобного рода можно от­метить, видимо, для каждого языка (ср. приведенный Э. Косериу пример латинской сравнительной конструкции с magis [39, 229— 230]). Наиболее часто полная дифференциация первоначальных вариантов наблюдается в лексике, ср., например, русск. храм — хором(ы), диалектный — диалектический; нем. drucken — drьcken 'печатать' — 'давить' и т. п.

Рассмотренные выше тенденции исторического преобразования вариантов реализуются на фоне общего перераспределения вари­антных средств, совершающегося по мере оформления литератур­ного языка как относительно стабильной и территориально еди­ной, но вместе с тем полуфункциональной системы.

Поэтому для всесторонней характеристики изменения литера­турных норм необходимо учитывать и сдвиги в соотноше­нии разных типов и разновидностей норм литературного языка, сопровождающиеся изменением в соотношении различных типов вариантов и дифференциаций. Хотя процессы эти достаточно индивидуальны для отдельных лите­ратурных языков, могут быть все же названы некоторые наиболее характерные для большинства из них моменты.

Существенными для перегруппировки вариантов являются, как уже отмечалось выше, процессы отграничения нормированного литературного языка от различных нелитературных форм речи. При этом происходит вытеснение ряда вариантов, не включенных в литературную норму. В качестве примера можно привести для русского языка оттеснение в сферу просторечия таких форм, как к ему, ребяты, три дни и т. д., принадлежавших литературной фор<586>ме речи еще в конце XVIII в. — начале XIX в. Сходные процессы наблюдаются и в немецком языке, где к концу XVIII в. оконча­тельно выходят из литературного употребления и оттесняются в сферу Umgangssprache такие конструкции, как Dem Vater sein Hut 'шляпа отца', ср. лит. (Des) Vaters Hut ? Der Hut des Vaters. Некоторые исследователи характеризуют данный процесс, пред­ставленный в различных языках, как переход одного из вариантов на «субстандартный» уровень [7, 22]. Однако граница, устанавли­вающаяся методу литературным языком и различными типами обиходной речи, отнюдь не является устойчивой. Влияние нелите­ратурной разговорной речи постепенно расшатывает литературный узус, создавая новые варианты, возникающие на пересечении этих двух форм языка (ср. совр. русск, шофйры ? шоферб, звонят ? звунят, красъвее ? красивее и т. д.). Определенная часть вариантов подобного типа со временем закрепляется в норме литературного языка. Заметим в этой связи, что влияние обиходно-разговорного языка служит одним из важных стимулов нормативных изменений (ср. также [48]).

Взаимодействие литературной и обиходно-разговорной речи перекрещивается в известной степени с взаимным влиянием норм письменной и устной разновидностей литературного языка. В тех случаях, когда расхождение их достаточно велико, это сближение осуществляется под сильным воздействием сознательной кодифика­ции (ср. сближение нормы письменного нидерландского языка с нормами устного разговорного языка в результате ряда реформ, или движение за единство слова и письма в Японии в конце XIX в., а также сходное по своему содержанию движение, наблюдавшееся в начале XX века в Китае). Процесс взаимодействия письменной и устной форм языка также ведет к перегруппировке вариант­ных средств, используемых в обоих типах литературных норм. Так, нередко варианты, закрепленные в письменной речи, вос­принимаются как нормативные и ведут к появлению соответст­вующих форм в разговорной речи. Напротив, существенным мо­ментом для письменной формы литературного языка является вы­теснение или ограничение употребления некоторых архаичных и чисто книжных элементов.

Наконец, целый ряд различных процессов перераспределения вариантов связан в литературном языке с изменением положения его отдельных территориальных разновидностей. Общей для боль­шинства современных литературных языков является тенденция к нивелировке различий между разными территориальными вариан­тами стандартного языка [7, 16]. Параллельно значительно огра­ничивается и частично переосмысляется и территориальная вари­антность в пределах литературной нормы: если некоторая часть вариантов окончательно оттесняется в сферу диалекта или обиходной речи, то другая часть закрепляется в литературном языке на правах дублетных или синонимичных форм или лексем<587> (ср. нем. Junge ? Bube 'мальчик'; австр. Hьgel ? Bьchel 'холм')⁴⁴.

Однако если литературный язык развивается в многонацио­нальной общности или в условиях территориального или государ­ственного обособления его отдельных вариаций, то полного слия­ния территориальных разновидностей не наступает, и определен­ная часть вариантных форм остается территориально дифференци­рованной, ср., например: австр., швейц., ю.-нем. der Hochzeiter ? нем. der Brдutigam 'жених'; австр. das Hundertel ? швейц. der Hundertstel ? нем. das Hundertstel 'сотая часть'⁴⁵.

Таким образом, исторические тенденции, связанные с пере­группировкой территориальных вариантов, реализуются весьма многообразно. В том случае, когда разные литературные разновид­ности языка обслуживают одну нацию, может наблюдаться тен­денция к отчетливому сближению обеих типов норм, поддерживае­мая кодификацией (ср., например, реформу орфографии, проведен­ную в 1940 г. в Армении и направленную на сближение западного и восточного вариантов армянского литературного языка). В том же случае, когда отдельные вариации литературного языка обо­собляются в связи с его территориальным и государственным раз­делением (ср. ситуацию с немецким, английским, нидерландс­ким, португальским языками и др.), сближение обеих норм ока­зывается гораздо более трудно достижимым. Однако и в этих ситуа­циях может возникать задача частичного объединения разных ти­пов норм на основе их сознательной унификации (ср. орфографичес­кие реформы, направленные на сближение португальского и бра­зильского литературных вариантов, проведенные в 1915, 1936 и 1943 гг. в Португалии и Бразилии).

Параллельно сдвигам в соотношении типов норм наблюдаются тоже изменения в задачах и способах кодифи­кации норм.

Историческая непрерывность нормализационных процессов, на которую указывалось выше, вызывает необходимость в перио<588>дическом обновлении кодификации. Вместе с тем общее содержание нормализационных процессов исторически изменчиво. Так, для раннего этапа формирования национальных литературных языков существенным является отбор основных константных элементов орфографической, грамматической и лексической норм. Устраня­ется также избыточное варьирование в этих сферах языка, проис­ходит определенное сужение диапазона использования отдельных вариантов, наблюдается начальная дифференциация некоторых вариантов и т. д. Для более позднего периода основным является поддержание функционально обусловленного варьирования, свя­занного с распределением отдельных вариантов по разным функ­циональным сферам языка и, напротив, устранение варьирования, не имеющего такой значимости.

Разное историческое содержание кодификационных процессов отражает различный характер нормализации на отдельных этапах развития литературного языка. К тому же в каждый исторический период кодифицируется лишь некоторая часть языковых явлений. Например, для немецкого языка XVIII—XIX вв. была характер­на тенденция к кодификации орфографии и грамматики (преиму­щественно в ее морфологическом аспекте). Лексика активно коди­фицируется здесь лишь начиная со второй половины XVIII в. (словари И. Аделунга и И. Кампе). Синтаксические явления нор­мализуются для немецкого языка, так же как и его лексика, в те­чение весьма длительного периода — с XVIII по XX в., а ко­дификация произношения относится в Германии, как уже отмеча­лось выше, лишь к концу XIX — началу XX столетия. Для рус­ского литературного языка с XIX по XX в. происходит упроче­ние фонетических и грамматических норм, чему способствует, в частности, и издание нормативных грамматик Греча и Востокова. Орфография стабилизируется здесь относительно поздно, о чем сви­детельствуют многочисленные колебания литературного узуса (еще у Пушкина и Грибоедова наблюдаются такие написания, как окуратный, прозьба, завяски, лезит, карман и др.).

Однако процесс кодификации норм не кончается с оформлением национального литературного языка. Изменения в его структуре, спонтанные сдвиги в характере ее реализации, постепенное рас­ширение нормализационной базы⁴⁶, неудовлетворительность и не­точность некоторых видов кодификации — все эти причины при­водят к тому, что задача кодификации периодически вновь и вновь возникает перед обществом.

Характерно, например, что в настоящий момент для целого ряда стандартных европейских литературных языков (русского, немецкого, нидерландского) снова ставится вопрос об упорядоче<589>нии орфографии. Основанием для повторной кодификации орфографических норм является потребность в усовершенствова­нии некоторых орфографических принципов, устранение избыточ­ной вариантности, унификация написания иностранных слов и т. п. Подобное положение не ограничивается, впрочем, орфографией. Выше мы уже отмечали узость нормализационной базы немецкого литературного произношения (Bьhnendeutsch), кодифицированно­го на основе сценического произношения в конце XIX в. Совре­менный этап кодификации произносительных норм немецкого литературного языка связан с фактическим расширением основы орфоэпических норм, для которых ориентиром становится про­изношение по радио и телевидению. Таким образом, расхождение между кодифицированной нормой и реальным литературным узу­сом вызывает необходимость в обновлении кодификации.

Констатируя периодическую необходимость в обновлении ко­дификационных процессов, следует наряду с этим отметить и ис­торическую изменчивость способов и форм кодификации.

К наиболее распространенным формам сознательного и целе­направленного отбора, оценки и фиксации норм следует отнести: создание нормативных грамматик, словарей, руководств по стилистике и т. д. (т. е. кодификацию норм в узком смысле слова); деятельность различных языковых обществ и отдельных нор­мализаторов, направленную на поддержание «чистоты» языка (пуризм); научно обоснованную пропаганду форм употребления языка, объединяемых в понятии «языковой культуры». Все эти способы сознательного отбора и закрепления нормативных явле­ний определенным образом связаны между собою, представляя вместе с тем разные исторические формы кодификационных про­цессов.

Следует при этом отметить, что каждая из названных форм сознательной и целенаправленной нормализации языка имеет свои специфические задачи: в нормативных справочниках различ­ного типа закрепляется определенный комплекс нормативных явлений; пуристические движения стремятся оградить литера­турную норму от слишком сильной ее «либерализации», связан­ной с влиянием разговорного языка, с одной стороны, а с другой — от сильных иноязычных влияний, угрожающих его национальной самобытности; наконец, движение за «культуру языка», объединяя все разрозненные ранее нормализационные усилия общества, направлено на реализацию теоретических основ сознательного регулирования литературных норм.

Возникающие на разных стадиях развития национального литературного языка пуристические движения (ср., например, деятельность Цезена и Кампе в Германии, или Шишкова и Даля в России) обычно отличаются категоричностью и даже известной «агрессивностью», что делает их заслуженным объектом насме­шек современников: достаточно вспомнить пресловутого Шиш<590>кова с его мокроступами и шаропихами; столь же анекдотич­ными были некоторые замены иностранных слов, наблюда­ющиеся в истории немецкого языка, ср. Zitterweh вместо Fieber 'лихорадка' или Leichentopf вместо Urne 'урна' у Ф. Цезена⁴⁷.

Однако в известных условиях пуризм, несмотря на свои наив­ные и частью антиисторические рекомендации, мог выступать как вполне прогрессивное явление. Такой, например, была в основном борьба против засилия иностранных слов в Германии XVII—XVIII вв., когда влияние латыни и французского языка являлось серьезной угрозой самостоятельности немецкого языка и мешало складыванию его литературных норм. Прогрессивная, положительная сторона пуризма связана со стремлением сохранить национальную самобытность культуры и языка, как это было в XIX в. в Чехии или Хорватии. Впрочем, борьба против иноязы­чных влияний не является единственным объектом пуристических движений. Пуризм выступает также в защиту «чистоты» истори­ческой традиции, т. е. за сохранение архаических элементов языка (особенно в письменной его форме)⁴⁸, а также против слишком сильного воздействия на литературный язык нелитературных сфер речи (диалектов и просторечия).

Преодолеть историческую ограниченность узко-нормализаторских и пуристических движений, периодически возникавших и возникающих в разных странах, возможно лишь путем создания особой отрасли лингвистической науки, известной в настоящий мо­мент под названием «культуры языка» или «культуры речи» (ср. чешск. jazykovб kultura или нем. Sprachpflege⁴⁹).

Наиболее активно теоретические основы культуры языка разрабатываются в чешской [21; 54] и русской советской лингви­стике [1; 15; 19; 34; 59]. Еще в 1932 году Б. Гавранек следующим образом определил сущность языковой культуры: «Под куль­турой литературного языка мы понимаем прежде всего созна­тельную теоретическую обработку литературного языка, т. е. усилия и заботы лингвистики, науки о языке, стремящейся к усовершенствованию и успешному развитию литературного язы­ка» [21, 338].

Уточняя и конкретизируя задачи языковой культуры, В. Г. Ко­стомаров, опиравшийся на работы В. В. Виноградова, Г. О. Ви­нокура, С. И. Ожегова и других отечественных лингвистов, отмечает, что «главным объектом исследования культуры языка<591> должны явиться литературные языковые нормы, а главной за­дачей — установление этих норм в случаях колебаний, т. е. норма­лизация в широком смысле слова» [41, 42]. Намечаются и отдель­ные аспекты разработки вопросов культуры речи, а именно: по­нятие языковой правильности, понятие вариантности, изучение функционального распределения языковых средств, исследо­вание возможностей колебания и нарушения норм и др.

Вместе с тем задачи культуры языка могут и должны пони­маться и еще более широко: не только как сознательная и целе­направленная нормализация литературного языка, как его обра­ботка и обогащение, но также и как воспитание языкового вкуса и поддержание общей лингвистической культуры нации всеми теми средствами, которые находятся в ее распоряжении [19]⁵⁰.

Рассматривая разнообразные исторические процессы измене­ния норм, не следует, однако, забывать и о другой стороне лите­ратурной нормы, а именно о тенденции к ее стабиль­ности и устойчивости. В подобной двойственности исторических характеристик нормы проявляются две противо­борствующие тенденции, свойственные и литературному языку в целом, а именно — тенденция к его преобразованию и тенден­ция к его сохранению. В историческом плане стабильность, ус­тойчивость норм поддерживается необходимостью в преемствен­ности коммуникативных средств, обслуживающих общество.

К основным способам сохранения и передачи литературных норм относятся: различные виды письменности на литературном языке, устная традиция, отражающая литературный узус, разные нормативные пособия — словари, грамматики, руководства по стилистике и, наконец, школа. Следует иметь в виду, что роль всех этих средств в хранении и передаче нормы, видимо, неравно­ценна для разных периодов развития общества⁵¹. Так, например, на современном этапе его развития значительно возросла роль средств «массовой коммуникации» (радио, телевидение) в передаче нормы, тогда как роль приватных видов коммуникации (тра­диции «семейной» литературной речи) соответственно, пожалуй, несколько снизилась. Необходимо вместе с тем отметить, что автоматизация процессов письма и говорения у поколения, про­шедшего определенное обучение в школе, препятствует безого<592>ворочному и полному принятию появляющихся новых норм. Пройдя через более или менее длительный период колебаний и вариантных форм, эти нормы обычно окончательно побеждают лишь в языке нового поколения.