Постмодернистская теория дискурса

Постмодернистский подход к дискурсу имеет следующие основные особенности: 1) понятием «дискурс» охватываются все социальные практики без исключения; за основу берется максималистская формула Жака Деррида: «Все есть дискурс»; 2) дискурс трактуется как синоним практики социального конструирования; 3) рассмотрение дискурсов как открытых, подвижных и изменчивых образований, которые находятся в постоянном взаимодействии и конфликте с другими дискурсами, ведут между собой непрерывную конкурентную борьбу за означивание, за победу определенного способа интерпретации; 4) трактовка социальных антагонизмов как столкновение дискурсов; 5) утверждение, что все образы действительности, обозначаемые понятием «объективность», сформированы доминирующими дискурсами, одержавшими победу в конкурентной борьбе за означивание с альтернативными знаковыми формациями; 6) представление об идеологии и рекламе как о совокупности изменчивых знаков, имеющих различные артикуляции и обозначаемых понятием «миф»; 7) стремление объединить в дискурс-анализе концепцию власти Фуко с психоанализом власти Лакана, подход к дискурсу как к единству силы и страсти.

Постмодернистский подход к дискурсу в зарубежной литературе последних лет представлен работами Эрнесто Лакло, Шанталь Муфф , Якоба Торфинга , Славоя Жижека. Многие элементы данного подхода содержатся также в работах Марианне В. Йоргенсен, Луизы Дж.Филлипс и ряда других авторов.

Постмодернистские трактовки дискурса опираются на следующие постулаты социального конструкционизма: 1) наши знания и представления о мире – это не прямое отражение внешнего мира, а результат классификации реальности посредством категорий; выражаясь языком дискурс-анализа, наши знания – продукт дискурса; 2) способы понимания и представления мира обусловлены историческим и культурным контекстом; «дискурс – это форма социального поведения, которая служит для репрезентации социального мира (включая знания, людей и социальные отношения)»; 3) знания возникают в процессе социального взаимодействия, где люди конструируют истины и доказывают друг другу, что является верным, а что ошибочным; 4) в соответствии с определенным мировоззрением некоторые разновидности поведения фиксируются как естественные, другие – как неприемлемые; «различное социальное понимание мира ведет к различному социальному поведению, и поэтому социальная структура знаний и истины имеет социальные последствия» ⁷⁹; 5) все социальные и культурные идентичности представляют собой дискурсные конструкты, в которых реализуются отношения доминирования и позиционирования.

Ведущими теоретиками постмодернистского дискурс-анализа считаются Эрнесто Лакло и Шанталь Муфф.

Основная цель дискурс-анализа, по Лакло и Муфф, состоит в том, чтобы очертить процессы структурирования социальной реальности, в ходе которых происходит закрепление за теми или иными знаками определенных значений, устанавливаются, воспроизводятся и претерпевают изменения отношения идентичности. Данные процессы Лакло и Муфф называют термином «артикуляция». «Мы называем артикуляцией любое действие, устанавливающее отношение среди элементов так, что идентичность знаков изменяется в результате артикуляционной практики. Все структурное единство, появившееся в результате артикуляционной практики, мы назовем дискурсом. Позиции, в которых знак приобретает отличия, ясно сформулированные в пределах дискурса, мы назовем моментами» ⁸⁰.

Знаки являются моментами дискурса как сетевой системы. Значение каждого знака определяется его отношением с другими знаками. Например, в медицинском дискурсе значение таких понятий как «органы тела», «болезнь» и «лечения» взаимообусловливают друг друга.

В дискурсе как знаковой системе выделяются некоторые центральные или узловые точки, выступающие в качестве привилегированнх знаков, вокруг которых упорядочиваются и приобретают свое значение другие знаки. В медицинском дискурсе узловой точкой является понятие «тело». Вокруг него кристаллизуются знаки типа «орган», «ткани», «скальпель». В политическом дискурсе узловыми точками выступают понятия «гегемония», «идеология», «демократия» и др.

Дискурсы как сетевые знаковые системы образуют символические области, имеющие свои границы и пограничные зоны, за пределами которых находится «область дискурсивности». «Область дискурсивности – это резервуар для «добавочных значений», производимых практикой артикуляции – то есть значений, которые имеет или имел каждый знак, но которые исключены определенным дискурсом при создании единства значения. Например, медицинский дискурс образуется путем исключения дискурсов об альтернативных методах лечения, в которых тело в большей степени рассматривается как нечно целостное, пропускающее сквозь себя энергию» ⁸¹ .

Область дискурсивности понимается либо как все, что исключено из символического пространства данного дискурса, либо как сфера, где происходит борьба различных дискурсов за легитимность и доминирование в процессе означивания. К примеру, дискурс нетрадиционной медицины уже частично вошел в обиход институционального медицинского дискурса (например метод иглоукалывания). В политическом дискурсе определенную легитимность приобрели дискурсы маркетинга и менеджмента, что проявилось в возникновении в рамках дисциплинарной системы политической науки таких дисциплин как политический маркетинг и политический менеджмент.

Представители постмодернистского подхода трактуют дискурс как незавершенную, открытую для изменений структуру, как многовариантный спектр артикуляций, как конгломерат, в котором, кроме уже однажды зафиксированного значения, всегда есть и другие потенциальные варианты означивания, пособные могут преобразовывать структуру дискурса. Иначе говоря, у дискурсов нет раз и навсегда жестко структурированных семиотических границ и единственно возможной схемы артикуляции. Дискурс подвержен переструктурированию и потенциально содержит возможности альтернативных вариантов артикуляции смыслов и значений.

Важнейшей функцией дискурса является функция артикуляции идентичности того или иного социального субъекта. Определенная идентичность приобретается субъектом посредством дискурсивного структурирования социального мира и осуществления процедур позиционирования внутри дискурса. Субъект является чем-то, потому что он в дискурсах противопоставлен чему-то.

Дискурсы всегда определяют позиции, которые люди занимают. При этом их соотношение носит властно-регулятивный характер. В позициях участников дискурса закреплены определенные полномочия, нормативы, обозначающие пределы допустимого дискурсного поведения. «Например, в дискурсе медицинской консультации позиции «доктор» и «пациент» предопределены. В соответствии с этими позициями, есть ожидания того, как действовать, что говорить, и что не говорить. Например, во власти доктора сказать, чем болен пациент; пациент же это может только предполагать. Если доктор не верит, что пациент болен, но пациент настаивает на этом, считается, что пациент переходит границы дозволенного и воспринимается как ипохондрик» ⁸².

Субъект приобретает свою идентичность в дискурсивных практиках. Эта идентичность поливариантна, многослойна, неоднозначна. Идентичность, по Лакло и Муфф, образована дискурсом социкультурных практик в соответствии с принципом относительности. Поэтому субъект всегда расщеплен, он имеет разные идентичности и всегда имеет возможности иной идентификации. Люди объединяются в группы в связи с тем, что некоторые возможности идентификации начинают выступать как наиболее приемлемые и потому – приоритетные. При этом другие варианты идентификации игнорируются, исключаются из социально-политической игры. Те социальные группы, которые потенциально являются носителями иных возможностей идентификаций, в доминирующей идентификации подпадают под понятие «другие».

В процессе дискурсивной борьбы могут образоваться взаимоисключающие идентичности. Тогда это приводит к социальным антагонизмам. Антагонизм, согласно Лакло и Муфф, может быть преодолен посредством гегемонии. Гегемония трактуется как переартикуляция антагонистических дискурсивных практик.

В теории дискурса Лакло и Муфф большое внимание уделяется анализу политики. Политика по сути вплетается ими в дискурсивную практику, поскольку является способом конструирования, воспроизводства и преобразования социального мира. Собственно вся политика рассматривается как сфера борьбы между определенными дискурсами. Политические артикуляции определяют, как мы действуем и думаем, представляя собой способ властвования и распределения власти.

Политический дискурс оказался также в центре внимания другого известного представителя постмодернистского дискурс-анализа – Якоба Торфинга.

Торфинг видит в дискурсах прежде всего источник политического управления общественным сознанием, определенный вид социальной практики. Он считает, что постмодернистская теория дискурса позволяет расстаться с иллюзией о существовании некоего экстрадискурсивного смысла политических событий, отказаться от поисков объективной Правды или Справедливости. Образы Правды и Справедливости имеют не объективную, а дискурсивную природу. Правда – это не черта реальности, а черта языка.

Господствующие способы интерпретации социальных понятий и действий, установившийся при определенных социально-исторических обстоятельствах порядок их иерархизации, то есть порядок дискурса – вот что на самом деле формирует смысловое пространство общественно-политических практик, устанавливает, что есть правда, а что – ложь.

Только обратившись к анализу конкретного порядка дискурса или дискурсивного режима, можно более или менее полно понять содержание и смысл случившихся политических событий. Следовательно, отмечает Торфинг, при анализе интервенции НАТО в Косово недостаточно изучить факты о кризисе, о принятых политических решениях и последствиях военного вмешательства. Недостаточно и просто ответить на вопрос, следует ли рассматривать эту интервенцию как гуманитарную (как предлагает НАТО). Теория дискурса должна расширить взгляд и проанализировать изменившиеся исторические условия, которые позволили провести военную кампанию под видом гуманитарной интервенции. Следовательно, дискурсивный анализ должен изучить перестановку в дискурсивной иерархии, возникшей между понятиями уважения национального суверенитета и уважения человеческих прав ⁸³.

Дискурсивный порядок трактуется Торфингом и другими постмодернистами как способ структурализации в общественном мышлении картины социальной реальности. Так, например, дискурсивный режим бинарности, когда мир видится через призму бинарных оппозиций (свой/чужой, мужское/женское, внутренний/внешний, первичный/вторичный, присутствующий/отсутствующий, разумный/неразумный и т.п.), устанавливает отношение иерархии, то есть соподчинения между членами той или иной оппозиции.

Мыслительные схемы бинарной иерархии – это дискурсивные структуры социального мира, которые определяют его устойчивость и реализуется в конкретных социальных практиках. Любые перестановки в иерархиях бинарных дискурсивных структур подрывают эту устойчивость, приводят к противоречиям, социальным кризисам.

Важную роль в установлении и деконструкции дискурсивных иерархий играют политические решения. Принятию политических решений благоприятствуют условия дестабилизации, нарушения в стабильных естественных иерархиях окружающего нас мира, но политика это также и сила, которая конструирует эти иерархии ⁸⁴.

Торфинг обозначает пять ключевых постулатов постмодернистской теории дискурса.

Первый постулат заключается в том, что все формы социальных практик работают на фоне специфических для данного исторического периода дискурсов, которые выступают в качестве систем означивания. Все, что мы говорим, делаем или думаем, зависит от более или менее запечатленных в нашей памяти дискурсов (осадочные дискурсы).

На абстрактном уровне можно сказать, что дискурсы – это группы символов, которые скрепляют семантику языка с прагматикой действия. На более конкретном уровне дискурс можно представить в качестве группы когнитивных схем, концептов, риторических стратегий, картин и образов, символических действий (ритуалов) и структур (например в архитектуре), модальностей и ритмов рассказа.

Второй постулат заключается в том, что дискурс формируется через борьбу за гегемонию, которая нацелена на установление политического и морально-интеллектуального лидерства, через артикуляцию значений и идентичностей. Это означает, что дискурс не определяется структурным давлением со стороны социоэкономических инфраструктур и не является следствием диалектического разума. Дискурс – продукт бесконечной сети неотрефлектированных стратегических решений. Дискурсивные практики, которым удается дать принципы прочтения прошлого, настоящего и будущего, завоевать сердца и умы людей, становятся главенствующими. Главенствующие дискурсивные практики содержат набор узловых точек, которые образуют идеологическую тотальность.

Третий постулат гласит, что борьба между дискурсами за гегемонию в утверждении значений коррелируется с социальными антагонизмами. В дискурсных битвах социальные антагонизмы рефлексируются процедурами разделения социальных значимостей на собственные и чужие, на находящихся внутри установившегося порядка дискурса или находящихся вне его. Спор вокруг того, что и кто включен или исключен из главного дискурса занимает центральное место в политике.

Четвертый постулат состоит в том, что упрочившийся главный дискурс может быть выбит из колеи при столкновении с событиями, которые он не в состоянии объяснить, не в силах вписать в свою схему интерпретаций. Кризис касается прежде всего однажды достигнутого и относительно устойчивого общественного согласия в интерпретации определенным образом универсальных понятий, таких как Революция, Модернизация, Нация, Народ и т.п. В итоге в господствующем дискурсе образуется логическая трещина, что тут же сказывается на схеме социальных отношениях. Она тоже нарушается. В обществе начинают идти споры о том, как ликвидировать трещину в социальном порядке. В результате происходит артикуляция нового главного дискурса, осуществляется переинтерпретация универсалий.

Наконец пятый постулат гласит, что смена дискурсов свидетельствует о том, что не может быть одной единственной идентичности у социальных образований и субъектов. Любой субъект может быть сведен к целому ансамблю идентичностей ⁸⁵.

В ряде постмодернистских работ вопрос об идентичности как произведении дискурсивных практик рассматривается через призму психологических аспектов процедуры социальной идентификации. Такова, в частности, позиция Яниса Ставракакиса, который в качестве одного из объектов своего дискурс-анализа берет дискурс новой европейской идентичности, возникающий в процессе европейской интеграции. В своей статье «Страсти идентификации: дискурс, наслаждение и европейская принадлежность», опубликованной в сборнике работ европейских авторов «Теория дискурса в европейской политике. Идентичность, политика и управление» (2005), Ставракакис утверждает, что с позиции теории дискурса проблема идентификации заключается не в том, чтобы люди нашли или узнали свою достоверную и изначальную идентичность, а в том, чтобы она у них сформировалась. По его мнению, следует исходить из того, что идентичность как на личностном, так и на политическом уровне – всего лишь названия для того, чего мы всегда желаем, но никогда не можем достичь ⁸⁶ .

Какие же практики поддерживают на должном уровне мотивацию на формирование идентичности, спрашивает автор? И сам дает ответ: таковыми являются дискурсивные практики, в которых заключен стимул к отождествлению с чем-либо, например с политической идеологий или этнической группой.

Основными вопросами постмодернистского дискурс-анализа идентичности, по мнению Ставракакиса, являются следующие: «что собой представляет процесс идентификации?», «что движет нескончаемым повторением процесса идентификации?», «является ли формирование идентичности лишь игрой семиотики?». И самый главный вопрос – «что является причиной долговременного, устойчивого характера некоторых идентификаций, к примеру, национальных?».

За ответами на данные вопросы Ставракакис предлагает обратиться к работам Фрейда, в которых обретение идентичности трактуется как реализации эмоциональной потребности в получении наслаждения от отождествления с группой. Именно страсть к групповой принадлежности как эмоциональная сила, ведущая к получению идентификационного удовольствия (либидо) удерживает группу в состоянии целостности. Поэтому, по Ставракакису, социальная общность есть не только дискурсивная целостность, но и объединение людей на основе страсти, наслаждения.

Развивая мысль о том, что идентичность и наслаждение тесно взаимосвязаны, автор делает много ссылок на работы Жака Лакана, в частности, на неопубликованные материалы его семинаров 1961-1962 гг., посвященные проблеме идентификации. В этих материалах Лакан обратил внимание на тот момент, что означивание в идентификации связано с логикой желания; в свою очередь, желание можно понять во всех аспектах только через логику наслаждении. Воображаемое обещание радости наслаждения от принадлежности к группе помогает в осуществлении политических проектов по формированию идентичностей.

Ставракакис предлагает взглянуть на проблему европейской идентичности с точки зрения эмоциональной привлекательности называться европейцем и того наслаждения, которое может быть испытано в ходе формирования данной идентичности.

Основная позиция автора в отношения трудностей формирования европейской идентичности состоит в том, что дискурсу европейской идентичности не достает той же страсти и обещания наслаждения, которые присутствуют в дискурсах национальной идентичности. Дискурс европейской идентичности излишне рационален и академичен, а потому вызывает негативную реакцию евроскептиков. Европейцы не воспринимают ЕС как важную сферу для политики, в отличие от своего родного государства. Дискурс ЕС лишен «уровня эмоциональной привязанности». Отсюда активность альтернативного дискурса евроскептиков.

Эмоциональная привлекательность и энергетическая заряженность дискурса европейской идентичности, считает Ставракакис, не идет ни в какое сравнение с символическими ресурсами национального дискурса, в которых содержится обращение не только к разуму, но и к сердцу ⁸⁷. В этой связи автор предлагает переместить фокус европейской политики и европейских академических исследований на психологические аспекты европейской идентичности, на придание европейскому дискурсу страстности и чувственной энергии. Нужно «впрыснуть страсть в демократию», вместо того, чтобы сводить политику к непривлекательному зрелищу нейтральной администрации и говорить о необходимости интеграции.

Рассмотрение дискурса с позиции его эмоционально-энергетической емкости или эмоционального заряда вводит в процедуру дискурс-анализа дополнительный ракурс – психологический. Лингвистические, кратологические, семиотические, коммуникативные, конструкционистские и прочие аспекты дискурса в итоге оказываются ипостасями дискурсивной реальности, представляющей собой живой, эмоционально заряженный и действенный феномен.

Энергетическое поле дискурса нередко оказывается настолько сильным, что способно приводить в движение целые страны и народы. Достаточно вспомнить так называемую «карикатурную войну», когда безобидные для западно-европейского светского образа мысли «веселые картинки», размещенные в одном из датских журналов, вызвали, казалось бы, совершенно неадекватную по европейским меркам агрессивную реакцию со стороны населения ряда арабских стран. Официальные и религиозные круги многих государств расценили распространенный европейскими СМИ карикатурный дискурс не иначе как покушение на святыни и как политическую провокацию. Проявившийся в этой «карикатурной войне» конфликт светского и религиозного дискурсов продемонстрировал не только заложенные в дискурсах силу и страсть, но и существование динамичного поля соперничества между разными дискурсами, поля битв за гегемонию.