3.4. Смена ориентиров в языковой политике

Процессы, шедшие в советском обществе, не могли не отражаться на национально-языковой политике. Дореволюционная культурная прослойка там, где она имелась, в сферу национально-культурного строительства допускалась неохотно; многие уже в 1920-е годы были репрессированы по мотивам националистической, буржуазной, религиозной, байской и тому подобной пропаганды. Новые кадры из национальных меньшинств были нужны не только для решения культурно-образовательных проблем, они требовались для создания национального партийно-государственного аппарата. С начала 1920-х годов существовала сеть коммунистических университетов, предназначавшихся, в частности, для подготовки национальных кадров. Е. Д. Поливанов, преподававший одно время в таком вузе, возмущался равнодушием типичного студента к проблемам собственной культуры, недоумевавшего, зачем, кроме русского, учить еще и родной язык: "Грубо говоря, он получил образование как представитель русского языка, а в качестве представителя родного языка остался <...> обывателем" [Поливанов 1927: 77].

Объективно "обыватель" был прав. Национальная интеллигенция, для которой этнический язык обладал высоким престижем, в результате политических репрессий все больше редела. С точки зрения советской власти любой, имевший какие-то цели, отличные от построения коммунизма, пусть даже не противоречившие и подчиненные ей, оказывался попутчиком. Новая образованная прослойка каждого национального меньшинства, в особенности ее партийно-административная часть, была двуязычной, при этом использование родного языка ограничивалось бытовыми ситуациями. В следующем поколении русификация большей части образованного слоя оказывалась неизбежной. Именно тогда были заложены основы печального положения, на которое жалуется современный исследователь: "Пока у финно-угорских народов России нет потомственной городской интеллигенции <...> проблемы возрождения марийских, мордовских и других языков и культур будут встречать большие трудности на пути своего решения" [Кондрашкина 199: 14–15].

Для партийно-государственного аппарата развитие национальных культур, и в частности языков, никогда не было целью. Целью было распространение новой идеологии. На XVI съезде ВКП(б) (1930) И. В. Сталин резюмировал задачи национальной политики следующим образом: "...Расцвет национальных по форме и социалистических по содержанию культур в условиях диктатуры пролетариата в одной стране для слияния их в одну общую социалистическую (и по форме, и по содержанию) культуру с одним общим языком, когда пролетариат победит во всем мире" (Сталин И. В. Соч. Т. 12. С. 369). Победа мировой революции откладывалась, а объективные интересы государства требовали знания русского языка от всех его граждан. Национальная школа не справлялась с этой задачей должным образом, что стало очевидным к середине 1930-х годов. Изучение двух алфавитных систем тормозило обучение русскому языку в национальных школах и местных языков в русских школах республик. Н. К. Крупская, заместитель наркома просвещения и один из основных теоретиков советской педагогики, в то время "писала, что буржуазные националисты под разными предлогами усиленно загораживали батракам и беднякам доступ к русскому языку, а великодержавные шовинисты, по сути дела, помогали расцвету местного национализма" [Исаев 1979: 260].

Намечавшийся поворот к повышению роли русского языка прежде всего сказался на положении в только начавших создаваться школах народов Севера. В школах для ке-тов и ительменов в 1934 г. было решено вести преподавание целиком по-русски, а в остальных школах народов Севера вводить изучение русского языка со второго класса и с третьего переводить на него обучение. Годом позже было принципиально решено, что все северные письменности надлежит перевести на кириллицу.

На Всероссийском совещании наркомпросов автономных республик в августе 1936 г. отмечалось, что перевод национальных языков на русский алфавит облегчит изучение русского языка. В 1936 г. отказались от латиницы кабардинцы и черкесы, в 1937 г. – балкарцы и карачаевцы (инициатива оба раза шла от Кабардино-Балкарии). В 1938–1939 гг. осуществлялся массовый переход языков народов РСФСР на кириллицу, а в 1940 г. кириллическими алфавитами пользовались уже почти все языки Советского Союза. "В настоящее время, – писал в сентябре 1939 г. Б. Гранде, один из активных сотрудников уже распущенного ВЦК НА, – латинизированные алфавиты уже не в состоянии обеспечить дальнейший культурный рост народов СССР <...>. Переход на новый алфавит на основе русской графики народы СССР встречают как праздник социалистической культуры" [МСЭ. 2-е изд. Т. 10: 288].

Выступая в декабре 1936 г. с докладом о проекте Конституции СССР, Сталин сказал: "В Советский Союз входят, как известно, около 60 наций, национальных групп и народностей" (Сталин И.В. Вопросы ленинизма. 11-е изд. С. 513). Откуда это "известно" и как согласуется с только что опубликованным ВЦК НА списком в 102 народности, было непонятно. Эта мысль вроде бы не получила развития в директивных разъяснениях, но ею приходилось руководствоваться¹⁴³.

"Сталинская" конституция, как и предыдущие, гарантировала равноправие всех народов и языков, право обучения в школе на родном языке. Однако реализация этого права за пределами соответствующих республик и автономий постепенно сошла на нет. Статус национальных районов, сельских и поселковых советов в законах закреплен не был; в ходе постоянных административных реорганизаций к концу 1930-х годов большая их часть была упразднена, а оставшиеся существовали лишь формально. В послевоенные годы национальных районов уже не было; как память о прошлом в единичных случаях "национальные" прилагательные оставались в названиях в юридическом отношении ничем не выделявшихся административных единиц (например, Нанайский и Ульчский районы в Хабаровском крае).

Важной вехой в смене языковой политики стало постановление ЦК ВКП(б) и Совета народных комиссаров от 13 марта 1938 г. "Об обязательном изучении русского языка в школах национальных республик и областей". По этому постановлению обучение русскому языку в школах РСФСР следовало начинать с первого класса, в остальных союзных республиках – временно – со второго или третьего. Стал набирать темпы процесс закрытия национальных школ, особенно для "нетитульных" народов [см. Алпатов 1997: 87–89]. Постоянно провозглашавшийся ранее курс на полное равноправие языков в области образования на деле стал сворачиваться. Рядовые представители малых народов нередко приветствовали отказ от коренизации образования, поскольку качество обучения в русских школах было выше; именно в них предпочитали отдавать своих детей и представители номенклатуры, независимо от национальности. Параллельно форсированными темпами шла кириллизация алфавитов. Происходило это в обстановке массовых репрессий. "Представители сформировавшейся до революции национальной интеллигенции <...> погибли почти полностью <...>. Поредели кадры подготовленных» уже в советское время специалистов. Русские ученые в целом пострадали меньше, но многие потери были невосполнимы" [Алпатов 1997: 82]. Органа, координирующего языковое строительство, теперь не стало (ВЦК НА распущен в 1937 г.). При утверждении новых алфавитов "решающее слово оставалось за малокомпетентными местными властями, часто принимавшими непродуманные решения <...>. В целом качество алфавитов ухудшилось по сравнению с латинскими, и усилился разнобой, поскольку унификацией больше уже никто не занимался" [Алпатов 1997: 82]. Впрочем, в одном отношении унификация была проведена – независимо от фонематической системы конкретного языка в новые кириллические алфавиты был полностью включен набор русских графем, поскольку заимствования, как правило, стали писаться в соответствии с нормами русской орфографии. Немногочисленные исключения делались лишь для старых и хорошо освоенных заимствований.

В части союзных республик наметилось усиление позиций титульных народов и их языков. В Грузии это вылилось в окончательное причисление всех картвельских народов к грузинам на правах этнографических групп¹⁴⁴, развитие письменных форм их языков прекратилось. В Абхазии и Южной Осетии в 1938 г. был введен грузинский алфавит (до перехода на кириллицу в 1954 г.). Тем самым фактически возникло два осетинских языка на базе иронского диалекта¹⁴⁵. В Азербайджане был взят курс на ассимиляцию всех национальных меньшинств, кроме армян, русских, евреев. Прекратили существование Талышский и Курдский национальные районы, были свернуты публикации на этих языках (в соседней Армении, где курдов было значительно меньше, курдская школа и периодика продолжали существовать). По данным переписей, официальная численность курдов в Азербайджане за 1926–1959 гг. сократилась с 36 тыс. человек до 1,5 тыс., талышей – с 77 тыс. человек до 0,2 тыс. В Таджикистане памирские народы, несмотря на наличие автономии (Горно-Бадахшанская АО), составили особую категорию горных таджиков, начавшая было развиваться шугнанская письменность была запрещена.

Полтора десятка народностей в конце 1930-х годов утратили письменность [Базиев, Исаев 1973: 121; Алпатов 1997: 85], причем среди них оказались и такие крупные, как тверские карелы, которых в 1939 г. было 107 тыс. человек. В одних случаях принимались решения о "нецелесообразности" создания письменности на кириллице, в других письменность попадала под запрет как "вредительская". Так, с арестом Е. Р. Шнейдера, разработчика латинской и кириллической удэгейских письменностей, из школьных библиотек и у самих учащихся изымались и публично сжигались все книги, включая и небольшой сборник удэгейских сказок¹⁴⁶, в котором трудно было усмотреть явные признаки идеологической диверсии.

Несмотря на то что 1937 г. считается официальной датой ликвидации в СССР неграмотности, десяткам народов пришлось заново учиться читать. Грамотное письмо на родном языке было уделом немногих, поскольку и традиционные системы письма, и латиница, и сменившая ее кириллица для большинства языков подвергались постоянным графико-орфографическим реформам, в ряде случаев так никогда и не прекращавшихся [см. Опыт... 1982]. Например, за десятилетие (1931–1940) название калмыцких школьных грамматик менялось следующим образом (см. библиографические ссылки в [Младописьменные... 1959: 500]): Xalomg kelns grammatik (1931), Xalwng kelne grammatik (1936), Кальмг келна грамматик (1939), Хальмг келна грамматик (1939), Хальмг келна грамматик (1940). В современной орфографии название Грамматика калмыцкого языка по-калмыцки следует писать как хальмг келнъ грамматик.

В ходе присоединения к СССР в 1939–1940 гг. значительных территорий на западе, а тем более в годы Великой Отечественной войны, проблемы национально-языкового строительства оказались вне интересов центральной и местных властей (ср. упоминавшийся выше раздел южной Бессарабии). Но национальный компонент в предвоенные годы стал частью внешнеполитической стратегии: из приграничных районов выселялись представители "подозрительных" национальностей. Первой массовой депортацией было выселение корейцев и китайцев с Дальнего Востока (дальневосточные японцы были физически уничтожены [Алпатов 1997]). Затем выселялись поляки и, отчасти, немцы из западных областей, ингерманландские финны. С началом войны переселению на восток подлежали все немцы¹⁴⁷. Уже к концу войны, несмотря на нейтралитет Турции, из пограничных районов Грузии выселялись турки, курды и немногочисленные хемшины (армяноязычные мусульмане). В 1943–1944 гг. были проведены массовые депортации "народов-предателей": калмыков, карачаевцев, балкарцев, чеченцев, ингушей, крымских татар (а также греков, армян и болгар из Крыма) [см. Бугай 1995]¹⁴⁸.

В ходе переселения система национального образования и книгоиздания была, естественно, разрушена¹⁴⁹. Положение начало исправляться с воссозданием большинства автономий в 1957 г. Крымским татарам и немцам не было позволено возвращаться на родину, но и их языки стали постепенно восстанавливаться в правах, в местах их нового обитания появилась национальная периодика, а затем и школы.

Во время Великой Отечественной войны важность владения русским языком всеми гражданами стала особенно очевидна. Военная служба и массовые перемещения населения (эвакуация, депортации) значительно повысили уровень владения русским языком среди других национальностей СССР. В послевоенные годы роль русского языка во всех сферах неуклонно повышалась. Формально народы и языки оставались равноправными, но именно тогда начиналось возвеличивание русского языка и народа. Панегириком русскому языку стала публицистическая книга В. В. Виноградова "Великий русский язык": если из нее изъять "несколько стандартных штампов и расхожих цитат", то "она могла бы выйти не в 1945, а в 1915 г., причем тогда ее автор воспринимался бы как человек правых взглядов" [Алпатов 1997: 90]. Центральная мысль книги – "величие и мощь русского языка общепризнанны. Это признание глубоко вошло в сознание всех народов, всего человечества" [Виноградов 1945: 5]. Именно в это время русский язык впервые всерьез перешагивает границы государства: он становится одним из рабочих языков ООН, обязательным языком изучения в школах стран народной демократии, рабочим языком межгосударственных объединений социалистического лагеря (Варшавского договора, СЭВ).

Доля русских школ в сравнении с национальными повсеместно начинает расти, новые национальные школы открываются не везде и только для титульных народов. Если непосредственно перед войной, в 1940/41 учебном году, на Украине функционировало еще 19 еврейских и даже 13 узбекских школ (польских и немецких, впрочем, уже не было) (БСЭ. 1-е изд. Т. "СССР". С. 1821), то после войны ничего подобного быть не могло.

В послевоенные годы темпы индустриализации и урбанизации, начавшихся в национальных районах в 1930-е годы, постоянно возрастали. Промышленный пролетариат во многом (а в Средней Азии в основном) формировался за счет русских, что делало постепенную языковую русификацию городов неизбежной. Особенно сильно это сказалось в Казахстане и Киргизии. Результатом массовых перемещений населения (к перемещениям 1940-х годов добавилось освоение целинных земель) также была русификация, поскольку единственным кандидатом на язык-посредник в любых межэтнических контактах был русский.

Во второй половине 1950-х годов появилось два законодательных акта, не имевших непосредственного отношения к языковой политике, но оказавших решающее влияние на языковую ситуацию в РСФСР.

Постановление ЦК КПСС "О мерах по дальнейшему экономическому и культурному развитию народов Севера" (1957) предусматривало укрупнение поселков, где жили представители малых народов, и перенос их на новые, более удобные, с точки зрения властей, места. На деле это означало закрытие школ, магазинов и медпунктов в "неперспективных" старых поселках и насильственное перемещение людей с земель их предков. Так народы лишались своих исконных охотничьих угодий и мест рыбной ловли и оказывались рассеянными в массе численно превосходившего их пришлого населения. Даже те народы, которые имели закрепленную за ними автономную территорию, в новых поселках превращались в незначительное меньшинство. Языком повседневного общения становился русский, часто даже в производственных бригадах, занятых традиционной деятельностью. Школьные классы стали многонациональными, и малые языки сразу же выпадали из учебного плана.

Проиллюстрируем динамику этнического состава на примере Чукотки, где в 1926 г. 15-тысячное постоянное население практически полностью состояло из аборигенов, в основном чукчей (12 тыс.). К 1959 г. население возросло до 47 тыс. человек, при этом численность все еще живших в национальных поселках аборигенов уменьшилась до 12 тыс. К 1989 г. доля аборигенов составляла уже менее 10% (из 163 934 человек всего населения чукчей было 11 914, эскимосов–1452, эвенов – 1336, чуванцев – 944, юкагиров – 160), а традиционная система расселения была полностью нарушена.

Общая этноэкологическая ситуация в районе распространения языка влияет на его сохранность гораздо больше, чем наличие письменности. Вот два противоположных примера: история орочского и нганасанского языков. Ни тот ни другой никогда не имели письменности. Исконный ареал орочей – материковый берег Татарского пролива напротив о. Сахалин. В центре их этнической территории расположены порты Ванино и Советская Гавань, к которым в 1930-е годы была проложена железная дорога от Хабаровска через Комсомольск-на-Амуре. В изменившейся обстановке традиционной культуре не было места, и молодежь не видела смысла в изучении какого-либо другого языка, кроме русского. В результате к настоящему времени орочский язык практически мертв. Напротив, нганасанам, кочующим с оленьими стадами по не используемым с другими хозяйственными целями районам Таймыра, до самого последнего времени удавалось сохранять многие элементы традиционной национальной культуры. Даже негативного воздействия системы школ-интернатов¹⁵⁰ нганасаны не ощущали вплоть до 1960-х годов. Перепись 1989 г. показала, что 90% коренного населения сохранили знание родного языка.

Другое важное решение советской власти – закон "Об укреплении связи школы с жизнью" (1958), по которому родители получили право выбирать школу обучения, в том числе и в зависимости от языка (реально такой выбор существовал, конечно, только в городах). Среднее и даже неполное среднее образование к этому времени можно было получить лишь на немногих национальных языках автономий России, а высшее – только на русском. Именно ему отдавали предпочтение родители, имея в виду повысить шансы своих детей на социальную мобильность, на успешную карьеру в будущем. У этого закона была и другая сторона: менялись программы, серьезно пересматривалось содержание образования. Ответственность за принятие тех или иных решений по национальным школам (за реорганизацию образовательного процесса, за подбор кадров, за обновление учебных пособий и др.) ложилась на руководство автономий. А местная национальная администрация во многом состояла из тех самых "обывателей", не видевших особого смысла в развитии собственного языка, о которых писал Е. Д. Поливанов. (Оба этих фактора играли еще большую роль позднее, в 1970-х годах, когда был взят курс на всеобщее среднее образование.)

В результате в РСФСР почти повсеместно началась русификации образования: количество национальных школ, особенно на селе, уменьшалось, снижался возраст, до которого на национальном языке можно было получить образование, при этом часто параллельно ухудшалось качество преподавания в национальной школе и за счет учебных пособий, и за счет кадров. Первыми, еще в конце 1950-х годов, закрылись алтайские школы и национальные школы в Карелии (финские), в начале 1960-х – школы большинства народов Севера и калмыков. Процесс обычно шел поэтапно: например, в Карачаево-Черкесии с 1960 г. функционировали только начальные школы, которые были закрыты в 1967 г. Иногда, как в Бурятии, закрытые в 1960-х годах национальные школы временно восстанавливали, но к середине 1970-х годов вновь надолго закрывали (у бурят начальное обучение на родном языке возобновлено с 1988 г.).

В городах к концу 1970-х годов национальные школы работали только в Татарии, Башкирии,. Якутии и Туве, но и здесь их число постоянно сокращалось. Для нетитульных народов национальные школы становились редким исключением. Так, в Башкирии (где татары преобладают над башкирами) еще в середине 1960-х доля татарских и башкирских школ соотносилась с численностью самих народов, затем количество татарских школ резко сократилось, и даже в послеперестроечное время они численно уступают башкирским:

В начале 1960-х годов обучение в РСФСР велось на 47 языках, через 10 лет – только на 30. При этом среднее образование можно было получить лишь на татарском и башкирском (а также на языках других союзных республик – армянском, грузинском, казахском). На якутском существовало неполное среднее образование. На тувинском обучение заканчивалось в седьмом классе, на бурятском – в шестом. Полная начальная школа функционировала на чувашском, еще на 9 языках обучение заканчивалось в третьем классе (двух коми, двух марийских, двух мордовских, алтайском, удмуртском, хакасском), на языках Дагестана (включая азербайджанский) преподавание велось в нулевом– втором классах, на абазинском - в нулевом-первом, на ногайском и чеченском – только в подготовительном. Как предмет все эти языки изучались, по крайней мере, в течение восьми классов. Изучались только как предмет адыгейский, осетинский, ингушский, карачаево-балкарский, кабардино-черкесский, немецкий (на протяжении всех 10 лет обучения) и калмыцкий (8 лет). Среди народов Севера этнический язык служил средством обучения только у ненцев (в подготовительном классе); как предмет эти языки имели возможность изучать ненцы, эвенки и чукчи (нулевой– третий классы), а также ханты, манси, эвены и эскимосы (в двух первых классах) [Данилов 1972]. К 1982 г. число языков, на которых велось обучение, снизилось до 17, хотя наиболее "стойкие" языки сохраняли свои позиции: на тувинском и якутском была восьмилетка, а на татарском и башкирском – среднее образование [Кузнецов, Чехоева 1982].

Однако даже в "устойчивой" Татарии русификация образования к середине 1970-х годов стала частью официальной политики. Вот что отмечал в 1975 г. министр просвещения Татарской АССР М. И. Махмутов: "Почти все татарские школы расположены в сельской местности <...>.

Министерством просвещения Татарии создаются все условия для планомерного перехода татарских школ на русский язык обучения <...> [принцип добровольности в выборе языка обучения] гарантируется предоставлением учащимся, желающим обучаться на родном языке, мест в интернатах при татарских восьмилетних и средних школах <...> [в татарских школах] ряд предметов (преимущественно физика, химия, математика) в старших классах изучается на русском языке" [Махмутов 1976: 270-271].

Численность национальной интеллигенции, национальной по языку, сокращалась в большинстве автономий России всевозрастающими темпами. В цитированном выше докладе М. И. Махмутова указывается, что более 60% "специалистов высшей квалификации и руководителей" (татар) знают русский язык лучше родного. Следствием этого было свертывание книгоиздания, объема радиовещания, сокращение репертуара национальных театров и т. п., что, в свою очередь, влекло за собой снижение престижа собственной культуры в глазах многих представителей национальных меньшинств, а далее – по замкнутому кругу – падение интереса к образованию на этническом языке. Но так дело обстояло не повсеместно, оставались и "благополучные" языки, роль которых в жизни языковых коллективов с подъемом общего уровня образования стабилизировалась или, по крайней мере, снижалась незначительно. Важной характеристикой в этом отношении является относительное количество издаваемой литературы.

Число экземпляров книг и брошюр на 100 человек соответствующей национальности:

Год
	1927	1970	1980
Якуты	23	188	217
Башкиры	29	78	74
Марийцы	34	28	19
Коми	48	18	10

Очевидно, что потребление книжной продукции постоянно росло не только у якутов. Коми, имевшие в 1920-е годы более высокий общеобразовательный уровень, не утратили его, а просто дальше марийцев (тем более остальных) зашли по пути культурной русификации. У башкир стабилизация национального книгопечатания связана не только с большей распространенностью по сравнению с якутами знания русского языка: дело в том, что в массе своей они владеют также татарским языком.

В чем-то сходная картина наблюдалась и в других республиках СССР. Титульные народы республик обладали достаточной "кадровой мощностью", чтобы иметь возможность "укреплять связь школы с жизнью", но образование на языках национальных меньшинств, там, где оно еще существовало, постепенно свертывалось, роль языка обучения переходила к республиканскому и частично к русскому, особенно в крупных городах, в первую очередь в столицах. В довоенное время большинство русских и других иммигрантов в национально однородных районах знали местные языки. Новые иммигранты не видели в этом нужды.

Уже к 1974/75 учебному году в ряде республик число русских школ превышало число национальных. На первом месте был Казахстан, где на русском языке учились 68% школьников [Прокофьев 1976]. Вскоре его обогнали Белоруссия и Украина.

На Украине и особенно в Белоруссии не только в образовании, но в средствах массовой информации, в официальном употреблении национальные языки быстро вытеснялись региональными вариантами русского, а украинский и белорусский языки подвергались сильному влиянию русского. Эти республики в известном смысле получили официальное признание территорий русского языка. К 1970-м годам установилась практика внеконкурсного приема студентов по специальности "русский язык и литература" из "нерусскоязычных", в основном среднеазиатских, республик в пединституты РСФСР, Украины и Белоруссии, зарубежные студенты и стажеры также направлялись во все три республики равномерно.

В Казахстане и, в меньшей степени, в Киргизии русский язык в функциональном отношении заметно потеснил местные языки. Причины этого кроются и в истории (столицы обеих республик располагались в районах русской земледельческой колонизации), и в демографической ситуации, и в уровне развития национальных языков. Вот как характеризовал родной язык киргизский социолингвист в конце советского периода: "современный киргизский язык <...> имеет определенный уровень обработанности и упорядоченности, не обладает четкими признаками нормативности и кодифицированности, характеризуется недостаточно развитой стилистической расчлененностью" [Орусбаев 1990: 90]. Анализируя далее язык академической грамматики киргизского литературного языка, Орусбаев приходит к малоутешительному заключению: "Язык этого лингвистического текста <...> трудно отнести к научному, нельзя назвать ни литературным, ни диалектным, он, если не брать во внимание некоторых терминов, скорее всего стоит ближе к обиходно-разговорному языку" [Там же: 91]. Анализ русско-киргизского словаря лингвистических терминов выявляет, что термины твердый и глухой, звонкий и сонорный переводятся одинаково [Там же: 155]. К схожим выводам приводит также анализ технической и юридической литературы.

В других среднеазиатских республиках вытеснение национальных языков русским шло в первую очередь в сфере промышленного производства и естественных наук. Это особенно ярко проявлялось в районах горнодобывающих предприятий, в городах-новостройках и среди части столичного населения, включая и значительную долю партийно-государственной номенклатуры. Для Закавказья (особенно Армении) аналогичные процессы были гораздо менее характерны, а Прибалтики они почти не касались.

Все это не означает, что в СССР проводился намеренный курс на русификацию, скорее можно говорить о всемерном продвижении и расширении функциональных возможностей общепонятного для всего государства языка. Судьбами остальных языков центр не интересовался, и уровень их поддержки зависел от республиканских и местных властей. Достижение всеобщего национально-русского двуязычия, ставшее стандартным лозунгом с 1970-х годов, имело целью не последующую русификацию, а по возможности быструю идеологическую унификацию в рамках провозглашенной тогда новой исторической общности – советских людей.

Чрезвычайно показательно распространение периодики на национальных языках. Если художественная литература имеет эстетическую ценность, то задача периодической печати – информировать население и осуществлять идеологическое воспитание (при социализме основная тяжесть лежала на втором компоненте). Делается это наиболее удобным способом – удобным как для составителей, так и для читателей. Пока использование определенного "малого" языка было единственным средством контакта власти с соответствующим народом, на нем создавалась и развивалась периодика; когда же возникала возможность перейти на более распространенный язык, публикации на "малых" языках сворачивались. При этом среди всех народов оставались не вовлеченными в орбиту русского языка монолингвы, но со временем таковыми становились представители старших поколений, интересами которых можно было пренебречь. Правда, равноправие языков было одним из элементов идеологии, поэтому публикации на языках конституционных автономий могли сколь угодно сокращаться количественно, но полностью не прекращались, становясь подчас элементом декора, требовавшего значительных дотаций. Прежде чем умереть, периодические издания часто становились двуязычными, и доля публикаций на национальном языке постепенно сокращалась. Скажем, само название "Нарьяна Вындер" (окружная газета Ненецкого округа) уже создает впечатление национальной периодики, хотя к середине 1960-х годов заголовок оставался единственным ненецким текстом в этой газете.

За советский период количество языков, на которых публиковалась периодика, быстро росло и достигло пика к середине 1930-х годов, затем постоянно уменьшалось до середины 1980-х, потом незначительно увеличилось, не достигая, впрочем, уровня конца 1920-х годов: в 1928 г. - на 58 языках, в 1936 г. - на 86, в 1946 г. - на 70, в 1970 г. - на 57, в 1984 г. - на 54, в 1989 г. - на 56 (число языков обучения по СССР сократилось к этому времени до 43; это означало, что для газет на 13 языках среди подрастающего поколения школа уже не готовила новых читателей).