Признаки, относящиеся к структурной организации кода

Переходя теперь к характеристике естественного человечес­кого языка с точки зрения его структурной организации, заметим, что среди всех перечисленных выше особенностей языка, характеризующих его с точки зрения предусматриваемых языковым кодом сигналов и сообщений, принципиальная безгра­ничность ноэтического поля языка (и связанная с этим неограни­ченная способность к бесконечному развитию и модификациям) представляется наиболее существенным качеством, присущим лю­бому известному или неизвестному нам языку, заслуживающему этого названия. Поэтому кажется целесообразным использовать это необходимое — и притом специфическое — свойство в каче<152>стве критерия для определения существенности тех эмпирически выделенных признаков структурной организации языковой си­стемы, которые были обнаружены лингвистической наукой в про­цессе наблюдения над конкретными языками, т. е., другими словами, оценивать универсальность и релевантность каждого при­знака именно с точки зрения его соответствия этой априорно при­писанной нами языку особенности, ибо, как отмечал еще Матезиус, «общие потребности выражения и коммуникации, свойственные всему человечеству, являются единственным общим знаменателем, к которому можно свести выразительные и коммуникативные сред­ства, различающиеся в каждом языке» [17, 226].

В этом плане, несомненно, существенным структурным качест­вом языка является то, что каждый языковый знак (а также и элементы знака) имеет отношение к двум способам организации — парадигматическому и синтагматическому, первый из которых предполагает выбор определенных единиц, а второй — их сочета­ние в единицы высшей степени сложности.

Частный случай взаимодействия двух основных актов языко­вой деятельности — селекции и комбинации, а именно отбор еди­ниц номинации и их сочетание в предложение, лежит в основе кон­цепций Матезиуса, предложившего в начале 30-х гг. фундаменталь­ное деление языкознания на ономатологию и синтаксис³⁴, Гарвина, описывающего язык в своей определительной модели, в част­ности, в терминах «двух уровней организации» [40; 41], Милевского, выдвигающего признак «двуклассовости» языкового кода [62].

Все эти концепции восходят в конечном счете к бюлеровскому определению языка как «двупольной» системы «Zweifeldersystem», которая состоит из поля предложения («Satzfeld») и словесного по­ля («Wortfeld»). Это наблюдение Бюлера было развито в работах знаменитого венского психолога Кайнца, противопоставившего человеческий язык, в частности, именно по этому признаку ком­муникативным системам животных, которые, подобно простейшим искусственным системам сигналов, не включающим в свой состав «знаков-наименований», знают знаки только одного типа — «зна­ки-сообщения»³⁵, соответствующие предложениям естественного человеческого языка.<153>

Именно с этим отличием связана возможность составить исчер­пывающий инвентарь сигналов коммуникативных систем жи­вотных или знаковых систем типа системы дорожных знаков — нечто вроде лексического списка семиотем, или «словаря», кото­рый, впрочем, нельзя назвать словарем, так как он содержал бы предикативные знаки, подобные не словам, а предложениям есте­ственного человеческого языка. Характерно, что ничего другого, кроме того, что содержал бы такой инвентарь, системы, распола­гающие знаками только одного типа, выразить не в состоянии.

Напротив, творческий характер языковой деятельности свя­зан как раз с тем, что наличие номинативных знаков и операция комбинации, предусмотренная человеческим языком, позволяет создавать из ограниченного числа слов (60—100 тыс.) практи­чески неограниченное число высказываний.

Так как для целого ряда знаковых систем, содержащих только предикативные знаки, отбор является единственным организую­щим принципом, наличие двух способов организации — отбора и сочетания — может считаться одним из дифференциальных признаков естественного человеческого языка. Важно при этом, что сочетание языковых знаков есть не просто механическое объ­единение равноправных знаков, но дает в результате не­кий сложный знак определенной иерархической структуры, об­ладающий свойством, не выводимым из суммы свойств составляю­щих его элементов. С этой точки зрения сочетание определенных номинативных знаков в знак предикативный, т. е. в знак другого уровня, отличается от возможного сочетания автономных знаков в других системах — например, от комбинации зеленого сигнала светофора, означающего 'движение прямо разрешено' с зеленой стрелкой соседней по горизонтали секции, означающей 'движение направо разрешено' (в языке о подобном механическом соедине­нии, отличном от интеграции единиц в единицу другого уровня, можно, видимо, говорить в случаях объединения законченных предложений в тексте [2; 60], что среди прочего и позволяет согла­ситься с утверждением о том, что категорематический уровень в языке является последним [1]).

Отчетливо иерархический характер имеют и отношения между компонентами знака-наименования в тех языках, в которых авто­номность номинативного знака, т. е. способность функциониро­вать в качестве компонента знака-сообщения (и в предельном слу­чае быть его эквивалентом) несовместима с его элементарностью. В этом случае каждый самостоятельный компонент предложения представляет собой сочетание знака, обозначающего некоторый элемент действительности, со знаком, отдельно выражающим тип отношения этого элемента с другими элементами сообщения (т. е. выражающим так называемые синтаксические значения). Кроме того, различные языки, как известно, считают необходимым вы­ражать некоторые категориальные значения, обязательные для<154> всех членов некоторого класса знаков независимо от потребностей конкретного сообщения (так называемые несинтаксические грам­матические значения).

Целесообразность отдельного знакового выражения для каж­дого элемента опыта и для их обязательных, всякий раз повторяющихся характеристик, оче­видно, связана с принципиальной неограниченностью количества знаков, обозначающих элементы опыта.

Глобальное, нерасчлененное выражение лексического и грам­матического значения, очевидно, увеличило бы в несколько раз и без того огромное количество имеющихся в каждом языковом коде лексических морфем. Поэтому супплетивные образования, подобные, скажем, русским формам местоимений мы — нас, он — его, представляют во всех языках исключение.

Иначе обстоит дело в некоторых простейших неязыковых си­стемах, часто использующих глобальные знаки для выражения определенного сообщения, хотя бы в некоторых сообщениях и присутствовали бы одинаковые (впрочем, одинаковые лишь с точ­ки зрения языкового кода) компоненты — так, например, в си-теме дорожных знаков (инвентарь, которой, впрочем, включает и семиотемы, членимые на меньшие знаковые элементы) означаю­щее семиотемы 'железнодорожный переезд без шлагбаума' (полуиконический знак, изображающий паровоз) не имеет никаких общих элементов с означающим семиотемы 'железнодорожный переезд со шлагбаумом', кроме формы и окраски фона (равносто­ронний треугольник с красной окантовкой), общих для всех «пре­дупреждающих знаков». Ограниченный инвентарь семиотем поз­воляет в подобных случаях предпочитать синтагматическое удоб­ство удобству парадигматическому.

Представляется несомненным, что наличие во всех языках по меньшей мере двух типов знаков — номинативных и предикатив­ных — непосредственно связано с безграничностью языкового по­этического поля: в самом дело невозможно себе представить, чтобы каждой ситуации, которая может быть предметом сообще­ния, соответствовал бы особый нечленимый знак. Поэтому эта отмеченная еще Бюлером особенность должна быть признана одним из универсальных свойств языка. Так как количество типов зна­ков различных уровней (или различной степени сложности) может не совпадать в конкретных языках, можно утверждать в общей фор­ме, что универсальным специфическим каче­ством языка является наличие более чем одного типа знаков, при­чем всякий языковый знак, по удачной формулировке Якобсона, «состоит из конституентных знаков и/или встречается только в комбинации с другими знаками» [49, 158].

Не менее очевидно безграничности поэтического поля языка и неограниченным возможностям расширения знакового инвен­таря соответствует наличие двух «уровней структурации — зна<155>кового и не-знакового» [40], т. е. принцип построения знаков из ограниченного числа не-знаковых элементов, или фигур выраже­ния и содержания — как это было убедительно показано в рабо­тах Мартине — с одной стороны, и Ельмслева — с другой. В са­мом деле, включение в инвентарь некоторого нового знака есть не что иное, как новое сочетание уже известных элементов выражения, представляющее собой означающее этого нового знака, и новое сочетание уже известных элементов содержания, представляющее собой означаемое этого нового знака. Так, например, означающее знака протон было новым в момент создания этого знака только в том смысле, что это было новое сочетание уже известных фигур выражения, а именно фонем п, р, о, т, о, н, а его означаемое было новым только в том смысле, что это было новое сочетание тоже уже известных элементов содержания, а именно: 'положительно заряженная частица, входящая в состав атома' (тот факт, что наз­ванные компоненты неэлементарны, т. е. в свою очередь разла­гаются на семантические компоненты, не имеет принципиального значения, так как это все равно односторонние единицы содержа­ния, поскольку ни один из них не имеет в данном случае собствен­ного означающего, т. е. является здесь не знаком, а фигурой).

Едва ли целесообразно считать этот новый знак результатом сочетания известных знаков, для которого изобретается сокращен­ное означающее, как это делают некоторые противники существо­вания фигур содержания — например, Серенсен (ср. его интер­претацию приведенного выше примера в [74]) — на том основании, что каждый компонент означаемого данного знака может высту­пать и в качестве целого означаемого самостоятельного знака. Ведь и фигуры выражения, существование которых в языке, ка­жется, никто не подвергает сомнению, в принципе могут в одних случаях быть компонентами означающего знака, а в других — означающими самостоятельных знаков — например, в слове сок каждый из трех компонентов означающего может быть самостоя­тельным означающим.