4.4. Микросоциолингвистика

Микросоциолингвистика – направление социолингвистических исследований, занимающееся изучением того, как язык используется в малых социальных общностях⁷³. Большие и малые социальные общности различаются не только количественно, но и качественно: закономерности, наблюдаемые при использовании языка в малом социальном коллективе (например, в семье, игровой, производственной группе), часто "не действуют" или действуют не так в больших человеческих совокупностях, и наоборот.

Долгое время в социолингвистике преобладали работы, объектом которых были процессы и отношения крупного масштаба, присущие либо обществу в целом, либо значительным социальным и этническим совокупностям людей. Языковые процессы и отношения, характеризующие взаимодействие людей в малых общностях, привлекали к себе меньшее внимание. Правда, мнение относительно важности изучения малых групп с позиций социолингвистики высказывалось неоднократно. Например, Р. Белл писал, что поскольку «членство в группе почти наверняка имеет языковые индикаторы – внутригрупповые признаки фонологического и лексического характера, которые сразу определяют данную группу и исключают "чужаков", - постольку лингвистика должна расширить свою сферу, включив в себя описание употребления языка в малых группах», и при этом она не может "игнорировать тот факт, что уже существует экспериментальная методика, принесшая результаты, которые можно переосмыслить в социолингвистических терминах" [Белл 1980: 145-146].

Однако конкретные работы, исследующие особенности общения людей в тех или иных группах, весьма немногочисленны как в отечественном языкознании, так и за рубежом. Между тем несомненно, что исследование поведения людей как членов малых групп дает многое для характеристики вообще социального поведения человека. Без такого исследования невозможно правильно судить о многих сторонах речевого поведения человека как существа социального; кроме того, свойства индивида как говорящего, как "производителя" определенных высказываний обнаруживаются прежде всего в пределах подобных групп (а не в обществе в целом).

Таким образом, микросоциолингвистика ставит в центр внимания исследователей человека и его непосредственное окружение, в то время как макросоциолингвистика обращена к проблемам, характеризующим целое общество или крупные социальные объединения людей. Те же группы, о которых нередко идет речь и в макросоциолингвисти-ческих работах, – например, лица определенного возраста, пола, уровня образования (см. раздел "Массовые обследования" главы 5), – это группы условные: члены таких групп не находятся в контакте друг с другом, не общаются.

Микросоциолингвистика – дисциплина, безусловно, языковедческая (как и вообще социолингвистика), поскольку объектом ее является язык, хотя и в специфическом вну-тригрупповом использовании. Однако она тесно связана с другими науками о человеке, прежде всего с психологией и социальной психологией, у которых она заимствует некоторые ключевые понятия. Таковы, например, понятия социальной роли, малой группы и всех разновидностей малых групп: формальной / неформальной, референтной (эталонной), первичной / вторичной и другие, понятия лидера и аутсайдера, конформного – неконформного поведения и некоторые другие. Часть этих понятий была рассмотрена нами выше (см. также [Крысин 1989а]), другие будут проиллюстрированы в данном разделе на конкретных примерах.

Проблемы, которыми занимается микросоциолингвистика, можно сгруппировать в два концентра, как бы отвечая на вопросы: 1) каков язык, используемый (или каковы языки, используемые) в данной малой социальной общности? 2) как используется этот язык (эти языки) в данной малой общности ее членами?

Ответы на эти вопросы лишь на первый взгляд кажутся тривиальными и заранее известными: если данная группа существует в пределах некоего объемлющего ее социума (нации, страны, этноса и т. д.), то члены группы должны использовать во внутригрупповом общении те же языковые образования, которые функционируют во всем социуме.

Однако наблюдения показывают, что социально-групповое обособление людей с необходимостью включает и момент лингвистический: язык, которым пользуются члены группы, оказывается не совсем тем же, что общенациональный язык (или какие-либо его подсистемы). Одно из свидетельств этого – существование так называемых семейных языков: общеупотребительные языковые средства претерпевают здесь иногда значительные трансформации. С этим можно сравнить также выработку особых "языков" в группах, члены которых объединяются по производственным, игровым, спортивным или каким-либо еще интересам (подчеркнем, что имеются в виду не социальные и профессиональные жаргоны вообще, а вырабатываемые в пределах достаточно узких групп специфические средства общения).

В связи с этим можно вспомнить наблюдение Л. Н. Толстого, описанное им в повести "Юность" и касающееся особенностей поведения, в частности речевого, членов узкого кружка или одной семьи. Характеризуя способность к взаимному пониманию между такими людьми, он писал: "Сущность этой способности состоит в условленном чувстве меры и в условленном одностороннем взгляде на предметы. Два человека одного кружка или одного семейства, имеющие эту способность, всегда до одной и той же точки допускают выражение чувства, далее которой они оба вместе уже видят фразу; в одну и ту же минуту они видят, где кончается похвала и начинается ирония, где кончается увлечение и начинается притворство, – что для людей с другим пониманием может казаться совершенно иначе. Для людей с одним пониманием каждый предмет одинаково для обоих бросается в глаза преимущественно своей смешной, или красивой, или грязной стороной. Для облегчения этого одинакового понимания между людьми одного кружка или семейства устанавливается свой язык, свои обороты речи, даже слова, определяющие те оттенки понятий, которые для Других не существуют <...>. Ни с кем, как с Володей, с которым мы развивались в одинаковых условиях, не довели мы эту способность до такой тонкости. Например, у нас с Володей установились, Бог знает как, следующие слова с соответствующими понятиями: изюм означало тщеславное желание показать, что у меня есть деньги, шишка (причем надо было соединить пальцы и сделать особое ударение на оба ш) обозначало что-то свежее, здоровое, изящное, но не щегольское; существительное, употребленное во множественном числе, означало несправедливое пристрастие к этому предмету и т. д., и т. д. Но, впрочем, значение зависело больше от выражения лица, от общего смысла разговора, так что, какое бы новое выражение для нового оттенка ни придумал один из нас, другой по одному намеку уже понимал его точно так же".

Использование подобных специфических средств общения может отличаться рядом особенностей. Иначе говоря, на один вид специфичности – в наборе средств – как бы накладывается второй ее вид – в комбинировании этих средств и в их функциях. Например, для внутригруппового общения характерна символьная функция языкового знака (наряду с номинативной и оценочной): определенные слова, обороты, типы произношения приобретают свойство символа принадлежности говорящего к данной группе. Это связано с одним из мотивов, которыми руководствуется говорящий в своем внутригрупповом поведении: показывать своей речью, что он принадлежит к данной группе, что он "свой".

Не овладев такого рода символами принадлежности к группе и, шире, принятой в данной группе манерой общения, человек не может с полным правом претендовать на место в этой группе и нередко оказывается на ее периферии. У. Лабов пишет, что положение аутсайдера, в терминологии У. Лабова – изгоя (lame), имеет языковое следствие: аутсайдер плохо усваивает культурные и языковые нормы группы [Labov 1972]. Однако часто причина и следствие меняются местами: именно манера речи, если она отличается от принятых в группе речевых стереотипов, мешает человеку влиться в группу, чувствовать себя в ней "своим".

Другим примером специфики использования языковых средств во внутригрупповом общении может служить формирование групповых шаблонов речи. Подобно тому как в процессе совместной деятельности у людей вырабатываются определенные стереотипы поведения, регулярность коммуникативных контактов между членами группы ведет к выработке речевых шаблонов. В качестве последних могут выступать отдельные языковые единицы, различные фрагменты высказываний и диалогов, имевших место в прошлом группы (или кого-либо из ее членов), своеобразные формы начал и концовок тех или иных речевых актов, также отражающие общий коммуникативный опыт данной группы, цитаты – как из литературных произведений, так и из устных высказываний какого-либо члена группы, в частности лидера, и т. п. При этом шаблон (вопреки своему названию!), как правило, используется в эмоциональном контексте, специально – шутливо, ёрнически, с пародийными целями и т. д. – обыгрывается, и тем самым к нему привлекается внимание окружающих.

В качестве иллюстрации приведем небольшой отрывок из повести Д. Гранина "Зубр":

« – На меня давила его [Н. В. Тимофеева-Ресовского] речь, интонация, словечки. Мы все повторяли за ним: "трёп", "душеспасительно", "душеласкательно", "это вам не жук накакал", "досихпорешние опыты" – прелесть, как он умел играть голосом, словами. "Кончай пря!" – в смысле пререкания. "Что касаемо в рассуждении..." - Сплошной бонжур! - добавил я. – Заметили? И это тоже... Сила влияния или обаяния его личности были таковы, что люди, сами того не замечая, перенимали его выражения, его манеры».

Если характеризовать внутригрупповое устное речевое общение в целом, то необходимо отметить две тенденции: к свертыванию, элиминации таких средств, которые называют объект речи, и, напротив, к детализации таких средств, которые характеризуют, оценивают его. Это происходит вследствие того, что общий опыт членов группы, приобретенный в процессе совместной деятельности и взаимного общения, служит надежной опорой для полного взаимопонимания и без эксплицитного называния предмета речи. Однако обмен характеристиками этого предмета речи, его оценками со стороны разных членов группы часто составляет самую суть внутригрупповой коммуникации.

Иначе говоря, для речи человека как члена определенной малой группы характерны предикативность и оценоч-ность при слабой выраженности чисто номинативного аспекта. В этом отношении устное общение членов малой группы в большей степени, чем какой-либо другой жанр разговорной речи, обнаруживает сходство с внутренней речью: постоянство состава общающихся и их опора на общий совместный опыт делают малую группу как бы единой "коллективной личностью", для которой многое в предмете речи является само собой разумеющимся и поэтому не нуждается в назывании.

Весьма популярными в микросоциолингвистике являются исследования речевого общения в человеческих диадах и триадах – например, общения врача и пациента, мужа и жены, учителя и ученика, судьи, подсудимого и адвоката и т. п. Детальное исследование особенностей речевого поведения членов таких "микрогрупп" вскрывает механизмы, управляющие подобным поведением при различном соотношении статусов и ролей коммуникантов. Примером такого скрупулезного микроанализа речевого взаимодействия является книга У. Лабова и Д. Фэншела "Терапевтический дискурс. Психотерапия как общение" [Labov, Fanshel 1977], в которой на основании изучения конкретного материала бесед психотерапевта с пациентами формулируются общие правила, характеризующие речевую тактику коммуникантов и различные ее проявления как в вербальном, так и невербальном поведении (жестах, мимике, смене поз и т. п.).