Продуктивные классы глагола

Михаил Наумович Эпштейн "Меня танцевало к ней". Расширение безличных конструкций

              Если есть у русского языка одно грамматическое свойство, которым он превосходит все другие европейские, то это способность к образованию безличных конструкций. Русский язык предпочитает описывать действие, как если бы оно совершалось само по себе, некоей безличной силой, в отсутствие субъекта действия. "Мне хорошо спится". "Ему совсем не пишется". "Парня убило молнией". В последнем случае есть вариант личного предложения: "Парня убила молния". Как бы вы предпочли сказать? как естественнее сказалось бы по-русски: "убило молнией" или "убила молния"?  Гугл дает беспристрастный ответ. Первое словосочетание встречается в рунете 99000 раз,  второе – 30100. Это значит, что язык с перевесом более чем в три раза предпочитает безличную конструкцию.

              Приведу суждение выдающегося лингвиста Анны Вежбицкой из ее работы "Русский язык", где она рассматривает структурно-мировоззренческие особенности русского языка на фоне других европейских.  "Богатство и разнообразие безличных конструкций в русском языке показывают, что язык  отражает и всячески поощряет преобладающую в русской культурной традиции тенденцию рассматривать мир как совокупность событий, не поддающихся ни человеческому контролю, ни человеческому уразумению, причем эти события, которые человек не в состоянии до конца постичь и которыми он не в состоянии полностью управлять, чаще бывают для него плохими, чем хорошими. Как и судьба".  [1] Иными словами, безличные конструкции – это своего рода грамматика судьбы, совершающей действия помимо человеческой воли.  "Мне думается. Тебе везет. Его лихорадит". Вежбицкая так передает значение этих конструкций:

"Его знобило / лихорадило / мутило.

что-то случилось с ним

не потому, что он хотел этого

не потому, что кто-то делал что-то

нельзя было сказать почему

поэтому он чувствовал холод / лихорадку / тошноту.

Как показывают приведенные экспликации значения, все предложения такого типа являются неагентивными  [т.е. происходят без участия агента – М.Э.]. Таинственные и непонятные события происходят вне нас совсем не по той причине, что кто-то делает что-то, а события, происходящие внутри нас, наступают отнюдь не потому, что мы этого хотим". [там  же]

              Такой фатализм, запечатленный в механизмах русской грамматики, не пошатнулся, а напротив, укрепился в языковой эволюции 20-го века, хотя, казалось бы, вступал в противоречие с официальной идеологией советского человека – "хозяина своей судьбы". Некоторые лингвисты той эпохи, включая академика В. В. Виноградова, даже предполагали, что безличные конструкции в языке отражают "отжившую идеологию" и будут постепенно оттеснены конструкциями агентивными, выражающими волю и сознание новых строителей жизни. Однако наблюдение над языковыми процессами показало, что в советскую эпоху безличные конструкции распространились еще шире. Е.М. Галкина-Федорук отмечала в 1958 г.: "Количество безличных предложений в современном русском языке все время возрастает. /.../Наши данные показывают, что многие личные глаголы начинают употребляться по типу безличных". [2]  Выдающийся лингвист А. М. Пешковский, пораженный ростом безличных конструкций в языке советской эпохи, подчеркивал их характерность для общих тенденций русского языкового развития: "Таким образом, безличные предложения, по-видимому, отнюдь не есть остатки чего-то убывающего в языке, а наоборот, нечто все  более и более растущее и развивающееся". [3]

             Что же именно "росло и развивалось"? Очевидно,  сама безличность как категория не только грамматики, но и народного миросозерцания, или, если угодно, социального бессознательного. Провозглашая идеологию активной переделки жизни,  советская эпоха на самом деле культивировала детерминизм и фатализм, при которых субъект оказывался лишь точкой приложения каких-то высших сил истории. Он был не субъектом, а прямым или косвенным дополнением классовой борьбы и "всемирно-исторических законов развития человечества". На уровне речевой стихии такая бессубъектность каждодневного бытия и выражалась в росте  безличных конструкций. По замечанию А. Вербицкой, "рост безличных конструкций, вытеснение личных предложений безличными является типично русским феноменом..., в других европейских языках - например, в немецком, французском и английском - изменения обычно шли в противоположном направлении... Это дает все основания думать, что неуклонный рост и распространение в русском языке безличных конструкций отвечали особой ориентации русского семантического универсума и, в конечном счете, русской культуры" (там же).

              Мне хотелось бы очертить дальнейшие перспективы этой имперсонализации – развития конструкций с действиями без деятеля, со сказуемыми без подлежащего (или, как выражается академическая грамматика,  "не подлежащно-сказуемостных предложений"). Вообще-то я не поклонник безличных конструкций и стоящего за ними миросозерцания, которое придает источнику действий беспричинный, бессубъектный, роковой характер. Но я не могу не признать, что эти конструкции глубоко выражают дух русского языка. Более того, "безличностные" действия  выражаются по-русски лучше, чем в других европейских языках. Если кому-то хорошо пишется или плохо спится, то эти состояния, знакомые людям самых разных наций независимо от их родного языка, находят в русском самое простое и регулярное воплощение.  Поэтому не следует пренебрегать теми уникальными возможностями, которые заложены в самом грамматическом строе русского языка,  - их нужно осмыслять теоретически и разрабатывать практически, очерчивая все новые области приложения безличных конструкций.

              Я уже писал о развитии категории переходности в системе русских глаголов и о формировании соответствующего действенного, транзитивного мировоззрения. [4] Но было бы несправедливо не развивать язык и в  противоположном направлении – выражения безличности, где он по  своим задаткам воистину велик и могуч. В расширяющейся вселенной языка все направления  ценны, и важна именно разнонаправленная динамика и "цветущая сложность"  языковой системы.  Особенно интересно, что развитие переходных и безличных функций русского глагола структурно зависят друг от друга и осуществляются взаимодополнительно.

              Одна из самых  распространенных моделей безличных предложений – переходный безличный глагол ("знобить", "тошнить" кого) или безличная форма глагола ("убило", "несло" кого) с прямым дополнением. "Меня знобит". "Мастера  убило  током". Если мы допустим расширение переходной функции на все глаголы,  о чем шла речь в моей вышеуказанной статье, то соответственно расширяется и возможность безличных предложений с такими глаголами, имеющими прямое дополнение в винительном падеже без предлога. Если можно сказать  "гулять ребенка" или "танцевать девушку", то можно представить, что эти же глаголы могут использоваться и как безличные.

              Меня танцевало в ее сторону.

Это значит, что действие "танцевать" совершалось со мной как бы помимо моей воли, сами ноги несли меня в ее сторону.

              Ты где гулял? - Не знаю. Меня гуляло до самого утра.

Он сорвался с привязи, его гуляло по всем притонам, пока не бросило с моста в попытке самоубийства.

Действия "гулять" и "бросать" здесь представлены как безличные, управляемые чей-то  неведомой волей, а не тем, кого "гуляло" и "бросало".

              Сравним два предложения:      

               Я летал во сне.

               Меня летало во сне.

Второе предложение передает невольность и надличную природу того  действия, которое в первом описывается как действие личности. Можно сказать и так, и иначе, но представляется, что второе предложение более точно передает то, что происходит с нами в сновидениях, когда не мы летаем, а нас летает,

когда нами движет какая-то неведомая сила.

              И не только во сне. По сути, любое эмоциональное состояние может восприниматься как безличное по своему истоку, когда оно приходит неведомо откуда и всецело захтатывает нас:

              Меня летает от радости.

Это значит: я настолько переполнен радостью, что не могу с собой совладать, какая-то неведомая сила поднимает меня над землей.

Его, как Магомета, летало по всем мирам, пока не приземлило к льющейся бутылке водки.

Меня зевает  от вашей морали  (ср. "меня тошнит от вашей морали").

Глагол "зевать" обычно употребляется как личный: "я зеваю", "он зевнул".  Но чтобы подчеркнуть невольность зевка, тому же глаголу может быть придана безличная функция.

             Меня чихнуло, меня вдруг закашляло  

Эти личные глаголы здесь употребляются безлично,  как в предложениях с собственно безличными глаголами "меня стошнило", "меня зазнобило".

              Сашу уже давно ходило налево.

Не сам "ходил налево", а какая-то сила "его ходила". Конечно, можно сказать "его водило",  "его носило", но тогда теряется идиома "ходить налево", а в ней основной  смысл.

              Таким образом, усвоение традиционно непереходными глаголами (танцевать, летать, гулять, ходить и пр.) переходной функции позволяет им использоваться и в таких конструкциях, как "безличная форма глагола  + прямое дополнение". Если можно сказать "я танцую девушку", то можно сказать и "меня танцует к девушке" (т.е. танцем меня движет к ней как бы помимо моей воли). В первом случае "танцевать" употребляется как личный глагол, во втором – как безличный. Но общее у них – это переходная функция, возможность танцевать кого, т.е. иметь прямое дополнение. Именно придание глаголу переходной функции позволяет употребить его и в безличной конструкции. Если бы нельзя было сказать переходно: "я танцевал кого (девушку)", то нельзя было бы сказать и  безлично: "танцевало кого (меня)". Расширение этих двух грамматических функций, переходности и безличности, происходит совместно и одновременно. В потенции языка каждый глагол, употребляясь переходно, может употребляться и безлично. Язык развивается в направление полиморфизма, т.е. умножения морфологических, вообще грамматических фунций данного слова при сохранении его идентичности, без изменения его формы (т.е. без добавления словоизменительных суффиксов, окончаний и т.п.)