1. Содержание и границы политического дискурса

В данном разделе мы попытаемся ответить на следующие вопросы: Какое содержание вкладывается в термин «политический дискурс»? Что понимается под языком политики? Каковы критерии отнесения того или иного текста (жанра, речевого произведения) к политическому дискурсу? С какими другими сферами общения (видами дискурса) он пересекается и взаимодействует? Где граница, отделяющая его от других видов дискурса?

Связь между языком и политикой проявляется, прежде всего, в том, что ни один политический режим не может существовать без коммуникации. Язык нужен политикам для того, чтобы информировать, давать указания, проводить законодательные акты, убеждать и т.д. Специфика политики, в отличие от ряда других сфер человеческой деятельности, заключается в ее преимущественно дискурсивном характере: многие политические действия по своей природе являются речевыми действиями. Не случайно ряд ученых считает, что политическая деятельность вообще сводится к деятельности языковой (Dieckmann 1975; Edelman 1988), а в современной политологии наблюдается тенденция рассматривать язык не столько как средство отражения политической реальности, сколько как компонент поля политики (Ealy 1981).

Что имеют в виду, когда говорят: язык политики, политическая коммуникация, политический дискурс? В большинстве работ эти термины используются практически как взаимозаменяемые. На наш взгляд, два последних действительно можно употреблять как нестрогие синонимы. Что касается политического языка, то существуют разные точки зрения на его лингвистический статус. Одни ученые пользуются этим термином как данным априори и не требующим комментария, другие подвергают сомнению само существование феномена политического языка, третьи, не отрицая факт его существования, пытаются определить, в чем заключается его своеобразие.

Первая точка зрения выражена, в частности, в работе А.Н. Баранова и Е.Г. Казакевич «Политический язык – это особая знаковая система, предназначенная именно для политической коммуникации: для выработки общественного консенсуса, принятия и обоснования политических и социально-политических решений...» (Баранов, Казакевич 1991:6).

Второй подход находим у Б.П. Паршина: «Совершенно очевидно, что чисто языковые черты своеобразия политического дискурса немногочисленны и не столь просто поддаются идентификации. То, что обычно имеется в виду под «языком политики», в норме не выходит за рамки грамматических, да, в общем-то, и лексических норм соответствующих идиоэтнических («национальных») языков – русского, английского, немецкого, арабского и т.д. Такие выходы имеют место и легко поддаются идентификации и объяснению лишь в крайних случаях – подобно тому, как лишь в крайних случаях идиостилистическое своеобразие в литературе затрагивает собственно язык или процессы вербализации (как у В. Хлебникова или А. Платонова в русской литературе)» (Паршин 1999 б). П.Б. Паршин приходит к выводу о том, что под политическим языком подразумевается вовсе не язык, или, по крайней мере, не совсем и не только язык. В связи с этим он выдвигает тезис о том, что предметом политической лингвистики является идиополитический дискурс, под которым понимается «своеобразие того, что, как, кому и о чем говорит тот или иной субъект политического действия» (Паршин 1999 б).

Близкая точка зрения выражена и в работе Д. Грейбер: «Политическим язык делает не наличие какого-то специфического вокабуляра или специфических грамматических форм. Скорее это содержание передаваемой информации, обстоятельства, в которых происходит распространение информации (социальный контекст), и выполняемые функции. Когда политические агенты (actors) общаются на политические темы, преследуя политические цели, то, следовательно, они говорят на языке политики» (Graber 1981: 196).

Сторонники третьей точки зрения считают, что языку политики свойственно специфическое содержание, а не форма. В формальном отношении язык политики отличается лишь небольшим числом канонизированных выражений и клише (Corcoran 1979). П. Серио в качестве грамматических особенностей советского политического дискурса выделяет гипертрофированную тенденцию к номинализации и сочинению (Sériot 1985). Рассуждая об исследовании П. Серио, Ю.С. Степанов рассматривает советский политический дискурс как «первоначально особое использование языка, в данном случае русского, для выражения особой ментальности, в данном случае также особой идеологии». Особое использование, по мнению Ю.С. Степанова, «влечет активизацию некоторых черт языка и, в конечном счете, особую грамматику и особые правила лексики» (Степанов 1997: 723).

Думается, что отрицать существование «языка политики» нет оснований, и его следует рассматривать как один из профессиональных подъязыков – вариантов общенационального языка. Более точным коррелятом устоявшегося в языкознании термина «профессиональные языки» является определение «профессиональные лексические системы» (Общее языкознание 1970: 478), поскольку специфика профессиональных языков заключается именно в лексике, предназначенной для номинации референтов той или иной предметной области деятельности.

Что касается грамматики, то нам представляется неправомерным говорить о каких-то грамматических особенностях, присущих языку политики, впрочем, так же, как и другим специальным подъязыкам. На наш взгляд, тенденция к более активному употреблению определенных грамматических форм и конструкций еще не дает оснований говорить о наличии у того или иного подъязыка «особой грамматики» (по Ю.С. Степанову). Применительно к политическому языку в литературе упоминаются такие особенности грамматики, как, например, тенденция к устранению лица при помощи номинализованных конструкций-девербативов и безагенсного пассива (Рижинашвили 1994), инклюзивное использование личных местоимений мы, наш. Эти грамматические особенности, однако, в отличие от специальной лексики, не являются чертами, присущими исключительно политическому дискурсу – данные формы и конструкции используются и в других видах коммуникации (с различием в частотности и прагматической ориентации).

С точки зрения предлагаемой нами концепции дискурса весь корпус знаков, составляющих семиотическое пространство политического дискурса, и есть то, что обычно называют языком политики. Он включает в себя специализированные знаки – как вербальные (политические термины, антропонимы и пр.), так и невербальные (политические символы и пр.), а также неспециализированные знаки, изначально номинативно не ориентированные на данную сферу общения, однако, вследствие устойчивого функционирования в ней, приобретающие свою содержательную специфику (это, в частности, относится к личным местоимениям).

Особенностью языка политики как специального подъязыка является его доступность для понимания практически всеми членами языкового сообщества как следствие деспециализации политических терминов. Именно эта черта и позволяет некоторым исследователям отрицать существование языка политики. Масштабная деспециализация в политической коммуникации связана с тем, что политика – единственная профессиональная сфера, общение в которой ориентировано на массового адресата. Политическая коммуникация не просто опосредована средствами массовой информации, но СМИ фактически являются основной средой ее существования, вследствие чего язык политики оказывается лишенным свойства корпоративности, присущего любому специальному языку.

Процесс деспециализации терминов (детерминологизации) обычно описывается как проходящий три этапа: 1) расширение употребления; при этом термины, используемые средствами массовой коммуникации, сохраняя свои терминологические характеристики, обнаруживают тенденцию к некоторому упрощению смысловой структуры; 2) употребление термина в неспециальных текстах и связанное с этим его переосмысление; такие нестандартные употребления, как правило, бывают экспрессивно маркированы; 3) новое нетерминологическое значение утрачивает свою экспрессивность, становится узуальным и фиксируется в словарях как производное, преимущественно нейтральное значение (Швейцер 1983; Кузнецова 1989). Разумеется, можно привести примеры полностью детерминологизированной политической лексики, вышедшей за пределы сферы политического общения – консенсус, диктатура, конфронтация (Ермакова 1996). Однако особенностью деспециализации в языке политики, в отличие от других профессиональных сфер, является масштабный, практически универсальный характер первого этапа детерминологизации основной массы специального словаря. Вероятно, это является одним из факторов смысловой неопределенности политического языка.

Для уточнения понятия «язык политики» (language of politics) необходимо также отграничить его от понятия «политический язык» (political or politicized language; возможный перевод – «политичный/ политизированный язык») (Davis 1994). Под «языком политики» понимается терминология и риторика политической деятельности, где политики выступают в своей профессиональной роли (подобно дискурсам других профессиональных сфер – религия, медицина, юстиция и пр.).

«Политический язык» не является прерогативой профессиональных политиков или государственных чиновников; это ресурс, открытый для всех членов языкового сообщества, он связан со специфическим использованием общенародного языка как средства убеждения и контроля, или, иными словами, это язык, применяемый в манипулятивных целях. К сфере политического языка относится также весь спектр проблем, связанных с политической корректностью и борьбой за чистоту языка (Cameron,1990; D’Souza, 1991).

Соглашаясь с проводимым А. Дэвисом разграничением, уточним, что эти понятия находятся в отношении пересечения: язык политики в значительном числе случаев является одновременно и языком манипуляций, хотя и не сводится к нему целиком: определенные аспекты языка политики, в частности, референтные знаки, выполняют сугубо информативную функцию. В то же время, «политический язык» используется в целях манипуляций во многих других сферах общения – в бытовом, рекламном, педагогическом, религиозном общении.

Одной из проблем, связанных с политическим использованием языка, является использование номинативно-классификационных возможностей языка как средства формирования взгляда на действительность (проблема ярлыка): язык может в какой-то степени решить или, наоборот, создать и заострить социальную проблему. Например, такие номинации, как drug abuse, mental illness, criminal, по мнению М. Эдельмана (Edelman 1977), фокусируются на слабостях и отклонении от нормы самого индивида, отвлекая внимание от факта ненормальной социально-экономической среды их существования. М. Эдельман также полагает, что ярлык welfare наводит на мысль, что проблема заключается в благотворительной помощи, поощряющей людей к безделью.

Итак, подводя итоги нашим рассуждениям, констатируем, что в дальнейшем в работе термины политический дискурс и политическая коммуникация мы будем использовать как равнозначные, а под языком политики будем понимать структурированную совокупность знаков, образующих семиотическое пространство политического дискурса.

Политический дискурс относится к числу терминов, употребляющихся в многочисленных работах как нечто общепонятное и не требующее пояснений. Выше уже обсуждались различные толкования термина дискурс в современной лингвистике. В данном случае нас интересует проблема содержания и объема понятия «политический» применительно к дискурсу.

Даже самые поверхностные размышления о том, какие речевые жанры включаются в сферу политического дискурса, вызывают вопросы, на которые не существует однозначных ответов. Например, к политическому или бытовому дискурсу относятся политические слухи и анекдоты? Интервью политика – это политический дискурс или дискурс масс-медиа? Следует ли включать в политический дискурс мемуары политиков, или они, как разновидность литературы (документальная проза), относятся к художественному дискурсу? Если исходить из того, что основной функцией политического дискурса является борьба за власть (агитация за власть, захват и удержание власти, ее стабилизация) (Водак 1997; Seidel 1985), то ни один из названных жанров, на первый взгляд, не имеет к борьбе за власть непосредственного отношения и на этом основании должен быть исключен из сферы политического дискурса. Так, А.Н. Баранов и Е.Г. Казакевич считают, что политический дискурс образует «совокупность всех речевых актов, используемых в политических дискуссиях, а также правил публичной политики, освященных традицией и проверенных опытом...» (Баранов, Казакевич 1991: 6). При таком узком понимании политический дискурс ограничивается институциональными формами общения (Diekmann 1981).

Широкий подход к анализу политики и политической коммуникации представлен, в частности, точкой зрения В.В. Зеленского, который разграничивает два уровня в определении политики: «Политика определяется как набор некоторых действий, направленных на распределение власти и экономических ресурсов в какой-либо стране или в мире между странами. Этот официальный уровень политики включает в себя средства массовой информации, систему образования и все те социальные институты, которые контролируют явления социальной жизни. Второй уровень политики – личностный; он представляет собой сам способ, которым первый уровень актуализируется в индивидуальном сознании, как он проявляется в личности, в семье, во взаимоотношениях людей, в профессиональной деятельности, а также в восприятии человеком произведений литературы и искусства» (Зеленский 1996: 371).

На наш взгляд, разговоры о политике (в самых разных ракурсах – бытовом, художественном, публицистическом и пр.) подобны своеобразным ручейкам, питающим реку политической борьбы, так как они, будучи многократно умноженными, вносят вклад в формирование политического сознания, в создание общественного мнения, что в итоге может повлиять на ход политического процесса. Поэтому нам представляется логичным исходить из широкого понимания политической коммуникации и включать в нее любые речевые образования, субъект, адресат или содержание которых относится к сфере политики.

Решающим критерием квалификации коммуникации как политической является его содержание и цель (Denton, Woodward 1985; Schudson 1997). Цель политической коммуникации, как уже отмечалось – борьба за власть. «Под политической коммуникацией понимается любая передача сообщений, предназначенная оказать влияние на распределение и использование власти в обществе, особенно если эти сообщения исходят из официальных правительственных институтов» (Schudson 1997: 311). Содержание политической коммуникации в принципе сводится к публичному обсуждению трех фундаментальных вопросов (фактически, вопросов власти): а) распределение общественных ресурсов; б) контроль за принятием решений/ право принимать решения (судебные, законодательные и исполнительные); в) применение санкций (право наказывать или награждать) (Denton, Woodward 1985: 14).

Мир политического охватывает широкий диапазон явлений (Гаджиев 1997; Зеркин 1996; Качанов 1994): в него входят политические сообщества людей, политические субъекты (агенты), институты и организации, нормативные подсистемы, традиции и ритуалы, методы политической деятельности, политическая культура и идеология, средства информации, и пр. Все элементы поля политики, так или иначе, опосредованы дискурсом, отражаются в дискурсе, реализуются через дискурс: они либо составляют собственно предмет общения (его референциальный аспект), либо выступают в качестве элементов прагматического контекста, в том числе и прагматических пресуппозиций.

Вследствие прозрачности границ дискурса нередко происходит наложение характеристик разных видов дискурса в одном тексте. Так, например, интервью с политологом сочетает в себе элементы масс-медиа, научного и политического дискурсов. Политический и рекламный дискурс пересекаются в жанре политической рекламы.

Рассмотрим точки соприкосновения политического дискурса с другими разновидностями общения.

Юридический дискурс пересекается с политическим в сфере государственного законодательства. Целью юридического дискурса является определение правовых норм и регулирование правоотношений между гражданами или между гражданами и государством. Специфика государственной власти, как известно, заключается в том, что государство обладает монополией на легитимное насилие. Конституции, кодексы, законы, указы, правительственные постановления, административные решения и т.д. представляют собой средства реализации власти и на этом основании должны быть отнесены к сфере политического дискурса. Тексты конституций и законов являются продуктом дискурсивной законотворческой деятельности как политиков, так и юристов. После того, как закон принят и сделался правовой нормой, контроль над его соблюдением становится объектом юридического дискурса, однако и здесь политический агент-законодатель остается имплицитным участником правового процесса. Как справедливо отмечает Т.В. Губаева, в процессе судебного разбирательства «диалоговое взаимодействие позиций обвинения и защиты регулируется третьим собеседником – законодателем, воля которого закреплена в правовых нормах ...» (Губаева 1994, 267).

Цель научного дискурса заключается в отстаивании своей точки зрения в процессе познания окружающего мира, а конститутивным признаком научных текстов является наличие элемента полемики (Михайлова 1997). Результаты научных исследований ученых-политологов, представленные в таких жанрах как научная статья, монография, доклад, выступление в дискуссии и пр., не имеют непосредственной связи с борьбой за власть, однако на их основе возможно составление рекомендаций политикам по планированию и коррекции их деятельности. Не случайно политологов нередко привлекают в качестве консультантов к ведущим политикам.

Р. Джослин сравнивает политологов с журналистами в том смысле, что и те, и другие как бы реконструируют политическую реальность для своих аудиторий сообразно своему видению политических процессов (Joslyn 1986: 326). Такой жанр, как аналитическая газетная статья или выступление политолога по телевидению отличается от научной статьи или доклада на конференции, прежде всего, уровнем подготовки аудитории и требованием доступного для неспециалистов изложения материала. В дискурсе масс-медиа журналисты выступают в качестве посредников между политиками-профессионалами и массовой аудиторией непрофессионалов. Поскольку население дистанцировано от правительства и не может непосредственно наблюдать процесс принятия решений, касающихся общественной жизни, журналисты – «рассказчики» о политике и политиках являются своеобразными «агентами влияния», способствующими формированию общественного мнения.

Особенность современной политической жизни заключается в том, что политики все реже общаются с населением напрямую, выступая в залах и на площадях, и все чаще делают это через средства массовой информации. В какой мере выступление политика в печати, по радио или ТВ можно рассматривать в качестве жанра дискурса масс-медиа? Думается, что в минимальной, поскольку средства массовой информации в данном случае выполняют лишь роль технического средства, обеспечивая канал связи с широкими массами разобщенной аудитории, а роль журналиста как участника дискурса практически нулевая (имеется в виду именно монологическое выступление политика, а не интервью или ток-шоу). Единственным источником дополнительной имплицитной информации, накладывающейся на собственно политическую речь, может стать выбор печатного издания, телеканала или радиостанции. Поскольку зрители, как правило, осведомлены о политической ориентации, взглядах и предпочтениях того или иного органа массовой информации, то это обобщенное знание прецедентных текстов, ассоциирующихся с данной газетой или телеканалом, выступает в качестве своеобразного сверхтекста, в какой-то степени влияющего на характер восприятия аудиторией речи политика.

В целом, исходя из вышеизложенного подхода к определению границ политического дискурса, любой материал в средствах массовой информации, в котором речь идет о политике и автором которого является политик или, наоборот, адресованный политику, следует относить к полю политического дискурса.

Схема 1. Соотношение политического дискурса и дискурса масс-медиа

доминирует дискурс масс-медиа

– памфлет, фельетон

– проблемная аналитическая статья (написанная журналистом)

– колонка комментатора

– передовая статья

– репортаж (со съезда, митинга и т.п.)

– информационная заметка

– - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - - -

– интервью с политиком

– полемика (теледебаты, дискуссия в прессе)

– политический документ (указ президента, текст закона, коммюнике)

– проблемная аналитическая статья (написанная политиком)

– публичная речь политика

доминирует политический дискурс

Приведенная ниже на схеме 1 шкала демонстрирует градацию соотношения между дискурсом масс-медиа и политическим дискурсом в разных жанрах. Чем менее опосредованно выражен в нем голос политического института или политика как представителя института и как личности, тем центральнее положение данного жанра в поле политического дискурса..

Назначением педагогического дискурса является социализация личности. Под политической социализацией понимается процесс освоения отдельным человеком как членом определенного общества и гражданином государства основных элементов соответствующей политической культуры (Гаджиев 1997). Осваивая и интегрируя в себя господствующую в данном обществе политическую культуру, отдельный человек включается в многогранный и динамичный процесс властных отношений. Политическая социализация происходит в процессе формального и неформального политического воспитания и обучения. Неформальное обучение осуществляется через бытовой дискурс – в разговорах с родителями, сверстниками, соседями. Формальное обучение проходит в школах и других учебных заведениях (через традиционные жанры педагогического дискурса – объяснение, лекция, опрос и пр.), в системе политического просвещения (политинформация, методологический семинар, жанры наглядной агитации). Целью дискурсивной деятельности, осуществляющей политическую социализацию, является принятие (или отвержение) людьми господствующего социального порядка и его ценностей, что в конечном итоге определит их позицию как потенциальных участников процесса борьбы за власть.

Функцию рекламного дискурса в самом общем виде можно определить как влияние через информирование для создания мотивации к действию: такой подход охватывает как коммерческую рекламу (цель которой – формирование потребности совершить покупку), так и некоммерческую – политическую и социальную рекламу, направленную на регуляцию ценностных отношений в социуме (в частности, формирование определенного «имиджа» общественных деятелей и организаций и побуждение к определенной линии поведения по отношению к ним). Политическая реклама обладает всеми основными атрибутами рекламного дискурса: номинируется предмет рекламы, указываются его выигрышные характеристики, планируется позитивная ответная реакция (Никитина 1998). Две базовые функции рекламы – информирование и воздействие (Jefkins 1991) – в политической рекламе реализуются в жанрах политической пропаганды (плакаты, доклады, публичные выступления, дискуссии) и агитации (воззвания, листовки, плакаты, транспаранты, выступления на митингах).

Если пропаганда действует через аргументацию, оперирование фактами, рациональное убеждение и в значительной мере соотносится с педагогическим дискурсом, то агитация основана на эмоциональном внушении, которое является доминирующим типом воздействия в рекламе (Черепанова 1996). Д. Грисвелле отмечает следующие характерные черты агитационного выступления, которые, на наш взгляд, типичны и для рекламного текста: резкое сужение тематики, упрощенность в подаче проблемы, употребление ключевых слов, простых, но выразительных образов, постоянное повторение лозунгов, тавтологичность (Grieswelle 1978). Упрощенность рекламного текста, в частности, проявляется в таком его атрибуте, как наличие уникального торгового предложения (Unique Selling Proposition (Reeves 1961)), декларирующего наиболее выигрышные стороны товара. Американские политики уже давно используют эту технику «рыночно-ориентированной» политической коммуникации во время предвыборных кампаний. Анализируя новые тенденции во французской политической коммуникации, Ф. Маарек отмечает, что, так же, как Б. Клинтон, которому в 1992 г. его советники рекомендовали ограничить тематику предвыборных выступлений развитием экономики в США, а в 1996 г. – хорошими результатами его первого срока президентства, Ж. Ширак в 1995 г. вступил в предвыборную борьбу с упрощенной политической программой, сфокусированной на одной теме – «социальная трещина», разделяющая французское общество, что позволило создать «имидж» политика, чрезвычайно обеспокоенного проблемами простых людей и единством французского общества (Maarek 1997).

Политический дискурс сближает с религиозным прежде всего то, что религиозный дискурс, так же, как и рекламный, построен на внушении, под которым в психологии понимается возможность навязывать определенные действия или состояния. По мнению Л.П. Крысина, в религиозно-проповедническом стиле значителен агитационный момент (Крысин 1996а). Основной функцией религиозного общения является объединение в вере, и, очевидно, в наибольшей степени это сближает с ним политический дискурс тоталитарного общества, в условиях которого, по выражению В. Вовк, диалог превращается в ритуал, а дискурс переводится в состояние «клинического монологизма» (Вовк 1995). Не случайно М. Эдельман со ссылкой на К. Берка назвал политическую риторику «светской молитвой» (secular prayer) (Edelman 1964: 33). Точкой соприкосновения религиозного и политического дискурса является мифологизация сознания, вера в магию слов, роль лидера-Божества, использование приемов манипулятивного воздействия, ритуализация коммуникации.

Язык политических речей – это во многом язык обещаний; политики, так же, как и проповедники, обещают своей «пастве» светлое будущее, в котором царит мир и всеобщее процветание. Воспринятые некритичным сознанием и подкрепленные верой в авторитет вождя (царя земного или небесного), политические лозунги становятся постулатами политической религии. Безусловно, правы ученые, считающие, что ритуальный политический язык советского общества выполнял функцию, сходную с магической, заклинательной функцией языка в первобытных обществах (Баранов 1997; Норман 1994). Мифологичность политического дискурса в условиях культа вождя подкрепляется соответствующей атрибутикой, сходной с религиозной: уставы партии, гимны, материалы партийных съездов и постановления перекликаются с литургическим творчеством; иконография представлена многочисленными изображениями вождей в живописи, скульптуре, кинофильмах и пьесах; таинства съездов, заседаний партийной верхушки, демонстраций и шествий соотносятся с символическими ритуальными действами. Скандирование лозунгов и призывов, так же, как коллективное исполнение молитв и песнопений, служит эффективным средством создания нужной языковой реальности. «Посредством проговаривания специально составленных текстов, таких, где ценностно-значимые понятия встречаются с повышенной частотой, можно достичь различных эмоциональных состояний аудитории – от успокоения до, что бывает гораздо чаще, возбуждения и агрессивности» (Ключарев 1995: 214).

Для бытового дискурса характерна преимущественно не информативная, а фатическая коммуникация – общение ради общения, либо между людьми, находящимися на близкой социальной дистанции, либо между незнакомыми или малознакомыми людьми в ситуации вынужденного совместного пребывания. По мнению Н.Д. Арутюновой, именно праздноречевая деятельность, не имеющая непосредственной цели и соответствующая разным вариантам фатической коммуникации, может быть квалифицирована как свободное и непринужденное общение людей. Н.Д. Арутюнова выделяет три разновидности праздноречевого общения: эмоциональное, артистическое и интеллектуальное (Арутюнова 1992). Политика выступает в качестве одной из тем интеллектуального праздноречевого общения, в процессе которого участники коммуникации совершенствуют свое умение ориентироваться в политической жизни, оценивать то или иное положение дел, предвидеть ход событий.

На наш взгляд, хотя такие разговоры имеют весьма косвенное отношение к дискурсу борьбы за власть, тем не менее, в них происходит формирование мнений, политических позиций, принимаются решения о том, за кого голосовать, поэтому их правомерно охарактеризовать как дискурс потенциальных участников политического процесса. Вот что пишет по этому поводу Г. Тард: «В смысле политическом нужно считаться не столько с разговорами и спорами в парламенте, сколько с разговорами и спорами частными. Именно там вырабатывается власть, в то время как в палатах депутатов и в кулуарах власть изнашивается и часто лишается значения». (Тард 1998:249). «Политическая роль разговора не менее значительна, нежели лингвистическая. Существует тесная связь между функционированием разговора и изменениями общественного мнения, от чего зависит переменчивость власти. Если где-нибудь общественное мнение изменяется мало, медленно, остается почти неподвижным, это значит, что разговоры там редки, скромны, вращаются в узком круге сплетен. Если же общественное мнение подвижно, если оно переходит от одной крайности к другой, это значит, что разговоры там часты, смелы, свободны» (Тард 1998: 347).

Фатическое общение трансформируется в информативное, когда обсуждение политической ситуации становится основной целью общения, и тогда дружеский спор «на кухне», особенно в ситуации подавления инакомыслия, может перерасти в обсуждение программы действий и, таким образом, стать дискурсом политического участия.

Художественный дискурс пересекается с политическим в таких литературных жанрах, как мемуары, документальная проза, ироническая поэзия, памфлет, в некоторых фольклорных жанрах (анекдот, частушки), в жанрах креолизованных текстов изобразительного и исполнительского искусства – плакат, карикатура, телепародия, кинофильм. Основной функцией собственно художественного дискурса является самовыражение, однако в тех областях художественного дискурса, которые соприкасаются с полем политики, в той или иной степени присутствует и социальный заказ. Произведения подобного рода способствуют утверждению или разрушению существующих стереотипов, созданию или разоблачению социально-политических мифов, критическому осмыслению и интерпретации прошлого с проекцией в настоящее, могут выполнять функцию сведения счетов с политическими противниками.

Мемуары недавно сошедших со сцены или остающихся у власти политиков, в случае их читательского успеха у массовой аудитории, оказывают определенное влияние на восприятие образа действующих политиков в общественном мнении, что может сказаться на понижении или повышении их рейтинга и в итоге косвенно повлиять на результаты очередных выборов.

Политическая карикатура, пародия, частушка, анекдот, отличаются актуальностью и злободневностью, они непосредственно встроены в дискурс текущей политической жизни и играют роль «сдержек и противовесов» по отношению к официальному дискурсу власти.

Еще одним каналом взаимодействия художественного и политического дискурса является направленное использование официальной пропагандой тех или иных, содержательно не связанных с политикой, произведений литературы и искусства в интересах господствующей идеологии, с целью формирования определенной ценностной картины мира. Так, например, в нацистской Германии фольклор использовался как инструмент внедрения в сознание населения нацистского мировоззрения. Идеологи Третьего рейха привлекали исследования по германскому фольклору для обоснования теорий «жизненного пространства» и оправдания территориальной экспансии на восток. В списке книг для обязательного чтения, рекомендованных национал-социалистической ассоциацией учителей, на первом месте были исландские и древнегерманские саги, легенды и героические сказания, немецкие народные сказки и басни, рассказы из древней германской истории, воспитывавшие веру в незыблемость германского порядка и боевой дух германского народа (Kamenetsky 1972).

В целом можно заключить, что, в отличие от агитации и пропаганды, призванных оказать прямое, непосредственное влияние на политические взгляды и действия, художественный дискурс косвенным образом, через эстетическое воздействие, служит формированию политического сознания, политических предпочтений и диспозиций.

Политический дискурс сближает со спортивно-игровым дискурсом момент агональности (состязательности): «Политика всеми своими корнями глубоко уходит в первобытную почву игравшейся в состязании культуры», – пишет автор классического труда по игровому элементу культуры Й. Хёйзинга (Хёйзинга 1992: 238). Основу политического дискурса составляет непрекращающийся диалог-поединок между «партией власти» и оппозицией, в котором противники время от время нападают друг на друга, держат оборону, отражают удары и переходят в наступление. Не случайно метафоры игры, спорта и боевых действий занимают важное место в корпусе политических метафор (Баранов, Караулов 1991). В политическом дискурсе находят отражение все основные элементы спортивного и игрового состязания: наличие противника, борьба соперников, этика поединка, правовые нормы (регламент и правила), стратегия и тактика борьбы, победа, поражение, триумф победителя, приз (выигрыш).

С наибольшей очевидностью состязательность политического дискурса проявляется в таких его формах, как парламентские дебаты и предвыборные кампании. Й. Хёйзинга сравнивает парламентские дебаты с «беспрерывным матчем, в котором определенные матадоры пытаются объявить друг другу шах и мат, не нанося при этом ущерба интересам страны, которой они служат с полной серьезностью» (Хёйзинга 1992: 233). Он отмечает также: «Еще более, чем в британском парламентаризме, игровой элемент очевиден в американских политических нравах. Еще задолго до того, как двухпартийная система в Соединенных Штатах приняла характер двух спортивных команд, чье политическое различие для постороннего едва ли уловимо, предвыборная пропаганда здесь полностью вылилась в форму больших национальных игр» (Хёйзинга 1992: 234).

Состязание политических соперников проходит в основном в заочной форме через средства массовой информации, и его интенсивность резко возрастает по мере приближения очередных парламентских или президентских выборов. Заочная дуэль, которую ведут претенденты на президентский пост в период предвыборной кампании, завершается теледебатами – словесным поединком лицом к лицу, исход которого во многом определяется риторическим мастерством соперников и другими составляющими их публичного «имиджа».

С точки зрения состязательной стороны политического дискурса интерес для исследователей представляют методы диффамации противника, формы проявления речевой агрессии, риторические приемы демонстрации силы.

Поскольку война, как известно, есть продолжение политики другими средствами, то политический дискурс неизбежно должен иметь точки соприкосновения с военным дискурсом (Денисова 1996). Областью их взаимодействия являются такие жанры, как военная доктрина, военно-политическое соглашение, ультиматум, мирные переговоры, т. е. жанры, обеспечивающие идеологию и ход военных действий с позиций воюющих сторон.

Итак, в определении границ политического дискурса мы исходим из его широкого понимания и включаем в него как институциональные, так и неинституциональные формы общения, в которых к сфере политики относится хотя бы одна из трех составляющих: субъект, адресат или содержание общения. Полевый подход к анализу структуры политического дискурса позволил выявить сферы его соприкосновения с другими разновидностями институционального дискурса (рекламным, научным, педагогическим, юридическим, религиозным, спортивным, военным), а также с неинституциональными формами общения (художественный и бытовой дискурс). Особую роль в бытии политического дискурса играет дискурс масс-медиа, являющийся в современную эпоху основным каналом осуществления политической коммуникации, в связи с чем правомерно говорить о тенденции к сращиванию политического общения с дискурсом масс-медиа.