Характер языковых процессов, протекающих в зонах диалектного смешения

Характер языковых процессов, протекающих в зонах смешан­ных говоров, исследован слабо. Однако на основании некоторых отрывочных сведений можно представить отдельные особенности этих процессов.

Прежде всего следует отметить, что распространение языковых черт от одного диалекта к другому происходит постепенно. На тер­ритории Костромской области существуют переходные говоры, занимающие срединное положение между окающими и акающими говорами. Материалы этих говоров наглядно показывают, что<458> акание постепенно затрагивает окающие говоры, но окончательно еще не утвердилось. Об этом наглядно свидетельствует троякая возможность реализации этимологического о, характерная для всех безударных положений. При этом особенно заметно отсут­ствие единых норм в произношении гласных 1-го предударного слога: ав'еч'ка, окуч'ивали, ъна [71, 141].

При исследовании украинского говора в слободе У рыв, рас­положенного в окружении великорусских говоров, установлено, что данный говор испытал влияние русского языка. Это находит выражение в употреблении параллельных форм. «Одна и та же женщина в недолгом разговоре скажет р'идныj и н'ерудный, ноч' и н'ич и т. п». Звук с в говоре одних и тех же лиц в одних и тех же словах может то смягчать предшествующий гласный, то не смяг­чать, например: сэрцэ, л'удэj и рядом — смягчающее: буд'е, д'ен', на пол'е и т. д. [22, 241].

В южнокиргизских диалектах и кыпчакских джекающих гово­рах узбекского языка наблюдаются комбинаторно-факультатив­ные вариации дж < й в начале слова. При этом в чередовании дж/й наблюдается неустойчивость, свидетельствующая об отсутствии константности в дж/й в начале одних и тех же слов [54, 60].

То же явление наблюдается в чистопольском говоре татар­ского языка: наряду с йоканием в начале слова активно употреб­ляются звуки дr, дз', д' (лит. r) [4, 9].

В. М. Жирмунский отмечает, что в немецкой колонии Александергильф чередуются средненемецкое р-, -рр- (признак «венгерских» говоров) и южнонемецкое pf-, -pf- (признак швабско­го). В ответах объектов чередуются: poљde — Pfosten; pont — Pfund; pfre:mq, Pfriemen и т. д. [35, 101].

Известно, что отличительной чертой верхового чувашского на­речия является превращение исконного тюркского а первого слога в о, например, тат. баш 'верх', чув. поз 'голова'. В низовом диалекте оно превращается в у, ср. верх. чув. поз 'голова', низ. чув. пуз 'голова'. В цивильском переходном говоре чувашского языка оканье и уканье наблюдаются параллельно [38, 110].

М. А. Абдрахманов, исследовавший процессы смешения одного сибирского местного тюркского наречия с языком казанских та­тар, отмечает, что если какой-нибудь фонетический признак охва­тывает небольшую группу слов, переход к употреблению татар­ской формы происходит не в виде общей фонетической замены, но протекает довольно противоречиво в отдельных словах, причем некоторые из них сохраняют местную форму, другие переофор­мляются по татарской норме [1, 7].

Н. Джунусов, характеризуя казахский переходный говор на территории Каракалпакской АССР, отмечает, что в этом говоре происходит замена с в некоторых словах на ш, например: маша? вместо маса? 'колос', кθкшерке вместо кθксерке 'судак', о?шату вместо у?сату 'уподобить' [27, 7]. Известно, что в диалекте, лег<459>шем в основу казахского литературного языка, исконное љ, как в ногайском языке, превратилось в s, ср. тат. баш 'голова' каз. бас; тат. кцрqш 'борьба', каз. к?рес и т. д.

Неполнота превращения свидетельствует опять-таки о процес­се, не достигшем завершения. В таком же состоянии превращения исконного ш в с находятся и южные казахские говоры [2, 237].

По сообщению Р. М. Баталовой, оньковский диалект коми-пермяцкого языка занимает особое место среди других диалектов коми языков из-за употребления фонемы л. Данные диалекта пока­зывают, что л вытеснило в в результате утраты последней смыслоразличительной функции (фонематичности). Звук в в диалектах встречается как вариант фонемы л, ср. лаж и важ 'старый', 'по­ношенный', лон и вон 'вот', 'тут', 'это', лот и вот 'сон' и т. д. [11, 7].

Фонема в в некоторых диалектах коми-зырянского и коми-пермяцкого языков исторически может восходить к л в позиции конечного согласного закрытого слога. В некоторых диалектах древнее л сохранилось, в других оно превратилось в указанных по­зициях в в. Оньковский говор пермяцкого языка относится к так называемым л-овым говорам, т. е. сохраняющим старое л. Посколь­ку он находится по соседству с нижнеиньвенским диалектом коми-пермяцкого языка, принадлежащим к в-овым говорам, то можно предполагать, что в результате процесса смешивания двух гово­ров с разными характеристиками в утратило фонематичность, чем и объясняются случаи факультативного употребления в и л, на­пример важ и лаж 'старый'.

Ярким подтверждением этого предположения могут служить смешанные говоры языка коми, где одновременно в одних и тех же позициях могут употребляться и в и л. В этих говорах можно наблюдать такие случаи чередования в и л, как кцв 'веревочка', 'шнур', лув 'брусника', но вцл 'лошадь', кыл 'язык', зэл 'очень' и т. д. [61, 459].

Изучение причин этой неустойчивости представляет большой теоретический интерес. В. М. Жирмунский предполагает, что в ре­зультате борьбы конкурирующих форм разрушается единство звукового ряда, звуковой закон и появляются фонетические дуб­леты [35, 102].

М. А. Романова, исследовавшая русские говоры по нижнему течению Тавды, Тобола и Иртыша, отмечает, что в исследуемых говорах наблюдается различная фонематическая реализация глас­ных первого предударного слога в одной и той же словоформе: годоф — гадоф, повойник — павойник... почему — поч'аму — почиму, что обусловлено не только внешним влиянием (между­диалектным контактированием, влиянием литературного языка и воздействием субстрата) [56, 5—6].

Такое же неполное усвоение наблюдается и в области распро­странения морфологических особенностей. В верхнекамском наре<461>чии, относящемся к пермяцким наречиям, под влиянием верхневычегодских говоров языка коми произошло усвоение суффикса мн. ч. -яс, типичного для коми-зырянских говоров, например, чунъ-яс 'пальцы', школьникъ-яс 'школьники' и т. д. Однако коми-пермяцкий суффикс -эз полностью не исчез¹.

В некоторых говорах так называемой наскафтымской мордвы параллельно употребляются две формы 1 л. ед. ч. объектного спряжения ряда его, например, максын'д и максыйа 'я его отдал'. Первая из этих форм является мокшанской, а вторая эрзянской [13, 22].

В верхнесысольском, среднесысольском и летско-лузском говорах коми-зырянского языка наряду с личным окончанием 1 л. мн. ч. -м употребляется личное окончание -мц [61, 479]. Как изве­стно, окончание -мо характерно для говоров коми-пермяцкого наречия. Вышеуказанные коми-зырянские говоры относятся к южным говорам. Смешанное употребление этих двух личных окон­чаний могло быть результатом междиалектного смешения.

Характеризуя албанский переходный говор района Люшни, А. В. Десницкая отмечает, что в этом говоре, наряду с формами, полученными из старогегского йе, в некоторых словах (притом только в конце слова в открытом слоге) выступает распространив­шийся из соседней тоскской области дифтонг uа. Иногда это па­раллельные варианты: thu ? thua 'ноготь', qru ? qrua 'женщина', mu ? mua 'мне' [26, 222].

Дублеты как отражение двуязычности встречаются также в лексически обособленных словах: например, в немецкой колонии Нейбург употребляются венг. himqd и швабск. hemed (ср. нем. Hemd; венг. is и швабск. пљ (ср. нем. (ist) [35, 102].

Развитие словарного состава томско-тюркских говоров в по­следнее время определяется в значительной степени взаимодей­ствием с татарским языком. При наличии местно-тюркской и татарской параллельных форм (фонетических вариантов одного корня или лексических дублетов) они могут долго сохраняться в общении, оставаясь незаметными или настолько привычными, что различие не мешает беспрепятственному общению (это в осо­бенности относится к фонетическим вариантам одного корня), например, йамгъур — йангъы'р 'дождь', йер йелдк — кайын йелдк 'земляника', малан, палан — балан 'калина', мыжык — песи 'кошка' и т. д. [1, 11].

В результате взаимодействия говоров или диалектов могут образоваться специфические языковые черты, не представленные ни в одном из говоров или диалектов, участвовавших в процессе взаимодействия.

Отличительной особенностью говоров так называемой наскаф­тымской мордвы является наличие редуцированных звуков<461> е-образного (э) и ы-образного (ы), которые выступают преимуще­ственно в непервых слогах слова вместо эрз. лит. о. Образование редуцированных звуков, видимо, произошло под влиянием мокшанских говоров. Редуцированные гласные в описываемых гово­рах имеют качественную направленность, что отличает их от соот­ветствующих звуков мокшанского литературного языка [18, 8].

Характеризуя так называемое наречие ?, расположенное в за­падных районах Башкирии, Т. Г. Баишев отмечает, что в некото­рых говорах этого наречия употребляется звук, средний между ч и с [6, 33]. Известно, что татарскому ч в башкирском языке регу­лярно соответствует с. В результате взаимодействия западно-башкирских говоров с диалектами татарского языка возник ка­кой-то средний звук между ч и с.

Чистопольский диалект татарского языка в своей основе яв­ляется диалектом западного, или мишарского типа, характери­зующегося переходом старого ч в ц. Следует при этом заметить, что в среднем диалекте татарского языка согласный ч произносится с ослабленной смычкой и акустически напоминает русское щ. В результате взаимодействия двух диалектов разных типов в чистопольском диалекте татарского языка возник звук ч, произно­симый с ярко выраженным взрывным элементом [13, 8].

В центрально-цивильском говоре чувашского языка, принад­лежащем к группе смешанных говоров, образовался в некоторых словах дифтонг уо, соответствующий гласному у низового диа­лекта и гласному о верхового диалекта [38, 110].

В смешанном украинском говоре слободы Урыв б. Коротоякского уезда Воронежской губернии имеются компромиссные фор­мы, создавшиеся путем контаминации великорусской и украин­ской речи, например, произношение е на месте этимологического ћ и украинского и без смягчения предшествующего согласного, произношение и на месте этимологического ы и до некоторой сте­пени произношение ы на месте этимологического и [22, 220—221].

В городских говорах северной Германии, возникших на нижне­немецкой почве, встречается замена начального z- (нижненем. t-) через s-, например, Seit вместо Zeit (нижненем. tīd) [31, 140]. В восточных, смешанных по своему характеру средненемецких говорах f- появляется вместо северно-немецкого р- как несовер­шенное воспроизведение южно-немецкого pf-, при этом непривыч­ный звук заменяется ближайшим сходным из фонетической си­стемы северно-немецкого [31, 135].

По наблюдениям М. А. Абдрахманова, в тюркском говоре дер. Эушта, подвергающемся влиянию языка казанских татар, вместо татарского о, в котором лабиализация ослаблена по сравнению с гласным у, произносится звук, очень близкий или совпадающий с ъ, т. е. говорящие воспринимают этот татарский звук и сами про­износят его без лабиализации [1, 6].<462>

По-видимому, в более редких случаях могут возникать контаминированные грамматические формы и слова, например, в тюрк­ском говоре дер. Эушта употребляется форма прошедшего времени баратагъанбыс 'ходили бывало', возникшая в результате конта­минации местной формы прош. вр. баратагъабъс и татарской фор­мы давнопрош. врем. баратырган идек. В этом же говоре сущест­вует местоимение сезлдр 'вы', ср. тат. сез 'вы' и местн. силдр 'вы' [1, 11].

Людиковский и ливвиковский диалекты карельского языка испытали на себе заметное влияние вепсского языка. Любопытно сравнить парадигму спряжения возвратного глагола в настоящем времени в собственно карельском, ливвиковском, людиковском и вепсском языках.

Собственно карельский

Ед. ч. Мн. ч.

1л. peziečen 'я умываюсь' и т. д. peziečemmд

2 л. peziečet peziečet't'a

3 л. peziečöw peziečet'дh

Ливвиковский и людиковский

Ед. ч. Ми. ч.

1 л. pezemцs pezemцkseh

2 л. pezetцs pezetцkseh

3 л. pezehes pestäheze [39, 7].

Вепсский язык

Ед. ч. Мн. ч.

1 л. pezemoi pezemoiš

2 л. pezetoi pezetoiš

3 л. pezese pezesoi [70, 92].

Нетрудно заметить, что формы возвратного глагола в ливви­ковском и людиковском диалектах близки к соответствующим формам вепсского языка, но полностью с ними не совпадают.

В переходном албанском говоре Думре встречаются контаминированные формы, образуемые с тоскским ротацизмом, но при сохранении гегского вокализма: bв^ori 'он сделал' (3 л. ед. ч. аор.); гегск. bвni, тоскск. bлri, njarлn 'одну' (вин. п.); гегск. njвnen, тоскск. njлren [26, 225].

Употребление параллельных слов и форм из разных диалектов или близкородственных языков иногда приводит к контаминации. Так, например, в местном тюркском говоре деревни Эушта Том­ского района, подвергающемся влиянию татарского языка, воз­никли такие слова, как утрац 'остров' (из местн. одърац + тат. утрау 'остров'); мидлдй 'рукавица' (из местн. мелей, милдй + тат. бидлдй 'рукавица') [1, 8].<463>

При языковом смешении двух близкородственных диалектов или языков наблюдаются случаи вклинивания отдельных эле­ментов грамматической системы одного языка или диалекта в грамматическую систему другого языка или диалекта.

В эрзянских говорах наскафтымской мордвы, в отличие от эрзянского литературного языка, активные причастия прошедшего времени и пассивные причастия образуются, как и в мокшанском языке, при помощи суффикса -ф, реже при помощи равнозначного суффикса -н [13, 23].

В галисийском диалекте португальского языка под влиянием испанского языка личное окончание 1 л. ед. ч. preterito perfecto simple имеет форму на -о, например, houbo 'имел', puido 'мог' в отличие от соответствующей португальской формы, характеризую­щейся окончанием -е, например, houve, pude [76, 572].

По сообщению М. И. Исаева, в осетинском наречии жителей Уаллагкома в спряжении глагола некоторые дигорские формы че­редуются с иронскими, образуя особую систему спряжения [37, 108].

Как известно, начальное l типичного для тюркских языков окончания мн. ч. lar, ler в казахском языке уподобляется предше­ствующему согласному основы слова, например, жол 'путь', жолдар 'пути', жолдас 'товарищ', жолдастар 'товарищи' и т. д.

В одном из говоров казахского языка на территории Каракал­пакской ACCP вместо казахских вариантов мн. ч. лар, лер, дар, дер, тар, тер употребляется вариант лыр, лер [27, 11]. Очевидно, здесь сказалось влияние каракалпакского языка.

В систему диалекта могут вклиниваться не только отдельные эле­менты другого диалекта или близкородственного языка, но и це­лые системно организованные комплексы таких элементов. В этом же казахском говоре существует будущее время на -rа‡, отсут­ствующее в литературном казахском языке; например: Мен ертеге Нокиска бараrа‡пын 'Я завтра собираюсь ехать в Нукус' [27, 9— 10]. Прошедшее время на -аrак существует также в окружающем данный диалект каракалпакском языке.

Говор села Слудка относится к лузско-летскому диалекту коми-зырянского языка. В системе склонения имен, за исключением суффикса дат. п. -лц, нет коми-пермяцких черт. Однако личные окончания глагола во мн. ч. совпадают по форме с соответствую­щими личными окончаниями в коми-пермяцких говорах².

Имеющиеся наблюдения диалектологов позволяют создать некоторую типичную схему лингвистического ландшафта зон пе­реходных говоров. Выясняется, например, что средняя часть пе­реходной зоны отличается наибольшей степенью разрыхления от<464>личительных диалектных черт. Чем ближе к основному диалект­ному массиву того или другого типа, тем больше появляется ха­рактерных черт, указывающих на близость определенного говора. Так, например, переходный центрально-цивильский говор чу­вашского языка характеризуется оканьем и уканьем. Сильное оканье наблюдается в местах, граничащих с районами верховых чувашей; к границе низовых оканье ослабевает, переходит в уоканье, дальше — в уканье [38, 110].

Известный исследователь диалектов башкирского языка Т. Г. Баишев отмечает, что по мере удаления от мнимых границ, иначе говоря — от мест столкновения различных фонетических особенностей, звуки постепенно приближаются к более точному произношению своего диалекта. Так обстоит дело и с аффиксами [6, 27].

Албанский говор Сулёвы определяется как тоскский. Однако благодаря давним и постоянным контактам этой краины с Эльбасаном, в говор ее проник ряд явлений из гегской диалектной сре­ды, причем явления эти более отчетливо выражены в северной ча­сти диалектной территории и постепенно убывают с севера на юг, т. е. по направлению к области расположения тоскских говоров [26, 226].

На западе и особенно на северо-западе Башкирии бытует определенная группа говоров, которые носят смешанный пере­ходный характер, т. е. содержат в себе отдельные черты как баш­кирского, так и татарского языков, причем наблюдается извест­ная закономерность в территориальном распределении этих черт: чем ближе на восток, тем больше в них следов башкирского влия­ния и наоборот, чем дальше на запад, тем ощутимее воздей­ствие со стороны татарского языка [21, 48].<465>

Не нужно, конечно, думать, что вышеприведенная схема яв­ляется универсальной. Она может быть более или менее типичной для тех конкретных случаев, когда в зоне переходных говоров нет каких-либо особых препятствий, затрудняющих контактирование диалектов. В других случаях картина может быть иной. Зона пере­ходных говоров не обязательно может представлять собой равно­мерное смешение разных диалектных черт. В переходной зоне мо­жет наблюдаться преобладание черт какого-нибудь одного из контактирующих диалектов. Например, в зоне расположения сред­нерусских говоров имеется лишь небольшое количество черт на­речий, присущих среднерусским говорам в целом, причем черты эти связаны в основном с языковым комплексом северного наре­чия. Следует также отметить, что лексических явлений, присущих говорам южного наречия и имеющих распространение во всей полосе среднерусских говоров, отметить не удалось [57, 242].

Процессы смешения диалектов нельзя также изучать без до­статочного исследования различных сопутствующих факторов. При изучении процессов междиалектного смешения важно учиты­вать общий удельный вес носителей того или иного диалекта, род их занятий, продолжительность их совместной жизни, степень их языковой близости и т. д.

Специфические процессы смешения диалектов изучены в общем слабо, однако некоторые выводы представляют интерес для общей теории происхождения диалектов.

В. М. Жирмунский, развивая некоторые высказывания не­мецких диалектологов (К. Хааг, Ф. Вреде, А. Бах), устанавливает категории первичных и вторичных диалектных признаков.

Первичными признаками он называет наиболее резкие откло­нения данного говора от нормы литературной или диалектной, вторичными — отклонения менее заметные. При столкновении ис­следованных им швабских говоров с нормой литературного не­мецкого языка отпадают все наиболее существенные отклонения диалекта от литературной нормы, а менее значительные сохра­няются без изменений. То же происходит и при смешении шваб­ских говоров с франкскими, опирающимися на общефранкское диалектное койнэ и на литературную норму [35, 97—98].

Система гласных тюркского говора деревни Эушта быстрее подвергается смене в тех случаях, когда различие в употреблении гласных между местными тюркскими говорами и татарским язы­ком имеет семантические последствия, т. е. если оно ведет к недо­пониманию или имеет результатом фонетическое совпадение слов местного говора и татарского языка, семантически между собою не связанных, например: эушт. кул означает 'рука', тат. кул имеет значение 'раб', эушт. туc 'coлъ', тат. туc 'береста', эушт. ит 'собака', тат. ит 'мясо' и т. д. [1, 5]. Признаки, совпадение ко­торых не имеет семантических последствий, обычно сохраняются дольше. Существенное значение для судьбы языковых форм имеет<466> факт осознанности или неосознанности различия параллельных форм самими говорящими. При условии, если различия незамет­ны для говорящих, они могут долго сохраняться [1, 7]. Выводы М. А. Абдрахманова в этом отношении совпадают с выводами В. М. Жирмунского.

Некоторые части речи (местоимение) являются более устой­чивыми, чем другие; для сохранения грамматических признаков имеет значение их системный характер (падежные формы одного корня сохраняются лучше, чем формы одного слова, образован­ные от разных корней, звуки лучше сохраняются в дифтонгах и устойчивых словосочетаниях, для судьбы ряда слов имеет зна­чение их внутренняя форма и словообразовательные качества, лучше сохраняются слова, находящиеся в пассивном фонде и т. д. [1, 14].

Какая-либо сильная тенденция в одном из смешивающихся го­воров или диалектов может оказывать значительное сопротивле­ние внешнему влиянию. Среди многих русских говоров Поволжья, подвергающихся значительному украинскому влиянию, нет ни одного, воспринявшего характерное украинское различение глас­ных неверхнего подъема в безударном положении, т. е. сменив­шего произношение типа дамой, пошли, корова, драва на домой, пошли, корова, дрова и т. д. [9, 29]. Это означает, что аканье в русских говорах представляет устойчивую черту их фонологичес­кой системы.

Заслуживает внимания также тезис А. П. Дульзона о двух по­следовательных фазах смешения диалектов. Первая стадия харак­теризуется появлением в речи индивида особых ситуативно обу­словленных, отличных от его родного говора фонетических, мор­фологических и лексических вариантов, а также моделей предло­жения, которые он употребляет только в определенной ситуации. Ситуативные варианты с формальной стороны представляют со­бой сочетание элементов родного диалекта с элементами чужого диалекта (или литературного языка). Прежде всего устраняются особенности, тормозящие процесс общения, т. е. наиболее замет­ные признаки, или так называемые первичные признаки.

Вторая стадия процесса диалектно-языкового смешения начи­нается тогда, когда вторичные признаки языковых систем ста­новятся заметными для всех частей сметанного коллектива и когда носители отступающего говора научаются воспроизводить вторичные, т. е. менее заметные признаки ведущего говора. Сна­чала эти признаки употребляются как ситуативные варианты, потом они становятся факультативными. При устранении парно­сти факультативных вариантов наступает смена языка [30, 15— 22].

Имеются данные, свидетельствующие о том, что при смешении диалектов звуковые изменения совершаются постепенно, захваты­вая слово за словом. В некоторых диалектах сохраняются реликты,<467> не затронутые звуковым изменением. В среднефранкском диалек­те немецкого языка, который был когда-то нижненемецким гово­ром, местоимения dat 'das' и wat 'was', et 'es' и allet 'alles' ос­тались незатронутыми верхненемецким перебоем согласных [31, 156].

Немецкий диалектолог Фрингс даже делает из этого вывод, что следует говорить не о перебое, но о словах с перебоем [77, 9].