logo search
Пособие Калиткина

Городское просторечие

В 1800 г. без малого 90% всего населения Европы проживало в сельской местности (точнее, 88,1% в Европе до Урала; 86,2% в Европе без России). Это подавляющее преобладание сельского населения было глубоко укоренившимся и чрезвычайно прочным. Накануне Первой мировой войны 70% европейцев все еще жили вне городов. Демографы считают, что превращение их в меньшинство произошло после 1945 г., став одним из следствий Второй мировой войны.

История и культура России не выходят из общеевропейского контекста: на долю горожан, согласно переписи 1926 г., приходилось только 18%, и вплоть до Великой Отечественной войны большинство населения РСФСР составляли сельские жители. Только во второй половине века у нас также началась урбанизация, вызвавшая бурное развитие соответствующей подсистемы национального языка.

В мировой лингвистике нет единого устоявшего термина, который обозначал бы данный функциональный вариант. Французские ученые используют обозначение «народный язык», английские и американские –  «нестандартный язык», отечественные – термин «городское просторечие».

На фоне терминологического разброса данная подсистема не получила пока и строгой научной дефиниции. Приведем рабочее определение: городское просторечие – это спонтанная, неподготовленная речь горожан с некачественным образованием, которые в силу этого имеют маленький словарный запас и не владеют нормами и правилами литературного языка.

В отличие от территориальных говоров, локальная окраска городского просторечия сглажена. Конечно, определенные отличия в речи малообразованных томичей, жителей Владивостока и Калининграда существуют, но они не столь существенны, как в соответствующих говорах.

Просторечие устанавливает сложные отношения не только с литературной подсистемой русского языка, но и с его диалектами и жаргонами. Суть этих отношений – взаимодействие и конкуренция систем и системных явлений. Если считать, что просторечие обслуживает коммуникацию в рамках массовой культуры, то, по мнению В.В. Химика, данный феномен цивилизации располагается между элитарной и традиционной культурой и профессионально-групповыми культурами.

Некоторые лингвисты говорят о том, что сегодня данная форма языка внутренне неоднородна и распадается на «традиционное» просторечие и «деловое просторечие». Этот последний слой предполагает относительно новые ненормативные единицы, которые часто встречаются в речи чиновников, деловых людей разных социальных уровней.

Одной из ярких примет городского просторечия является смешение сниженных и высоких языковых средств. Не менее колоритным признаком стало и феноменальное расширение современных просторечных апеллятивов при отсутствии удовлетворяющего социум варианта в литературном языке.

До революции в России в качестве письменного апеллятива функционировали преимущественно формы господин / госпожа, а апеллятивы милостивый государь / милостивая государыня и сударь / сударыня уже воспринимались как устаревшие и ограниченные в употреблении. В устной коммуникации при социальном неравенстве ее участников использовалась апеллятивная триада барин / барыня / барышня. Она передавала информацию не только о гендере коммуникантов, но и о статусе замужности / незамужности женщины. Подобные смыслы чрезвычайно важны практически во всех европейских культурах, и в обслуживающих их литературных подсистемах также развились апеллятивные триады.

 После революции 1917 г. старые апеллятивы официально отменили в связи с их идеологической окраской, введя новый – товарищ. Его функциональную неполноценность определяет, прежде всего, снятие гендерной отнесенности. Все же через несколько десятилетий он прижился и начал удовлетворительно выполнять свои функции. Апеллятив гражданин / гражданка никогда не выходил за пределы сферы правоотношений.

В связи со вторым идеологическим поворотом русская лингвокультура вновь осталась без общенационального литературного апеллятива. Вернувшиеся варианты господин / госпожа полностью приняты лишь в бизнес-сообществе. Слово товарищ официально функционирует сейчас только в армии. Медицинские и научные круги нашли выход в апеллятиве коллега, остальные носители литературного языка – в глагольной форме извините.

 В просторечие же апеллятивный ряд принципиально открыт: мужчина, мужик, отец, папаша, дед, дедок, братишка, братан, шеф, командир, начальник, кореш, чувак, земляк, земеля, пацан (лингвисты настаивают, что обращений к мужчинам существенно больше в любой лингвокультуре); женщина, мать, мамаша, бабка, тётка, сестрёнка, девушка, дама, дамочка и т.д.

На уровне произношения городское просторечие характеризует активное проявление так называемой тенденции к экономии речевых усилий. Она действует во всех языках мира, но в их кодифицированных подсистемах ее проявления ограничены орфоэпическими нормами и правилами. В городском просторечье, где данные нормы и правила не работают, появляются формы типа сёдня, щас, здрасьте, грит. В этот ряд хорошо вписались и диалектизмы чё и ничё.

Остальные просторечные отступления от норм фонетического уровня группируются, во-первых, вокруг вопросов акцентуации (ударения): километр, ворота, туфля, подвернула ногу, ушиб голову, послала, загнала, понял, начал, звонит; во-вторых, они связаны с нарушением твердости / мягкости согласных в определенных позициях. Обычно нарушения нормы возникают в заимствованных словах типа бассейн, спортсмен, крем, рейс, академия, сессия.

Грамматические просторечные ошибки представляют собой нарушения форм рода: туфель, сандаль, мыш, статуй, мозоль (м.р.); повидла, рояль, тюль, шампунь (ж.р.); фамилие, день рождение (ср. р.); падежных форм: пьёт какаву, ходит без пальта, спит в бигудях, купила ивасей, нет время, не хватает стулов, много делов; местоименных форм: ихний, ейный, евоный, у ней; форм степеней сравнения прилагательных: красивше, длиньше, ширьше, ширее; личных форм глаголов: хочим, хочите, хотишь, хотит, мурлыкает, пекёт, берегёт, лягет, ездию, броюсь; возвратных форм глаголов: играться, стираться; форм повелительного наклонения: ехай(те), едь(те); форм наречий: откеда / оттеда, дотудова, теперича, маленько и т.д.

Просторечный лексикон включает «простонародные» единицы типа мамаша, пацан, окромя, опосля, сперва; устаревающие номинации вроде слов посиделки, портки; такую обсценную лексику (цензурные ругательства), как сволочь, лоботряс; экспрессивы жрать, психануть, рыло, лезть в бутылку; сниженную лексику типа конопатый, валандаться, задарма, раз плюнуть и т.д.

Кроме того, выделяется обширная группа просторечных словообразовательных вариантов литературных лексем: беспременно, вдарить, вдругорядь, вертаться, враз, вскорости, втихаря, вчерась, давеча, далече, дожидаться, дозволить, завсегда, зачать ‘начать’, издалече, кажинный, кажись, куплять, нагинаться, надсмешка, насмеливаться, незнамо, неужто, озоровать, окромя, ослободить, откудова, отпущать, оченно, побечь, пожалиться, сзаду, скрозь, снутри, спервоначала, сродственник, стращать, сурьёзный, токмо, тутошний, убивство, ужасть. При этом выделенные лексемы еще в XIX – начале XX в. считались нормативными и встречались у классиков: Иных уж нет, а те далече (А.С. Пушкин. «Евгений Онегин»); Где был? Скитался сколько лет? Откудова теперь? (А.С. Грибоедов. «Горе от ума»); Будто вчерась токмо познакомились (М.Ю. Лермонтов. «Княгиня Лиговская»); Дом был деревянный, оштукатуренный только снутри (Л.Н. Толстой. «Война и мир»); Дедушка хотел что-то сказать, но не насмелился (И.А.Бунин. «Суходол»).

Хорошо известна носителям современного русского языка группа просторечных ЛСВ многозначных литературных глаголов: вкатить, заехать, залепить в значении ‘ударить’, стянуть ‘украсть’, надуть ‘обмануть’, накатать ‘написать’, шпарить, резать, чесать ‘бойко говорить’.

Отдельная область просторечного словаря – так называемые «ложностыдливые», или «мещанские», эвфемизмы: кушать (по отношению к себе или к взрослому человеку), отдыхать ‘спать’, купаться ‘мыться’ и т.д.

 

Заимствованная лексика попадает в городское просторечие через посредничество литературного языка, нередко изменяясь на уровне формы. При этом возможно:

У заимствованных полисемантов в просторечной подсистеме сохраняется только одно значение, например: мотив ‘мелодия’ (нет ЛСВ ‘повод’), дисциплина ‘поведение’ (нет ЛСВ ‘отрасль знания’), анализ ‘листок с результатами лабораторных медицинских исследований’ (нет ЛСВ ‘разложение; процесс, противоположный синтезу’). Кроме того, возможен перенос значения с более высокого уровня абстракции на более низкий: рахит ‘ребенок, больной рахитом’, лимит ‘человек, работающий по лимиту’, бульдозер ‘водитель бульдозера’.

Ярчайшей приметой городского просторечия является употребление иноязычных слов в несвойственном им лексическом значении. В сборнике «Русская разговорная речь. Тексты» (1978) приведены примеры магнитофонных записей речи москвичей, сделанных в 1970-е гг.: Тов. Иванов с апогеем рассказывал. Он говорил с экспромтом. Врач констатировал ей лечиться в санатории. Вы посмотрите на этот эпизод [указательный жест на плохо вшитый рукав].

В целом движение лексем из просторечия в литературный язык не исключено. Так, «Словарь Академии Российской» (1789–1994) квалифицирует как просторечия слова свадьба, молодиться, молодёжь, плутать, ковылять. Словари XIX в. уже не дают этих помет. Сравнение словарей Д.Н. Ушакова (1935–1940) и С.И. Ожегова и Н.Ю. Шведовой (1992, переработанное изд. 1994) также показывает, что некоторые единицы утратили свою нелитературную маркированность и функционируют в литературном языке в качестве разговорных: показуха, учёба, вкалывать ‘много, интенсивно работать’.

Если рассматривать просторечие как функциональный регистр, то надо иметь в виду следующее обстоятельство. Еще в начале XX в. между речью людей образованных и городских низов существовала резкая и однозначная граница. Ее нарушение интеллигентным человеком влекло общественное осуждение. Со второй половины столетия все чаще возникают коммуникативные ситуации, в которых намеренно актуализуются ненормативные единицы с целью языковой игры. В подобных случаях следует помнить об одном ограничении: говорящий должен быть уверен, что слушающий понимает специфику употребления просторечий. Он осознает, что его собеседник вполне владеет языковой нормой. Иначе коммуникативный акт будет сорван и его участники будут решать морально-этический вопрос: стоит ли сообщать говорящему о нарушении языковой нормы и в какой форме это делать.

Лингвисты и социологи неоднократно делали вывод, что состояние языка взаимосвязано с состоянием общества, им пользующегося. Когда социальная стратификация устойчива, то речь людей, принадлежащих к разным сословиям, классам и группам, обнаруживает значительные различия. С другой стороны, в обществах со сформировавшейся «вертикальной мобильностью» и развитой массовой коммуникацией социальные различия в языке оказываются менее резкими.

Речевые навыки – один из самых устойчивых элементов психики. В силу этого просторечие не уступает место литературному языку автоматически при смене социального статуса человека. Доказано, что изменения в речевых навыках намного отстают от психологической и интеллектуальной эволюции индивида. Вначале формируется лишь более или менее сознательная ориентация человека на новые, социально престижные в его новом окружении образцы речи. Еще не владея языковыми нормами, он начинает отталкиваться от просторечия как от «неправильной», «неграмотной» речи. Однако овладеть литературной нормой без качественного образования невозможно.

Ученые отмечают, что в последнее время носители просторечия «помолодели», их социальное положение стало более высоким, роли – более значительными, но невладение литературной подсистемой и удручающая бедность словаря остались прежними. Современных носителей просторечия характеризуют не столько уровень образования и среда их деятельности, сколько определенные качества личности, их установки по отношению к языку и обществу в целом, девиз «все можно». Именно в их круге зарождаются те тенденции, которые ведут к обеднению языка: в частности, потеря синонимов, расширение лексического значения слова вплоть до его прямого искажения, неразличение паронимов, пренебрежение отличием абстрактного и конкретного уровня в семантике единиц, широкая плеонастичность речи и т.д.