2.1.1. Соотношение бесписьменных идиомов

Традиционно все общества были бесписьменными и, как правило, имели соседей, с которыми поддерживали контакты разной степени интенсивности и дружелюбия; препятствием служили лишь серьезные физические преграды – горы, пустыни, большие водные пространства. Если язык соседей не был понятен, то коммуникативные потребности решались через двуязычие. Групповая идентичность поддерживалась за счет отделения мира "своих" от мира "чужих", причем категория "своих" была значительно уже того, что принято называть этносом. С возникновением классов и государств, с широким распространением отдельных религий родоплеменная идентичность постепенно утрачивается (но ее отчетливые следы могут столетиями сохраняться в оседлом обществе, как это, например, имеет место у современных черногорцев), локальная идентичность часто перерастает в региональную, возникает сословная / классовая идентичность, постепенно формируется этатическая (государственная). Часто, но отнюдь не всегда, складывается идентичность, объединяющая тех, кто говорит на взаимопонятных идиомах, но, даже явно сложившись, она может играть второстепенную роль по сравнению с остальными.

Противопоставление языков свойственно любому обществу и всегда так или иначе привязано к проблеме взаимопонимания, но само понятие взаимопонимания может быть идеологизировано на самых ранних стадиях культурной эволюции. Представители одной группы могут не хотеть понимать своих соседей даже при минимальных языковых отличиях. М. Мид [Mead 1935] описала такой любопытный факт из недавней истории папуасов-мундугуморов (по современной терминологии их принято называть биват). Среди мундугуморов запрет на каннибализм в отношении тех, кто говорит на том же языке, носит сакральный характер; ослушника должна постигнуть скорая и неизбежная смерть. Когда одна группа мундугуморов отселилась с берегов реки Юат во внутренние районы, межгруппового каннибализма не наблюдалось до тех пор, пока одному смельчаку не удалось попробовать представителя соседней группы без катастрофических последствий. В результате было решено, что язык новой группы изменился достаточно, чтобы считаться самостоятельным.

Лингвисты давно пытаются как-то объективировать критерий (взаимопонятности идиомов. По значению языковых различий для исследователей С. Е. Яхонтов делит пары идиомов на пять категорий, три из которых представляют практическую значимость и при общении самих носителей языков [Яхонтов 1980: 151-153]:

1. "Носители разных идиом¹⁷ свободно общаются друг с другом, но по особенностям произношения и отчасти лексики могут приблизительно определить, откуда каждый из них родом"; "во всех этих случаях возраст различий очень невелик". (Так соотносятся варианты английского и испанского, голландский и африкаанс, русские диалекты Сибири.)

2. "Носители разных идиом без большого труда общаются между собой, хотя возможны отдельные случаи непонимания"; "возраст таких различий – около 500 лет или немного больше". (Так соотносятся русский с украинским, татарский с башкирским, узбекский с уйгурским.)

3. "Носители разных идиом не могут свободно общаться, но постоянно слышат в речи друг друга знакомые слова и даже короткие фразы. Говорящий на одном языке может научиться понимать другой, "постепенно привыкая" к нему, без учебника или переводчика"; "возраст таких различий – 1000–1500 лет". "Однако возможность узнавать "свои" слова в родственном языке в большой степени зависит от фонетических изменений, происходивших в этих языках". "Практически это знание может быть скорее использовано при чтении, чем при попытке понять устную речь". (Так соотносятся русский с болгарским или польским, турецкий с татарским, тхайский (сиамский) и шанский.)

Другой исследователь еще сильнее огрубляет картину, утверждая, что носители родственных идиомов в речи друг друга "либо понимают очень мало (может быть, 10%) – и мы имеем дело с разными языками, либо почти всё (70% или более) – и мы имеем дело с диалектами одного языка" [Dixon 1997: 8].

На практике решать вопрос о статусе идиомов без опоры на традицию лингвистам приходится не так уж часто. Ярче всего эта проблема проявляется там, где есть необходимость быстро дать хотя бы приближенную оценку картины размещения языков на определенной территории. В ходе предварительной классификации многих сотен папуасских языков был принят следующий формальный критерий разграничения языка и диалекта. По модифицированному С. Вурмом 200-словному списку Сводеша на глазок, без компаративистских исследований, для пары идиомов выявляется общая лексика. Если ее доля превышает 81%, идиомы считаются диалектами одного языка, если же ''родственных" слов менее 78% – разными языками. В пределах 3-процентного "зазора" (а в исключительных случаях – и вне его) исследователь при решении дилеммы язык / диалект основывается на том, какие именно лексические единицы оказываются "родственными"¹⁸.

Классификация Яхонтова мало что дает для объективизации противопоставления язык / диалект: уже в первом пункте в качестве примеров приводятся разные языки (голландский и африкаанс), а начало расхождению верхненемецких и нижненемецких диалектов, диалектов крайнего юга и севера Италии было положено явно ранее 1500 лет назад. Дело, конечно, не в давности начала расхождений, поскольку взаимные контакты могут не только сдерживать дивергенцию, но и приводить к конвергенции идиомов, между которыми сохраняется определенный уровень взаимо-понятности. С. Вурм измеряет синхронную степень лексической близости независимо от дивергентно-конвергентной истории идиомов. Несмотря на упоминание процентов и дат, и С. Е. Яхонтов, и Р. Диксон подходят к проблеме импрессионистически. В качестве пытающихся понять друг друга абстрактных носителей идиомов оба исследователя предполагают лиц, не имеющих опыта взаимного общения. Подход С. Вурма более формализован, здесь нет самих носителей языков, но его 80-процентный критерий отражает предел возможного взаимопонимания в случае не подготовленных к взаимному контакту носителей языков, они явно не смогут понять 70% текста, как того требует Диксон, и находятся ближе всего к третьей категории Яхонтова. На европейском материале подсчеты по Вурму дадут нетрадиционный результат, различные скандинавские или иберо-романские идиомы заведомо будут отнесены к единым языкам.

В действительности способность к пониманию во многом зависит от языковой практики индивидов, которая чрезвычайно разнообразна. Проблема взаимопонятности идиомов сводится в первую очередь к общности лексики, но характер связывающих (и одновременно разделяющих) фонетических корреспонденции также важен. Иногда он обусловливает одностороннее понимание. Так, при невысоком темпе речи португальцы вполне понимают испанцев, датчане – шведов, в обратную сторону понимание заметно снижается.

Более важна проблема языковой непрерывности, которая впервые была отмечена на материале романских языков. В цепи пунктов A-B-C-D-E-...-V-W-X-Y-Z жители каждых двух соседних не замечают разницы между идиомами друг друга, жители А и Е, V и Z испытывают при общении незначительные затруднения, жители Е и V понимают друг друга с большим трудом, а для жителей крайних пунктов взаимопонимание полностью исключается. Как будто бы ясно, что идиомы А и Z относятся к разным языкам, но границу между ними провести невозможно. Явление языковой непрерывности известно в самых разных культурах: у донеолитических охотников-собирателей Австралии, кочевников Евразийской степи, земледельцев северного Индостана, хотя, разумеется, оно не является универсальным. Например, на Новой Гвинее, где применялась методика С. Вурма, непрерывности как раз не наблюдается.

Обычно такие диалектные цепи – результат дивергенции, но постоянные контакты соседей не дают развиться языковому барьеру. Физические преграды также оказываются относительными. В культурах, ориентированных на море, оно может служить вполне удобным "путем сообщения". Например, в Центральной Микронезии существует цепь островов Сонсорол – Нгулу – Улити – Фаис – Сорол – Во-леаи – Сатавал – Пулуват – Трук¹⁹. Об истинной языковой непрерывности тут говорить не приходится, но идиомы смежных островов всегда соотносятся как близкие диалекты, а взаимопонимание между жителями Сонсорола и Трук невозможно.

Языковая непрерывность может быть и вторичной, когда на стыке родственных, но явно различающихся языковых традиций интенсифицируются социальные контакты и начинается языковая конвергенция. Такой процесс имел место во второй половине XIX – начале XX в. в Восточных Карпатах. С развитием капиталистических отношений язык западных русин подвергся значительной словам зации, в центре же русинской территории русинский идиом занимал промежуточное положение между западно- и восточнославянской традициями.

Вот как описывал в 1904 г. 70-летний старик из Собранца (тогда комитат Унг Венгерского королевства, сейчас восточная Словакия) языковую ситуацию в своем селе [Селищев 1941: 197]:

Селищев квалифицирует эту речь как "[восточно] словацкую, хотя и со многими элементами украинского говорения"; кроме того, заметим, что в фонетике текста есть явные полонизмы, а в словаре – венгерские заимствования (varos 'город', valal 'деревня'). В составе Австро-Венгрии проиллюстрированный говор был звеном диалектной цепи, соединявшей словацкий и украинский языки. С передачей восточного Закарпатья СССР (сейчас – Украина) этот континуум разделился. Русинский идиом на западе продолжал словакизироваться, а на востоке началась его украинизация. Значительная группа русинов еще во времена Австро-Венгрии переселилась в освобожденную от турок Воеводину (сейчас – Сербия), где "восточно-западно-славянский" идиом подвергся "югославянизации". Там русинский язык

получил официальное признание, стал использоваться в школьном обучении. Попытки создания еще двух письменных' русинских языков предпринимаются в Словакии и на Украине [в Словакии – с большим успехом). В результате для "полгаризнанного" народа с единым самосознанием развиваются три различные письменные традиции.

Выше речь шла лишь об идиомах повседневного общения. В действительности и на дописьменной стадии часто возникают средства межгрупповой (может быть, лучше сказать надгрупповой) коммуникации. Это идиомы типа койне, обслуживающие общий для нескольких групп эпический фольклор, на более поздних этапах – торговлю, отправление распространяющихся на разные социальные общности единых религиозных культов. Соответствующий идиом обладает повышенным престижем, а общество, в котором он распространен, становится диглоссным. С возникновением письменности именно такие идиомы получают все шансы на литературное развитие. Государства, находившиеся на до-письменной стадии, были очень небольшими и объединяли почти исключительно родственные этнические группы, поэтому проблема овладения престижным идиомом не была серьезной. Социальная верхушка и не испытывала особой нужды специально распространять престижный идиом.

Важным исключением является во многом загадочное государство Тауантинсуйю, более известное как империя инков. Это единственный пример, когда огромное государство, распространившееся с севера на юг на тысячи километров, функционировало без письменности. Основные территориальные приобретения инков пришлись на 1470– 1520-е годы. Значительная часть новых подданных переводилась в особую категорию зависимого населения – митмак и переселялась на отдаленные от исконных мест обитания целинные и слабообрабатывавшиеся земли. Из говоривших на одном языке переселенцев формировались пачаки (сотни семей), объединявшиеся в этнически разнородные уаранги (тысячи семей); в пределах уаранг, как и во всем Тауантинсуйю, языком общения становился кечуа, официальный язык государства. Митмаки составляли не менее 10% населения инкской империи, а во вновь осваиваемых районах – до четырех пятых [Березкин 1991: 109–112]. Так язык кечуа из исконной территории в центральном Перу распространился до южной Колумбии и центрального Чили.