Природа языкового знака и его онтологические свойства

Исходя из общей дефиниции знака как материального предмета, стоящего вместо другого предмета или явления, обычно делают два неправомерных вывода: 1) языковой знак — односторонняя сущность; 2) языковой знак — должен быть обязательно материа­лен.

Общеизвестно, что означающее языкового знака (форма знака) существует в двух разновидностях: материальной (звуковая или буквенная) и идеальной. Материальное, в частности звуковой со­став слов и высказываний, отражаясь, обретает форму идеального образа материальной формы знака. Как все идеальное является<111> генетически вторичным по сравнения) с материальным, так и звуко­вой или графический состав языковых знаков выступает первичным по отношению к его психическому образу, отображению. Сущест­вует точка зрения, согласно которой материальная форма знака необходима в процессе общения, а идеальная, т. е. умственный об­раз, необходима для внутренней речи и в процессе познания. По­добное разграничение сфер функционирования двух разных форм знака весьма относительно: в процессе общения материальная фор­ма знака релевантна только для слушающего (воспринимающего) и ее акустическая идентификация происходит на основании уже имеющегося у слушающего умственного образа или представления данной материальной формы знака. Для чисто механических про­стейших семиотических систем, выполняющих функции сигналов, знак прежде всего должен выступать как некая материальная дан­ность, в виде акустического или визуального сигнала. В языковых знаках, особенно словах, его материальная опора (звуковой состав или его чувственный образ) имеет своеобразный статус. С одной сто­роны, из-за теснейшей и неразрывной связи формы знака и его со­держания, из-за автоматизированного характера словесных знаков они обретают такое свойство, которое именуется «прозрачностью для значения». Сущность этого свойства знака сводится к следую­щему: «... воспринимая словесные знаки в отличие от всех других действительных знаков, мы не воспринимаем их материальной фор­мы как чего-то автономного, а как раз наоборот, форма эта слива­ется со значением так, что за исключением случаев нарушения нор­мального акта восприятия мы не обращаем внимания на материаль­ную сторону словесного знака» [56, 203]. С другой стороны, мате­риальная опора слова является часто тем постоянным, неизмен­ным в словесном знаке, что помогает ему оставаться тождественным самому себе в синхронном и диахронном аспектах.

Следовательно, для языковых знаков противопоставление ма­териальной формы знака и ее чувственного образа как в процессе познания, так и в актах общения представляется нерелевантным, а затянувшийся споротом, материален или идеален знак, почти бес­предметен, ибо это лишь разные формы манифестации одной и той же сущности.

Второй характерной чертой любого знака вообще, а языкового в особенности, является его двусторонняя природа. Так, в системе регулирования уличного движения при помощи све­тофора (являющейся классическим примером наипростейшей се­миотической системы) [21], зеленый свет может быть рассмотрен как форма знака, которой соответствует в пределах этой системы определенное содержание, значимость 'проезд, движение разреше­но'. Следовательно, даже при чисто условном, механическом соот­несении того, что выражается (обозначается), и того, при помощи чего выражается (обозначается), элементы данной семиотической системы выступают как двусторонние сущности, имеющие в ее<112> пределах форму знака и его содержание, представ­ляющее собой системную значимость.

Зеленый свет вне сигнальной системы не означает 'разрешение на перемещение, движение', точно так же, как любая корневая или суффиксальная морфема одного языка не имеет никакой зна­чимости в системе другого. Если элемент не имеет никакой значи­мости в данной семиотической системе, он не знак данной системы, а простой физический звук. Билатеральный характер языкового знака представляет одну из его существеннейших черт⁶. Заслуга Ф. де Соссюра заключается не только в том, что он обосновал прин­цип билатеральности языкового знака, но и в том, что он показал, что знак — продукт осознанной деятельности, закрепленный чело­веческим сознанием, психикой. Обе стороны знака — означающее (signans, signifiant) и означаемое (signatum, signifiй) фиксируются в языке в виде абстракций, отображений того и другого, хранятся в сознании говорящих в виде значений (языковых понятий) и чув­ственных образов знаковой формы. Только единство двух сторон знака делает его средством, удовлетворяющим социальным Потреб­ностям данной языковой общности людей.

Говоря о соотношении в языковом знаке означающего и озна­чаемого, следует иметь в виду три разные по степени и характеру обобщения ступени становления знака. На первой ступени форма знака, последовательность фонем или букв, соотносится непосред­ственно с предметным рядом в объективной действительности. Только на этой ступени языковые знаки можно сравнить с обычным знаком, характеризующимся одно-однозначным соответствием оз­начающего означаемому; на этой первой ступени абстракции, за­мещения предмета возможно реальное разделение означающего и означаемого. Связь между ними еще не опосредована человече­ским сознанием, а характер обеих сторон приближает языковой знак на этой ступени к чисто механическим знакам; означающее и означаемое находятся в отношении обозначения. На второй сту­пени становления языкового знака мы имеем дело уже с психиче­скими образованиями: отражение предмета, явления находит свое выражение в виде образа, представления или понятия на уровне сознания (психики) отдельного индивидуума. Здесь не только дру­гая ступень абстракции, но и другая форма соотносящихся сторон знака: означающее и означаемое — обе стороны знака — выступа­ют в идеальной, а не в материальной форме, а это значит, что обе стороны являются уже психическими образованиями. Связь между<113> ними становится обязательной, прочной, и ее расторжение⁷ ве­дет к исчезновению данного знака, т. е. к невыраженности в язы­ковой форме данного содержания. На третьем этапе, на самой выс­шей ступени абстракции, эта связь означающего и означаемого должна быть принята и закреплена говорящим коллективом; оз­начаемое становится всеобщим для данного коллектива, за данным понятийным содержанием закрепляется определенная знаковая форма, и языковой элемент обретает статус языкового знака, где связь означаемого и означающего становится неразрывной. За знаком закрепляется его значение.

Те, кто понимает языковой знак как одностороннюю материаль­ную физическую данность, стоящую вместо другого предмета, явления, обвиняют Ф. де Соссюра в «дематериализации» знака, а следовательно — языка в целом. Общеизвестно, что Созсюр не отрицал субстанционального характера разных сторон знака, ут­верждая, что «... входящие в состав языка знаки суть не абстрак­ции, но реальные объекты» [52, 105]. Подчеркивая своеобразие и произвольный характер связи означающего и означаемого, он увидел в этом факте форму организации языковой системы. Поэто­му критический анализ концепции Ф. де Соссюра может быть на­правлен не на то, что он увидел в знаке как материальное, так и идеальное и при помощи знака задался целью выявить специфи­ческие основы организации конкретных языков, а на то, что он идеалистически решает вопрос о соотношении объективной дейст­вительности, мышления и языка, отведя звукам роль «посредника между мышлением и языком» [52, 112].

Тезис Ф. де Соссюра о языковом знаке как двусторонней психи­ческой сущности нашел в последующем многочисленных сторон­ников; развитие этого тезиса шло в нескольких направлениях.

В глоссематической теории языка знак полностью «дематериа­лизован» и сведен к функции (к взаимообусловленному отношению) формы выражения и формы содержания, к «невещной» данности, к факту отношения, установившемуся между этими двумя функтивами [20; 104, т. I, 99, 141].

Представители функционального понимания сущности языка определяют языковой знак как отношение звукового образа или отдельного звука к той функции, которую он выполняет в языке [66; 67, 83—86; 82, 170—180; 104, т. I, 45—46]. Знак понимается настолько широко, что к категории знаков языка относятся в том чис­ле и фонемы. Несколько иное понимание сущности языкового знака дают те ученые [30; 94; 97; 98], которые рассматривают его как ас­социативную связь, отношение звучания (или его отображения) к определенному смыслу.<114>

Многие исследователи, принимая точку зрения о билатераль­ной природе языкового знака, отстаивают субстанциональное его понимание и считают знаком (особенно словесным) исторически сложившееся и системно детерминированное единство звучания и значения [2; 45; 56; 93, 104, т. I, 273—289].

Оспаривая тезис Ф. де Соссюра о билатеральной природе язы­кового знака, одни ученые сводят знак только к его форме [81] как к средству выражения (sign-expression), другие — только к содержанию.

Так, В. Поржезинский собственно знаком («... знаком нашего мышления вместо представления... предмета или явления нашего опыта») считал содержание слова, а представление звуковой сторо­ны слова — символом [43, 127]. К. Огден и Дж. Ричардс сводили знак также только к его содержательной стороне, называя знаком стимул извне или процесс, совершающийся внутри организма, вы­званный символом [88].

Наконец, тезис о билатеральности языкового знака критикует­ся так, что одноплановость (nonduality) признается, но не в поль­зу формы знака и не в пользу его содержания. Представители Лондонской лингвистической школы отрицают принцип дуализма на том основании, что две стороны знака (выражение и содержание) настолько тесно взаимосвязаны, что невозможно в знаке усмотреть две стороны, две разных сущности в силу их полной идентичности и симметрии. «То, что мы имеем, представляет собой не две сущно­сти (entity) — выражение (an expression) и содержание (content), а одну — знак (the sign)» [71, 74].

Следовательно, в простейших семиотических системах, представляющих собой чисто конвенциональные построения, знаки представляют собой некую физическую данность, материальный (ви­зуальный или акустический сигнал) предмет, стоящий чисто услов­но вместо другого. При такой чисто механической и условной связи означающего и означаемого, при одно-однозначном их соответствии друг другу знаки этого типа допустимо считать односторонними, где форма знака может служить «знаком» чего-то. Различие между знаками механических систем и языковыми знаками заключается не в том, что первые односторонни, а вторые двусторонни, а в том, что они различны по характеру знакового содержания, а соответственно — и по знаковым функциям.

Одним из характерных свойств знака Ф. де Соссюр считал линейный характер означающего. Что же касается характера означаемого, содержания знака, то о нем у Соссюра и его последова­телей сказано очень мало. В связи с этим следует отметить, что спе­цифика языкового знака заключается в его двойственности — в определенном противоречии, которое составляют линейный (дис­кретный) характер означающего и глобальный (недискретный) ха­рактер означаемого.<115>

Если к содержанию языкового знака подходить не с точки зрения генезиса и гносеологического анализа, а в статическом плане, то различные ступени абстракции в означаемом знака сливаются вое­дино и делают содержание знака неоднородным и недискретным. Полнозначный словесный знак как номинативная единица языка может: 1) репрезентировать, обозначать предмет, быть обозначе­нием последнего; 2) служить обозначением, наименованием целого класса предметов, указывая в линейном ряду на один из них, иметь предметное (денотативное) значение; 3) выражать (называть) от­личительные признаки, содержательное понятие о данном классе предметов — сигнификативное значение знака. Поэтому любой полнозначный словесный знак служит обозначением как единич­ного предмета, так и именем целого класса предметов, указывает на конкретный предмет и очерчивает круг подобных предметов, мо­гущих быть названными данным словесным знаком; наконец, та­кой словесный знак выражает — иногда более, иногда менее полно — содержательную характеристику, понятие о данном классе пред­метов.

Одним из специфических и в этом смысле уникальных свойств человеческого языка как системы знаков является то, что более ем­кий по объему и многомерный по структурной организации план содержания не имеет одно-однозначного соответствия более просто­му по форме и меньшему по числу единиц плану выражения. Это давно известное в языке явление «непараллельности звучания и зна­чения» находит в лингвистике различное наименование и разную интерпретацию: явление полисемии и омонимии, синкретизма, разделения языковых сущностей на знаки и незнаки и т. п.

Антиномию неоднозначного соответствия двух планов языка Л. Ельмслев, например, снял в своей теории, выведя из числа язы­ковых знаков те единицы содержания, которые не имеют «открытого» выражения посредством тех или других звуковых последователь­ностей (звуковых сочетаний), назвав их фигурами плана содержа­ния⁸. По Л. Ельмслеву, значение языкового элемента приравни­вается к знаковой функции, а последней обладают лишь те знаки⁹, которые однозначно соотносятся с внешними, экстралингвисти­ческими факторами. Следовательно, как раз то, что составляет осо­бенность языковых знаков — синкретизм форм выражения, по­лисемия словесных знаков, синонимия и омонимия языковых элементов — выведено в глоссематической теории за категорию знакового значения.

Неконгруэнтность (непараллельность) плана выражения и<116> плана содержания предстанет еще более очевидной, если рассмореть языковые знаки, особенно слова, в языке как системе и языке как речи.

В плане выражения процесс говорения, актуальной речи упоря­дочен временем, линейная последовательность фонем есть в то же самое время — временная их последовательность; в плане со­держания временной фактор отсутствует. В системе языка, в от­личие от речи, план выражения не имеет временной отнесенности, а план содержания (значения словарных единиц) носит комулятивный характер, т. е. выступает в каждый исторический момент как результат предшествующего опыта, его нарастания, накопле­ния.

Для языковых знаков, особенно морфем и слов, характерна ли­нейная дискретность означающего, наряду со структурной глобаль­ностью и временной непрерывностью означаемого. Так, например, в именной лексеме русского языка дом форма знака может быть линейно расчленена на три компонента, на три фонемы (единицы второго членения, по А. Мартине [84], или фигуры плана выраже­ния, по Л. Ельмслеву [20]). Содержание же этого словесного зна­ка складывается совершенно по-иному. План содержания данно­го знака, как любого другого полнозначного слова, неоднороден: в нем более общие, абстрактные семантические признаки, прису­щие классу знаков и закрепленные за так называемыми граммати­ческими морфемами [30, 93] противопоставляются более конкрет­ным, менее абстрактным признакам, составляющим его лексиче­ское значение. Так, в словесном знаке дом три семантических приз­нака 'единственное число', 'мужской род', 'именительный падеж' выражены нулевой морфемой, т. е. значащим отсутствием какого бы то ни было элемента плана выражения. Эта совокупность кате­гориальных признаков выражена дифференциально, не материаль­но, а путем противопоставления остальным словоформам парадиг­мы и другим словесным знакам:

дом : стена : окно

дома

дому и т. д.

Помимо общих категориальных значимостей, у словесного знака дом (взятого в его виртуальной форме) есть собственное, ему одно­му присущее смысловое содержание, которое также является не­монолитным: оно складывается из целого ряда исторически на­пластовавшихся семантических признаков, которые составляют определенную структуру в пределах этого знака.

Словесный знак дом функционирует в следующих значениях:

дом₁ — 'строение', 'здание';

дом₂ — 'жилище', 'место жительства человека';

дом₃ — 'семья';

дом₄ — 'жильцы, населяющие дом';

дом₅ — 'домашний очаг', 'родное жилище'.<117>

Если фонемы способны проводить различие между отдельными словесными знаками, например, дом, дым, дам, дум и т. п., то внутрисловное разграничение смыслового содержания проводится совершенно другими средствами языка.

Та или другая последовательность фонем является необходимым, но недостаточным для семантического развертывания общего, вир­туального знака дом. Разграничение проводится путем парадиг­матической его противопоставленности (по сходству или различию содержания) другим словесным знакам или путем синтагмати­ческого контраста в линейном ряду, при их сочетаемости, а чаще и тем, и другим, взятыми вместе. Сравните:

дом ремонтируется ('здание'), содержать дом в чистоте ('жилище'); друзья дома, хозяин дома ('семья'), обрести дом, потерять дом ('родное жилище'), весь дом заговорил ('жильцы дома').

Сравните различные означаемые, соотносимые в русском языке, с одним и тем же графическим элементом означающего в предложе­нии: Огромная стена дома была разрушена с самого начала войны, а кое-где сохранившиеся окна и по сей день смотрят на вас своими пустыми, черными глазами.

Из 18 случаев употребления в приведенном выше предложении означающее — графема а в восьми (отдельно или в комбинации) служит средством выражения категориальных признаков слов, относящихся к разным частям речи: родовые, числовые, падежные различия у именных лексем, признаки лица, наклонения, времена и т. п. в глагольных. В девяти случаях а несет только смыслоразличительную функцию в составе словесных знаков, дифференцируя их. В одном случае а выступает как самостоятельный знак, выпол­няющий функцию обозначения противительной связи в русском языке.

На уровне словесных знаков историческая непрерывность, глобальность означаемого находит свое выражение в явлениях полисемии, лексической и лексико-грамматической омонимии. Наличие в содержании слова признаков разной степени обобщен­ности (грамматических, присущих целым классам и категориям слов, лексических, являющихся принадлежностью единичных словесных знаков), линейность означающего и глобальность, симультанность означаемого создают специфическое свойство непа­раллельности двух сторон языка, свойство, присущее только есте­ственному языку (о понятии симультанности элементов означаемо­го см. в разделе «Специфика языкового знака»).

В отличие от знаков чисто условных систем, где одному означа­ющему, как правило, соответствует одно означаемое, две стороны знаков естественного языка соотносятся друг с другом совершенно по иной пропорции: «одно : несколько» (одно означающее : несколь­ко означаемых) или «несколько : одно» (несколько означающих: одно означаемое). Последствия подобных отношений между озна<118>чающим и означаемым языкового знака огромны и находят свое выражение в так называемых недискретных фактах языка: в поли­семии и омонимии (одно означающее — несколько означаемых), в синонимии и полилексии (одно означаемое — несколько означаю­щих), в наличии в системе языка синкретических и дублетных форм знаков. Дифференциальный характер обеих сторон знака создает почти неограниченные возможности варьирования не только озна­чаемого, но и означающего знака. Определенная автономия двух сторон языкового знака позволяет обозначающему обладать иными функциями, нежели его собственная, а обозначаемому быть выра­женным иными средствами, нежели его собственная форма знака. Это свойство непараллельности двух сторон знака было сформули­ровано С. Карцевским в виде принципа «асимметричного дуализма языкового знака» [30].

Своеобразие в соотношении двух сторон знака заключается не столько в отсутствии одно-однозначного, постоянного соответст­вия означаемого означающему, сколько в факте неконгруэнтной членимости на элементы означающего и означаемого. Каждая из сторон языкового знака имеет свои принципы членимости и свои формы структурной организации, что в свою очередь порождает определенную автономию как означаемого, так и означающего. Эта особенность языковых знаков была определена А. Мартине как принцип двойного членения языковых элементов.

Поэтому едва ли правомерно выделять, как это сделал Ф. де Соссюр [52, 80], в качестве одного из основных принципов внутри-структурной организации языкового знака — линейный характер означающего, не отметив другие принципы, в большей степени определяющие системную организацию языка: глобальный, недис­кретный характер означаемого, дифференциальную природу обеих сторон языкового знака, асимметрию и историческую непре­рывность знака, различие в структурной организации элементов, составляющих означающее и означаемое, произвольность знака.

Произвольность составляет необходимое условие реа­лизации семиотического процесса. Этой черте языковых знаков Ф. де Соссюр придал большое значение и возвел ее в основной се­миотический принцип. Ф. де Соссюр различал два вида произволь­ности знака — абсолютную и относительную [52, 127—129]. Од­нако некоторая непоследовательность и нечеткость в определениях вызвали критику взглядов Соссюра [62, 23—29; 67, 83—86; 83, 145—161; 94, 168—169]. Дискуссия о произвольности языкового знака оказалась длительной по времени, но малоплодотворной по результатам. Причину этого можно отчасти усмотреть в том, что под термин «произвольность» подводились различные понятия: «условность», «немотивированность», «стихийность», «необлигаторность» и др.

Под произвольностью языкового знака прежде всего понимает­ся произвольная, немотивированная при<119>родой вещей связь означающего и озна­чаемого. Ф. де Соссюр называл этот вид произвольности — абсолютной. Аргументом в пользу произвольного характера связи двух сторон языкового знака служит то, что одна и та же вещь или понятие о ней обозначается в каждом отдельном языке произволь­но, различно. Например, русск. бык соответствует англ. bull, нем. Ochs, фр. bњuf. Наличие в каждом языке звукоподражательных слов, где как будто бы имеется некоторая мотивированность связи означаемого с означающим, дало повод оспаривать принцип про­извольности языкового знака. Однако факт наличия в языках подобного рода слов нисколько не отменяет этого основного прин­ципа по двум причинам: во-первых, звукоподражательных слов в словарном составе каждого языка ничтожно мало, во-вторых, даже в словесных знаках этого типа связь означающего с означаемым произвольна. Так, один и тот же звук обозначается в русск. хло­пать (дверью), в англ. — to bang. и т. п.

Ф. де Соссюра критиковали за его «непоследовательность» в обосновании принципа произвольной связи означаемого и озна­чающего: определив знак, отношение двух сторон как форму орга­низации конкретного языка, Соссюр прибегает к экстралингви­стическим факторам — к субстанции, к «обозначаемому предмету», изменяя тем самым основному положению своей теории — понятию знака не как субстанции, а как «формы организации языка».

Под относительной произвольностью языкового знака Ф. де Соссюр понимал также частичную мотивированность при образовании словесных знаков, те ограни­чения, которые накладывает на них словообразовательная систе­ма, мотивированность сложных и производных слов. Соссюр вы­делял так называемые «лексикологические» языки, в которых моти­вированность слов минимальна, и «грамматические» языки, где мотивированность максимальна.

Системная обусловленность языковых знаков была отнесена Ф. де Соссюром к типу относительной произвольности. По этой причине он сводил задачу лингвистики к изучению языка «с точ­ки зрения ограничения произвольности» [52, 128].

Наличие в том или другом языке определенной системы грам­матических классов и категорий слов, парадигматических груп­пировок и синтагматических рядов, различных типов морфологи­ческих и семантических структур словесных знаков и т.п.— есть способ ограничения произвольности знаков, фактор, упорядочи­вающий их функционирование. Следовательно, принцип полной произвольности через разные ступени частичной мотивированности превращается в облигаторный для каждого языка принцип систем­ной обусловленности языковых знаков.

Знак в процессе функционирования подвергается определенно­му воздействию со стороны социальных и — шире — экстралин­гвистических факторов. Под влиянием социальных функций, кото<120>рые он призван выполнять, знак ограничивает свои произвольный характер определенной сферой функционирования (географической, диалектной, социальной, стилистической и т. п.), подвергается сознательному воздействию со стороны носителей языка (литера­турная обработка, нормирование и т. п.).

Произвольность знака можно усмотреть в том, что основным законом его существования является традиция. Каждое поколе­ние принимает язык как эстафету от предшествующего поколе­ния, не имея возможности никакого выбора, и также по традиции передает языковое наследство следующему за ним поколению.

В связи с этим основным законом функционирования знака является то, что последний сопротивляется изменениям, эволюционируя очень медленно, в силу чего в языке откладываются арха­измы, наличествует большое число алогизмов, не объяснимых за­частую ни логикой системной организации, ни логикой обозна­чаемых знаками вещей и явлений объективного мира. Структурная и семантическая мотивированность языковых знаков со временем стирается, знак же продолжает функционировать как в полной ме­ре произвольный. Не случайно наряду с понятием «система» су­ществует понятие «узус».

Произвольность знака сказывается и в том, что не только ин­дивид, но вся языковая общность не в силах управлять законами функционирования знаков. Сознательная регламентация человеком языковых знаков очень ограничена, она ничтожна по сравнению с их внутриструктурной и чисто традиционной предписанностью. Это не исключает, а наоборот, предполагает такие пе­риоды в истории развития конкретных языков, когда язык под­вергается сильной регламентации, сознательному воздействию го­ворящего на языке коллектива (см. гл. «Норма»).

Наконец, произвольность знаков усматривают в их генезисе, т. е. стихийности их возникновения.

Итак, произвольность и мотивированность языкового знака яв­ляются основными координатами существования и движения знаков как в синхронном, так и в историческом аспектах.