Г) Власть – говорение.

Греческий глагол «царить, править»/исполнять совершать», образованный от «голова», означает власть санкционировать воплощение человеческого замысла и тем самым дать ему осуществиться. Отсюда следуют контекстуальные значения «право приостановить политическое решение», «санкционировать воплощение принятых решений», в общем, «быть облеченным исполнительной властью». В основе этого действия – санкционирование, которое проявляется утвердительным кивком головы: божество подает знак движением головы и именно это божественное одобрение превращает слово в дело (кивок головой как коммуникативный акт одобрения).

В серию слов, относящихся к царской власти, входит обозначение скипетра Первоначальной функцией скипетра нам представляется дорожный посох вестника. Это атрибут путешественника, идущего с правом и властью говорить, но не действовать. Три условия подразумевают одну функцию человека. соединяющего их в себе и проявляющего их в обществе (человек идущий, человек, облеченный властью, человек-рупор). Из предмета, необходимого для человека, несущего известие, скипетр становится символом его функции, сакральным знаком законности. С этого времени скипетр определяет человека, произносящего речь, человека священного, чья миссия состоит в передаче сообщений, исходящих от властей (Там же: 264–268).

Смысловая ассоциация «власть – говорение» представляет особый интерес для нашего исследования, поскольку одним из наиболее ярких дискурсивных проявлений власти является монополия на информацию и право на речь.

Рассмотрим содержание понятия «власть», как оно раскрывается в научных трудах по политологии и социологии. Власть предстает как многоликое и многоаспектное явление, проявляющееся в различных сферах человеческого бытия, отсюда и многообразие видов власти: власть организаций, власть церкви, родительская власть, господская власть, административная власть (власть хозяина над рабочим), экономическая, политическая, духовная, военная власть; ветви государственной власти – законодательная, исполнительная, судебная; четвертая власть (пресса).

В целом все концептуальные подходы к интерпретации политической власти делятся на две группы: 1) атрибутивно-субстанциональные, трактующие власть как атрибут, субстанциональное свойство субъекта, а то и просто как самодостаточный «предмет», «вещь»; 2) реляционные, описывающие власть как социальное отношение или взаимодействие (Дегтярев 1996).

В большинстве определений власти подчеркивается ее реляционный характер: немыслимо говорить о власти применительно к одному человеку или институту, власть – это всегда отношение, взаимодействие, власть кого-то над кем-то, власть есть взаимодействие между теми, у кого она есть, и теми, у кого ее нет. Соответственно, основными валентностями лексемы власть будут позиция субъекта и объекта власти: власть родителей, монополий, олигархов, народа; власть традиций, предрассудков, идей, денег, любви и т.д., власть над людьми, власть человека над самим собой, над природой и т. п. Объект властных отношений (тот, на кого направлена власть, объект подчинения) может мириться, считаться с властью, подчиняться ей, поддерживать ее, быть преданным, лояльным, быть приверженцем, сторонником власти, или, напротив, может выступать, бороться против, быть противником, врагом, находиться в оппозиции к власти.

Власть понимается в политологии и как влияние особого рода, и как способность к достижению определенных целей, и как возможность использования тех или иных средств, и как особое отношение между управляющим и управляемым. М.В. Ильин и А.Ю. Мельвиль, например, определяют власть как совокупность трех измерений: 1) директивный аспект – согласно ему власть трактуется как господство, обеспечивающее выполнение приказа, директивы; 2) функциональный аспект – понимание власти как способности и умения реализовать функцию общественного управления; 3) коммуникативный аспект, связанный с тем, что власть так или иначе реализуется через общение, через определенный язык, понятный обеим сторонам общественного отношения власти (Ильин, Мельвиль 1997). Коммуникативный аспект власти подчеркивает также и К.С. Гаджиев: «Власть – это своеобразная система коммуникации между различными ее субъектами, либо между субъектами и объектами, между двумя или более лицами или сторонами, участвующими в системе властных отношений, а не просто достояние одной из сторон» (Гаджиев 1997: 91).

В зависимости от ресурсов, которые используются для осуществления господства, выделяются следующие виды власти: власть принуждения (coercive power), основанная на угрозе и/или наказании, власть связей (connection power), опирающаяся на использование субъектом своих связей с влиятельными людьми, власть награды (reward power), которая осуществляется благодаря тому, что субъект власти может предложить объекту в качестве награды нечто, представляющее для него ценность; легитимная/должностная власть (legitimate/positional power), предоставляемая положением в социальных институтах; референтная или личная власть (referent power), строящаяся на личных взаимоотношениях с подчиненными, информационная власть (information power), базирующаяся на обладании субъектом значимой для других информацией, и, наконец, экспертная власть (expert power), основанная на превосходстве в специальных знаниях и навыках (Lussier 1990: 92–97). Хотя данная типология была предназначена для работы с управленческими кадрами в современных организациях, однако она с успехом может быть применена и для анализа политического лидерства.

Типология собственно политической власти опирается на характер лидерства, тип его экономической базы, тип политической системы и отношения между лидером и населением. Примером такого подхода является типология господства М. Вебера, который разграничивает харизматическое, традиционное и рационально-легитимное господство (Вебер 1990). Н. Смелзер подчеркивает, что эти три типа господства никогда не представлены в абсолютном виде, любая политическая система включает элементы всех трех типов. В политической системе США доминирует рационально-легитимная бюрократия, но в ней присутствуют и другие элементы. Например, Верховный Суд обращается к Конституции для урегулирования судебных споров – это традиционный аспект американской политической системы. Харизматический элемент проявляется в отношении американцев к особо любимым президентам (Смелзер 1994: 526).

Понятие власти в исследованиях политологов и социологов пересекается с такими смежными понятиями, как «сила», «контроль», «превосходство», «влияние», «принуждение», «авторитет», «господство».

К. С. Гаджиев полагает, что в целом власть нельзя отождествлять ни с авторитетом, ни с влиянием, хотя в идеале последние являются ее важными ингредиентами. Политическое влияние как всеохватывающее понятие покрывает собой все формы убеждения, давления, принуждения. Власть как форма влияния отличается от просто влияния тем, что она опирается на санкции (власть может использовать физические санкции или угрозу их в случае неподчинения повелению или приказу). Политический авторитет не обязательно опирается на власть. (Гаджиев 1997: 91)

М.В. Ильин разграничивает следующие подходы к содержанию понятия «авторитет»:1) авторитет есть форма осуществления власти, наряду с косвенным влиянием, принудительным контролем, насилием и т. п. (т.е. авторитет – особая форма власти, ее проявление и результат); 2) авторитет сводится к легитимированному руководству, к способности направлять действия и мысли других политических субъектов без использования принуждения или насилия (т.е. авторитет – разновидность власти, предполагающая ее признание руководимыми); 3) авторитет – один из источников власти (власть становится формой реализации авторитета) (Ильин 1997: 203).

Н. Смелзер, сопоставляя понятия «власть», «сила», «авторитет», отмечает, что «сила» – понятие более узкое, чем «власть», поскольку власть может осуществляться и без применения силы. «Авторитет» – тоже более ограниченное понятие, чем «власть»; авторитет подразумевает такие характеристики, как институционализация и легитимизация. М. Вебер определяет авторитет как «вероятность того, что приказания встретят повиновение у определенной группы людей» (Смелзер 1994: 524).

Итак, термин власть из всех рассмотренных соотносительных терминов выступает как наиболее семантически емкий и всеобъемлющий по сравнению с остальными; термины сила, контроль, превосходство, влияние, принуждение, авторитет, господство являются более частными, выражающими логически более узкие, подчиненные понятия, обозначающими составляющие власти или ее атрибуты.

Для того чтобы выяснить, как отражаются представления о власти и отношение к власти в массовом сознании носителей языка, необходимо обратиться к анализу типовой сочетаемости и метафорики лексемы власть^а также ее участия в оценочно фокусированных высказываниях, в том числе и паремиях.

Все участники политической жизни общества (от активных агентов до пассивных наблюдателей) связаны сложной системой взаимоотношений, среди которых не последнюю роль играют образные репрезентации, приписываемые различным субъектам власти. Реконструкция образных представлений о власти (конкретно действующей власти и власти как таковой) на уровне массового сознания должна опираться на данные философии, истории, филологии и культурологии.

В коллективном сознании власть – это объект отчуждаемой принадлежности (У него есть власть, нет власти), который может быть объектом приобретения, передачи, утраты, а также добычи и завоевания (Жданова, Ревзина 1992). Она может менять владельцев, быть объектом наследования, дарения, обмена, купли-продажи, насильственного захвата: иметь, получить, передать, захватить власть; перехват, передел власти; possess, take, seize, keep, transfer, cede power, interchanges of power.

Субъект власти мыслится как ее реальный обладатель, который может держать ее зубами, но может от нее отказаться, потерять, лишиться, утратить, а также дать, передать, доверить и предоставить, либо как претендент, который борется за власть, претендует на нее, может ее захватить, узурпировать, завоевать (аналогично в английском: hold, share, leave, claim, confer power).

В поверхностной структуре власть может быть представлена и как агент самостоятельных действий (остаться в чьих-то руках, перейти к кому-л., перейти из рук в руки), хотя «самостоятельность» здесь, на наш взгляд, чисто синтаксическая – с точки зрения глубинной семантики власть по-прежнему остается объектом манипуляций.

Возможность осмысления власти как объекта обладания связана с ее образным восприятием как «своего рода оконтуренной субстанции», «вычлененного из пространства компактного физического предмета, с четкими границами, который может уместиться в руках и быть перемещаемым в пространстве» (Жданова, Ревзина 1992: 45). Выделенность данного объекта в пространстве позволяет описывать движение и местонахождение субъектов относительно него: восхождение к власти, вхождение во власть, стоять у власти, идти к власти, попасть под власть, быть под властью, освободиться из-под власти; rise, climb to power, stay in power, be out of power. Как и все физические предметы, этот объект имеет пространственные параметры – форму и ее геометрические характеристики (пирамида власти, треугольник власти, вершина власти, властная вертикаль, айсберг власти, структура власти, сегмент власти; line, angles, centers of power), размер/масштабы (безмерная, огромная, большая, неограниченная, ограниченная власть, объем власти, превышение власти, полнота власти; immense, ultimate, huge, exclusive power), вес (сила/слабость власти, бремя власти; власть тяготит, довлеет, обременяет; burden, concentration of power).

Иной ракурс видения власти – ее визуализация как открытого пространства значительной протяженности, в пределах которого существуют и действуют субъекты и объекты политики, разворачиваются политические события и действия (поле, ареал, арена власти; властное пространство, география власти, ландшафт власти; горизонты, границы, пределы власти, магистраль власти; avenues of power, extension of power).

Восприятие власти как физического объекта реализуется также через метафору архитектурного сооружения, которая подчеркивает ее рукотворный характер (здание власти строится человеком) архитектура власти, каркас власти, фасад власти, фундамент, опора власти, лабиринты, коридоры власти, кулисы власти, демонтаж власти; halls, corridors of power). С метафорой здания/конструкции связан признак прочности прочность, незыблемость власти, укрепление власти, поколебать, подорвать власть; bases of power, consolidate, crash power).

В метафорике власти соединяются два противоречащих образа – с одной стороны, она воспринимается, как нечто, созданное человеком (помимо метафоры сооружения, весьма распространенной является метафора механизма, при помощи которой, вероятно, человек пытается представить себе процесс функционирования власти: рычаги, руль, пульт управления, часовой механизм, пружина власти, машина власти). С другой стороны, она предстает как нечто естественно существующее – живое существо, явление природы (корни, ветви, недра власти; расцвет, мутации, перерождение власти, сохранить государство живым организмом), при этом особенно распространенной для описания неудовлетворительного состояния дел является метафора болезни (болезни власти, температура власти была 39,8; пульс власти, атрофия /дистрофия власти, паралич власти, немощь власти, агония власти, коллапс власти)

Текучесть, преходящий характер власти отражается в таких сочетаниях, как истоки власти, каналы власти; сохранение, стабильность, стабилизация власти; фазы власти; ускользающая власть; падение, фиаско власти; elusiveness of power, source of power.

Поскольку воплощением реальной власти являются люди, то, естественно, для лексемы власть характерна валентность персонализации: власть имеет лицо, черты, почерк, она достигает зрелости и совершает жизненный цикл. Как и любому человеку, ей могут быть свойственны капризы и причуды, ответственность, беспомощность, бессилие, безумие, безграмотность, бездействие, догматизм, циничность, продажность или неподкупность.

Власть является мощным эмоциогенным фактором. Она может быть объектом вожделения (любить, добиваться, домогаться, жаждать, мечтать о власти; lust, hunger for power), предстает как некая таинственная и магическая сила (чары власти, гипноз власти, загадки власти). Ощущения, рождаемые обладанием власти, описываются как вкус власти. Власть манит, привлекает, чарует, восхищает, в отношении к ней проявляется доверие, почитание, обожествление; обладатель власти испытывает упоение, опьянение властью. В то же время власть может настораживать, пугать, разочаровывать, вызывать отторжение и неприятие.

Образы власти, существующие в массовом сознании, в определенной степени зависят от уходящих в глубину веков представлений о власти, зафиксированных в паремиях и произведениях традиционного фольклора, анализ которых позволяет понять, как формируется образная основа политического мышления народных масс.

Говоря о причинах того, что в эпоху тоталитарного советского дискурса главные вожди – Ленин и Сталин – отождествлялись в массовом сознании с ролями «отца» и «учителя», А.Н. Баранов и Е.Г. Казакевич справедливо полагают, что успешная работа пропаганды в этом направлении обусловлена наличием «хорошо сдобренной психологической почвы абсолютизма, основанной в значительной мере на «природном чувстве батюшки царя» (как выражался один из публицистов девятнадцатого века)» (Баранов, Казакевич 1991: 39)

В паремиологическом фонде русского языка царь является воплощением высшей государственной власти (Даль 1997): царская власть признается естественной и необходимой (Народ – тело, царь – голова; Нельзя земле без царя стоять; Без царя – земля вдова), царь уравнивается с богом в монополии на знание истины (Ведает бог, да государь), подчеркиваются его недосягаемость и дистанцированность от народа (До царя далеко, до бога высоко), неоспоримость его решений (Не судима воля царская), экстраординарные способности и возможности (У царя руки долги; Царский глаз далече сигает). Эмоционально авторитет царской власти держится на страхе, угрозе насилия (Грозно, страшно, а без царя нельзя; Царь не огонь, а ходя близ него, опалишься) и в то же время на вере в царскую милость и снисхождение (Бог милостив, а царь жалостив).

Поговорки также фиксируют значимость лояльности как критерия оценки подчиненных (Верный слуга царю всего дороже.) и широко распространенное заблуждение в том, что сам царь хороший, а все беды – от его приближенных, которые скрывают от него правду и действуют в своих корыстных интересах (Не от царей угнетение, а от любимцев царских). Психологическое признание абсолютной власти соотносится с неверием в силу закона, с признанием верховенства должностного лица над буквой закона (Законы святы, да законники супостат; Не бойся закона, бойся судьи; Что мне законы, коли судьи знакомы).

В статье А.В. Захарова. посвященной анализу образов власти в русских народных сказках, отмечаются следующие моменты: а) герои в сказках власти не домогаются, хотя могут и получать ее по наследству, в подарок или за заслуги; б) по мнению народа, власть – не абсолютная, а относительная ценность; в) герои сказок обладают харизматическим призванием, которому соответствует предначертание рока, судьбы, и герои руководствуются логикой чуда; г) главный атрибут власти – колдовство, чудо власти связано с тайной, загадкой; намеком, некоторым недостатком знания; е) задача героя –демистифицировать тайну; он добивается успеха ( и власти) не силой, а умом и хитростью (Захаров 1998).

Афористические высказывания о власти можно разделить на две группы:

– афоризмы, в которых осмысляется сущность власти, ее философские и психологические аспекты;

– афоризмы стратагемного типа, в которых декларируются стратегические принципы борьбы за власть.

В афоризмах, посвященных онтологии власти, стремление к власти рассматривается как неотъемлемая черта человеческой природы: Нет человеческой души, которая выстоит искушение властью (Платон); Власть – это такой стол, из-за которого никто добровольно не встает (Ф. Искандер); Power is the ultimate aphrodisiac (H. Kissinger); вскрывается глубинная психологическая мотивация жажды власти: Стремление к власти порождено страхом. Тот, кто не боится людей, не испытывает желания властвовать над ним» (Б. Рассел); Добиваться власти для спокойствия и безопасности – значить взбираться на огнедышащий вулкан в поисках укрытия от бури (Ф. Петрарка); подчеркиваются негативные морально-этические последствия пребывания у власти: Властвуя над другими, человек, утрачивает свою собственную свободу (Ф. Бэкон); Власть одного человека над другим губит прежде всего властвующего (Л.Н. Толстой); Power tends to corrupt and absolute power corrupts absolutely (J. Acton).

В афоризмах-стратагемах власть ставится во главу угла революционной стратегии: Коренной вопрос всякой революции есть вопрос о власти (Ленин); Сначала нужно взять власть, а там будет видно (Ленин); в них декларируются принципы распределения власти: There must be not a balance of power, but a community of power; not organized rivalries, but an organized common peace (W. Wilson); Власть исполнительная да покорится власти законодательной! (В. Д. Набоков); постулируется опора власти на силу оружия Political power grows out of the barrel of a gun (Mao Tse-Tung), подчеркивается несовместимость абсолютной власти и свободы: It is a paradox that every dictator has climbed to power on the ladder of free speech, and immediately on attaining that power each dictator has suppressed all free speech except his own (H. Hoover); Concentrated power has always been the enemy of liberty (R. Reagan).

Анализ современного российского политического дискурса показал, что концепт «власть» нередко становится специальным объектом рефлексии, «размышлений вслух». Высказывания о власти, принадлежащие современным политикам и политологам, сводятся, в основном, к двум группам:

а) Высказывания формульного типа (Власть – это …), в которых делается попытка нетрадиционного подхода к раскрытию содержание понятия «власть».

Мое отношение к власти определяется двумя ключевыми словами. Слово №1 – ответственность... И второе: для меня власть – инструмент, которым обязан уметь пользоваться человек, деятельность которого связана с использованием власти для достижения цели (А. Чубайс// АиФ № 47, 1997).

Кстати, существует формула эффективной власти, сочиненная одним из, прошу прощения за грубое слово, реформаторов. Причем еще до старта реформ. Звучит она так: «Свободный рынок плюс сильная полиция» (А. Колесников// ИЗВ, 11.09.99).

б) Критические высказывания, в которых выражается недовольство властью и имплицитно содержится представление о том, какой должна быть хорошая власть:

Твердо убежден, что власть, особенно исполнительная, оторвалась от народа. < > Во властные структуры проникло много нечестных и нечистоплотных людей, ставящих личные интересы выше интересов государства. Власть оказалась бесконтрольной и безотчетной перед народом (В. Илюхин // АиФ, № 47, 1997).

Нужна сильная власть! Настоящая власть. Жесткая исполнительная вертикаль во главе с президентом (В. Жириновский // КП, 27.05.99).

Верхам настолько наплевать на низы, верхи настолько ничего не хотят, что низы «не хотят» с удвоенной энергией. Равнодушие власти превратило «дорогих россиян» в самый равнодушный к этой власти народ в мире. < > Власть проносится мимо «селян» по Рублево-Успенскому шоссе на большой скорости, сверкая мигалками и поражая зрение размерами кортежа. Иногда ее замечают в правительственной ложе на значимых футбольных матчах. Это способ единения с народом, правда, единения ложного (А. Колесников // ИЗВ, 28.05.99).

Кто-то из умных людей недавно сказал с телеэкрана: они там, наверху всех нас считают за идиотов. Это властная болезнь, давняя как мир. Еще Мао исходил из конфуцианского представления о власти-ветре и народе-траве. ТВ с самого рождения у нас стало этаким мощным вентилятором, которым власть старается нас пригнуть как надо (В. Кичин // ИЗВ, 11.09.99).

Приведенные высказывания позволяют суммировать представления политиков о своеобразном «кодексе чести» для представителей власти: власть не должна отрываться от народа, должна уважать народ и жить его интересами, быть честной, чистоплотной, не продажной, подконтрольной народу, иметь прочные нравственные устои, быть сильной, дееспособной, ответственной, уметь гибко реагировать на изменение политической ситуации. Власть не должна быть равнодушной к проблемам народа, не должна пренебрегать народом и относиться к нему снисходительно, не должна демонстративно пользоваться привилегиями, не должна воровать и жировать на народные деньги.

В завершение данного раздела рассмотрим, как выглядит образ власти в массовом сознании по результатам свободного ассоциативного эксперимента (использовались данные словаря (АТСРЯ) и эксперимента, в котором участвовали студенты-филологи Волгоградского педагогического университета).

Значительная часть реакций отражает ядерные признаки концепта «власть» (порядок, правление, повиновение, парламент, правительство, закон, государство, царь, президент и т п. ), сюда же относятся стандартные синтагматические реакции, близкие к клише (местные, официальные, здешние власти; власть имущие; советская, демократическая власть; свергнуть, спасти, держать власть и т.д.).

Большой удельный вес у реакций, соотносящихся с компонентом «сила», что подтверждает его ядерный статус в прототипном представлении о власти – сила, твердость, жесткая, могучая, неограниченная, твердость, кулак, танк, насилие, кровь, диктатура, подавление. Существенной психологической яркостью обладает ассоциативная связь «власть – деньги» (деньги, богатые, алчность).

Среди оценочных реакций положительные оценки отсутствуют. Отрицательно-оценочные реакции представлены следующими блоками:

а) общеоценочные реакции (плохая, подлая, так себе, убогие, грязь), в том числе такие, которые можно рассматривать как косвенное выражение отрицательной оценки (ругают, надоевшие, портит человека);

б) общеоценочные реакции эксплетивного типа (козлы, психи, тупые, черт, к черту, на мыло, не хочу);

в) частно-оценочные реакции, выражающие негативную морально-этическую оценку. Эти реакции показывают, что в массовом сознании осуждение вызывают злоупотребление властью (тирания, вседозволенность), коррупция (продажная, мафия), недееспособность (бездействие, марионетки, колебание, слабая), негуманность (жестокость, беспощадная), лживость властей (врут, обманули, хитрость, интриги).

*

Перейдем ко второму аспекту проблемы «Язык и власть», а именно – языковому проявлению власти.

Мы уже упоминали о том, что феномен власти самым тесным образом связан с принуждением. Власть определяется как возможность навязывания своей воли другим, вопреки сопротивлению, как право коллективного агента накладывать обязательства и принуждать к действиям. В коммуникативном плане власть проявляется в способности заставить других принять выгодную для говорящего интерпретацию действительности, т. е. в принуждении к точке зрения.

Дискурсивное выражение власти рассматривается как часть общецивилизационного процесса: эволюция стратегии власти заключается в том. что власть начинает опираться не столько на телесное принуждение и наказание, сколько на легитимацию силы в форме права, на управление человеческим поведением посредством слова (Марков 1993). Перевод властных отношений в дискурсивную форму означает, что сила проявляет себя в праве говорить и в праве лишать этой возможности других. Лишение слова является одним из проявлений речевой агрессии, которая, как известно, является сублимацией агрессии физической (Лоренц 1990). М. Фуко к числу наиболее распространенных средств контроля над дискурсом относит процедуры исключения, самой очевидной из которых является запрет («говорить можно не все, говорить можно не обо всем и не при любых обстоятельствах, и, наконец, не всякому можно говорить о чем угодно») (Фуко 1996 б: 51).

Дж. Дайамонд рассматривает власть как понятие одновременно политическое и риторическое: эффективность власти проявляется в способности индивида одержать верх в споре, переключить разговор на новую тему, вести дискуссию, осуществлять реформы, изменять существующие структуры, побеждать на выборах и т. д. (Diamond 1996: 13).

Безусловно права Р. Водак, утверждая, что «язык обретает власть только тогда, когда им пользуются люди, обладающие властью; сам по себе язык не имеет власти» (Водак 1997: 19). Тем не менее язык предоставляет говорящим целый арсенал средств проявления и осуществления власти.

Власть в дискурсе выражается в том, что обладающие властным статусом коммуниканты контролируют и ограничивают коммуникативный вклад нижестоящего участника (не обладающего властью). Существуют три типа ограничений: 1) ограничения на содержание коммуникации; 2) ограничения на типы социальных отношений, в которые могут вступать участники коммуникации; 3) ограничения на позиции субъекта коммуникации. (Fairclough 1989 ) Так, в частности, в институциональных видах дискурса существуют определенные жанры, доступные только для «профессионалов», субъектом которых не может быть «клиент»: проповедь для священника, лекция для преподавателя, приговор для судьи и т. д. Таковым является большинство первичных жанров политического дискурса (публичная речь политика, парламентские дебаты, партийная программа, все жанры президентской риторики и др.).

Говоря о языке как инструменте социальной власти, Р. Блакар имеет в виду присущую языку способность к структурированию и воздействию (выбор выражений, осуществляемый отправителем сообщения, воздействует на понимание получателя). Он выделяет шесть «инструментов власти», имеющихся в распоряжении отправителя: 1) выбор слов и выражений; 2) создание (новых) слов и выражений; 3) выбор грамматической формы; 4) выбор последовательности; 5) использование суперсегментных признаков; 6) выбор имплицитных или подразумеваемых предпосылок.

Р. Блакар подчеркивает, что люди с разными позициями власти имеют разные возможности по овладению более продвинутыми лингвистическими механизмами, и тот, кому принадлежит наибольшая власть, может в любой момент решить, какой лингвистический механизм наиболее полезен, следовательно, тот, кто обладает властью (положением), в значительной степени определяет употребление и значение слов и выражений (инструментов власти) (Блакар 1987).

Если Р. Блакар к инструментам языковой власти относит операции с конкретными языковыми единицами разных уровней, то Р Барт, говоря о трех типах дискурсивного оружия, имеет в виду общериторические качества речи: 1) демонстрация аргументов, приемов защиты и нападения; 2) исключение соперника из диалога сильных, монологизация дискурса; 3) структурная завершенность, четкость, императивность речи (Барт 1994: 538).

Власть в дискурсе непосредственно связана с понятием коммуникативного лидерства.

В.В. Богданов раскрывает понятие коммуникативного лидерства через три типа доминаций, повышающих коммуникативный статус говорящего – энциклопедическая, лингвистическая и интерактивная доминация: «Коммуникативный лидер – это человек, который обладает нетривиальной информацией с точки зрения данной ситуации общения, умеет выразить эту информацию в наилучшей форме и довести ее до сведения адресата посредством оптимального языкового контакта» (Богданов 1990б: 30). Более высокий социально-административный статус коммуниканта имеет тенденцию вызывать повышение и его коммуникативного статуса, но из этого вовсе не следует, что лицо, занимающее более высокое административное положение в обществе, непременно обладает и более высокой энциклопедической, лингвистической и интерактивной компетенцией.

В идеале социально-административное и коммуникативное лидерство должны совпадать, т.е. хороший политик, безусловно, должен быть коммуникативным лидером. Энциклопедическая компетенция политика проявляется в глубоком знании и понимании текущей политической ситуации, предшествующих процессов и исторического фона, а также в способности дать адекватное вербальное описание данной предметной области. Кроме того, понятие энциклопедической компетенции политика подразумевает и высокий общекультурный уровень, который в речи проявляется в апелляциях к прецедентным текстам данной культуры.

Лингвистическая компетенция политика заключается в использовании престижной формы языка (т.е. в полном владении литературной нормой), во владении паремиологическим фондом и образными средствами языка и умении их адекватно использовать.

Интерактивная компетенция политика состоит в соблюдении постулатов общения (с учетом их специфики в политическом дискурсе), а также во владении приемами фасцинации, которые позволяют установить оптимальный контакт с аудиторией.

Связь феномена коммуникативного лидерства с высоким статусом в социальной иерархии (социальным лидерством, властью) уходит корнями в генезис языка. На изначально «командную» роль слова указывают этологи и психологи. Сигналы лидеров примитивных групп обладали особой значимостью для особей низшего ранга. «Интересный в этой связи факт приводит Ф. Фолсом: даже в наши дни народы, которые живут охотой – таких, правда, на свете осталось совсем не много, – часто называют главу семьи просто «говорящий» (Якушин 1984: 121).

Слово первоначально было командой для других (первые протовысказывания, предположительно, были императивами). Первобытный лидер воспринимается как источник авторитетного Слова, значимого для выживания группы. Не удивительно, что слово лидера и в современном обществе обладает особым авторитетом и служит мощным инструментом социальной власти.