Лексикографический невроз, или Словарь как способ поговорить

Я написал первый роман в виде словаря, второй в виде кроссворда, третий в виде клепсидры и четвертый как пособие по гаданию на картах таро. Пятый был астрологическим справочником для непосвященных.

Милорад Павич (Автобиография)

Я не сразу понял, что передо мной серьезная и объективная тенденция. Оправданием мне может служить то, что мне она предстала в ряде случайных совпадений, связанных с частными и разрозненными обстоятельствами моей личной жизни.

В конце 2006 года мне попался специальный выпуск журнала «Большой город». Номер этот был выпущен в канун Нового года и назывался «Словарь 2006 года». В новогоднем номере другого журнала – «Афиша» – главным был материал под названием «Слова России». В руках у своей дочери я заметил книжку Кати Метелицы «Лбюовь». Повертев ее, я обнаружил на задней обложке цитату из Петра Вайля: «Под видом словаря – то есть того, к чему Катя Метелица приучила читателей, – написана необычная книга: это и культурологические эссе, и очерки нравов, но, прежде всего, лирическая автобиография, остроумная и трогательная». Слово «приучила» означало, что «под видом словаря» автор уже что-то выпускал. И действительно, легко нашлась по крайней мере еще одна ее книга «Азбука жизни», где слова тоже стояли в алфавитном порядке (в действительности есть и другие). Книжки Кати Метелицы вырастали из ее колонок, и здесь невольно вспомнилась колонка Владимира Новикова в журнале «Новый очевидец», тоже превратившаяся в книгу «Словарь модных слов», которую я вскоре после Нового года получил в подарок от автора. А последней каплей стал звонок из журнала «Критическая масса» с просьбой написать рецензию на книгу Сергея Чупринина «Русская литература сегодня: жизнь по понятиям», которая также написана в виде словаря.^[36]

Тут уже впору было заподозрить неладное и произнести сакраментальное: «Тенденция, однако». Однако не стоит торопиться.

Моя главная проблема состоит в том, что я лингвист и постоянно имею дело со словарями. Более того, отношение к ним у меня профессионально трепетное. То есть я различаю хорошие и плохие словари. В данном же случае я попал в затруднительное положение, поскольку не мог назвать эти книги/журналы ни хорошими, ни плохими словарями. Между названными книгами и журналами много различий, а общее, пожалуй, только одно: все они существуют «под видом словаря», по сути таковым не являясь. Во всяком случае, с моей профессионально лингвистической точки зрения.

Зачем же использовать столь уважаемую (научную и объективную) форму словаря для чего-то другого, ненаучного, развлекательного, несерьезного и субъективного? Нет ли здесь коварного литературного, да что уж там скрывать, постмодернистского заговора против самого святого, что есть у лингвистов, против словаря? Или можно расслабиться, узрев здесь лишь игру случая, так некстати путающуюся у меня под ногами?

Прежде чем рассуждать об этом, стоит представить каждое из названных изданий, поскольку у меня нет уверенности в том, что читателям так же повезло случайно столкнуться с ними. Вообще, для словарей чрезвычайно важно, какое слово идет первым и какое последним, а также что находится между ними. Это я как специалист говорю. Вот в таком ключе и рассмотрим наши словари.

Катя Метелица. Азбука жизни. Kolonna Publications, 2005.

Книжка, которая начинается с перечня слов без всякого комментария: Аляска – Амазонка – Алупка – Алушта – Арканзас – слива – айва – алыча – абрикос – Аляска (была). Похоже на игру в города (следующее слово начинается на последнюю букву предыдущего), хотя в дальнейшем этот принцип нарушается. Дальше идет слово абракадабра, про которое что-то написано. Потом идут слова на Б: баобаб бабуин барабан по барабану!. А затем снова слова с комментарием – бомба и бумеранг. Кончается книжка словом яблоко, про которое сказано следующее:

«Моя любимая загадка:

На что похожа половинка яблока?

Официальный ответ на нее неизменно разочаровывает.

Половинка яблока похожа на вторую половинку».

Из того, что содержится между буквами А и Я, стоит отметить наличие статьи о Ленине (вполне в духе лирической автобиографии) и отсылочную статью Родина см. Крыжовник, Селедка.

После прочтения «Азбуки жизни» очевидно, что форма словаря взята Катей Метелицей для «прикола», но на этом «приколе» она категорически настаивает. Например, снабжает книжку указателем (одновременно «предметным и именным»), что создает впечатление полного абсурда – научный аппарат для лирической автобиографии.

Катя Метелица. Лбюовь. Kolonna Publications, 2005.

После прочтения этой книжки многое проясняется. Первым по алфавиту идет Авторское предисловие, в котором автор признается:

В этой книжке собраны рассказы, заметки и трактаты. Большая их часть – тексты для моей колонки «Стиль жизни», которая выходит на восьмой полосе «Независимой газеты» по четвергам. Я расположила темы по алфавиту, потому что привыкла так делать. Мои издатели предупредили, что я должна быть готова к вопросу: а почему все-таки по алфавиту? У меня есть несколько вариантов ответа: для смеха; для солидности; чтобы было аккуратно.

Можно еще сказать, что пристрастие к алфавитному порядку – это мой личный невроз (моя самая первая книга называлась «Новый русский букварь»). Я действительно считаю, что алфавитный порядок – самый разумный. Хотя варианты «для смеха» и «для солидности» тоже работают.

Заканчивается книга статьей Яйцо и Ямашка. Чтобы объяснить малознакомое читателю слово ямашка, а также его объединение со словом яйцо, снова придется обратиться к цитированию: «В гостях одна девушка, Катя, рассказала чудесную историю про свою маленькую дочку. Она, говорит, целый день к нам всем приставала, чтобы мы отгадали загадку. Сна’ужи белое, внут’и желтое; на букву “я”. Мы говорим: яйцо. Она: “Нееет!” Но ведь яйцо же. Что еще? А она: “Нееет! Это цветочек, ‘ямашка’”».

Указателя на этот раз нету, зато автор продолжает обильно использовать внутренние ссылки, из которых отмечу такую: Внутренний мир – см. Красота, Холодильник. В пространстве между Авторским предисловием и Яйцом и Ямашкой существуют множество смешных и не очень текстов, некоторые из которых называются Бриллианты, Бытовые преступления, Достоевский Ф. М., Евродоска, Женственность, Лбюовь, давшая название всей книге, Топографический кретинизм, Тупить, Упасть на улице ну и так далее. Трактатов в собственном смысле слова, вопреки авторскому предисловию, не обнаружено. Впрочем, на роль трактата претендуют, на мой взгляд, тексты Капучино, Тамагочи и Чашка кофе. Проще всего (в силу краткости текста) процитировать Тамагочи: «Как известно, тамагочи всегда умирают в холодильниках». Все.

Журнал «Большой город», 13.12.06. Специальный номер «Словарь 2006 года».

Строго говоря, это не совсем словарь, потому что в него вошли не только отдельные слова, но и имена известных персон, а также разные любопытные словосочетания.^[37] Первое слово в нем – антифа, со вполне серьезным толкованием: «популярное в некоторых странах Западной Европы (Великобритания, Германия) молодежное движение, противостоящее скинхедам на их территории (т. е. на улице) и зачастую их же методами (т. е. дракой)». И дальше – более подробные сведения об этом движении. На букву «я» встречается слоган я грузин, а последним словом, написанным кириллицей, оказывается якцупцоп, что означает строчку из припева финской польки, а точнее – модный рингтон (мелодия для звонка мобильного телефона). Ему сопутствует любопытный лингвистический комментарий: «в переносном значении – кавардак, безобразие», – иллюстрируемый следующим примером: «когда вы ушли, мы устроили реальный якцукцоп».

Кроме кириллической части в «Словаре» есть еще и латинская, которая также активно используется в русском языке. Например, загадочное Web 2.0 (с определением «все лучшее, что делается в интернете, – бесплатно и коллективными силами энтузиастов») и YouTube («сайт для выкладывания и просмотра коротких видеороликов»).

Внутри масса интересных статей о таких явлениях нашей жизни, как Бондарчук, боржоми, Бутово, Википедия, Все входящие бесплатно, гойда (с отсылкой к книге Владимира Сорокина «День опричника»), гуглить, Духless, жесть, живот мальчика, китбутылконос (в январе 2006 года один такой заплыл в Темзу), Кондопога, Ктулху, Перельман, плаггер, полупресед, превед, рейдеры, ретросексуал, скайпнуть, Скарлетт (имеется в виду актриса Скарлетт Йоханссон), три кита (мебельный торговый центр) и даже шпроты (в связи с запретом на их импорт из Латвии). Статьи написаны серьезно и информативно. Из них действительно узнаешь полезную информацию либо о каком-то событии, либо об употреблении данного слова. Например, статья Гей-парад, связанная с запретом на его проведение в Москве, снабжена картой мира и списком городов, в которых в 2006 году прошли гей-парады. Слово охренищенко имеет такое определение: «Любой запрет, введенный по политическим соображениям» и содержит такой пример: «Это не законопроект, это опять охренищенко». Слово «пежня» определяется как «Слово-паразит. Обозначает любую ерунду, недостойную упоминания: “Это какая-то пежня”».

Пародийная серьезность, а порой даже научность толкований с легкими вкраплениями разговорной речи только усиливает ощущение абсурда (так и хочется сказать – идиотизма) нашей действительности и провоцирует не всегда здоровый смех. Приведу два примера.

«Душ Сантуш (полное имя – Жозе Эдуарду душ Сантуш)

Истинная причина московских пробок и президент Республики Ангола еще со времен Леонида Брежнева и телепрограммы “Международная панорама”. Посетил Москву с официальным визитом 31 октября – в день, когда транспортные потоки города, как обычно, были парализованы. В тот же вечер футбольная команда “Спартак” решила (как это делают в последнее время многие) добираться на игру с “Интером” на метро. “Спартак” проиграл, за этим разразился скандал, в качестве одного из главных объяснений транспортных заторов города был назван старик Д. С.^[38] и его кортеж. Теперь это имя накрепко связано не с социализмом, Индирой Ганди и Бабраком Кармалем, а с системными заторами на транспортных артериях Москвы».

«Живот мальчика

Часть тела, которую поцеловал президент России. Инцидент произошел во время пешей прогулки президента по Соборной площади Кремля: увидев совершенно незнакомого 5-летнего мальчика Никиту, президент наклонился, задрал ему футболку и подарил животу поцелуй…»

Удачны и отдельные примеры употреблений тех или иных слов и выражений. Так, в словаре встречается выражение «Конечно, Катя!»: «Ставшая крылатой реплика из фильма “Меченосец”. Неожиданно произносится героиней Чулпан Хаматовой ближе к концу фильма, когда возлюбленный в очередной раз интересуется ее именем. Готовый девиз новейшего российского кинематографа – бессмысленного, посвоему прекрасного и особенно смешного именно в те редкие моменты, когда он хочет казаться лиричным. В связи с тотальным отсутствием каких-либо коннотаций подходит для любого случая жизни. Например:

“Сколько времени?” – “Конечно, Катя!”».

Ну и, чтобы закончить, приведу статью код:

«Решенная проблема заголовков и названий книг: “К. чего-то”. Это может быть “Код Рафаэля”, “Код Givenchy”, “Код Ельцина”, “Код неандертальца” и любой другой код. Демонстрирует тайную веру авторов в то, что их произведения станут так же популярны, как бестселлер Дэна Брауна “Код да Винчи”…»

Как ни странно, но после прочтения «Большого города» понимаешь, что «словарные мотивы» Кати Метелицы работают и здесь. Во-первых, для смеха. Во-вторых, для солидности. А может, просто невроз такой коллективный.

Журнал «Афиша». 2006, № 24 (191).

В новогоднем журнале «Афиша» меня интересует большой текстовый блок, в оглавлении названный «2006: итоги года». Впрочем, сам текст называется, как уже сказано, «Слова России». Журналы «Большой город» и «Афиша» принадлежат одному издательскому дома, и остается только гадать, возникли ли идеи словарей независимо или были распространены по двум редакциям одним приказом. Несмотря на некоторое пересечение авторов словарей, реализованы эти идеи по-разному. В «Афише» значительно меньше иронии и совсем нет сарказма. Для одних и тех же событий находятся разные ключевые слова. Жизненно важные органы (А) и Полупресед (БГ) – для дела Сычева, Кит в Темзе (А) и Кит-бутылконос (БГ) – для кита-бутылконоса, заплывшего в Темзу, Онищенко (А) и Охренищенко (БГ) – для запрета грузинских и молдавских вин, Путин целует Никиту в живот (А) и Живот мальчика (БГ) – для описанного выше случая, День опричника (А) и Гойда (БГ) – по поводу выхода романа В. Сорокина и т. д. Впрочем, неизбежны и некоторые совпадения: Борат, гей-парад, превед, Духless и др. Как говорится, лучше не скажешь. Обсуждать отдельные тексты «Афиши» подробно не имеет смысла, а поговорить о тексте в целом стоит. Структура текста, однако, здесь совсем другая. Верхняя половина страницы отдана словам и выражениям, вызывающим в памяти события 2006 года, причем слова упорядочены не по алфавиту, а по времени (когда произошло то или иное событие). Все слова разбиты на двенадцать месяцев. Внизу же в виде сносок комментируются некоторые из событий. Первым выражением оказывается жизненно важные органы, и ему соответствует текст о рядовом Андрее Сычеве, а последним – слово дискурс без комментария.^[39] Последний комментарий посвящен выражению Маскаев победил, то есть победе боксера Олега Маскаева в матче за титул чемпиона мира. Комментарии подчеркнуто нейтральны. Приведу два литературных примера.

«Адольфыч. Киносценарий “Чужая”, принадлежащий перу Адольфыча – бывшего сотрудника Госплана Украины, бывшего деятеля киевского рок-подполья, бизнесмена с теневым прошлым и звезды ЖЖ, – похоже, закрыл бандитскую тему в литературе: смешнее и острее, чем человек, скрывающийся под псевдонимом Владимир Нестеренко, написать уже не сможет никто».

«Empire V. В ноябре выходит роман Пелевина “Empire V” (незадолго до выхода книги черновик рукописи широко распространяется в интернете) – очередной меткий приговор эпохе. Если вкратце – тут утверждается, что в основе мироздания лежат гламур и дискурс, причем и то и другое иллюзия».

Хотя текст в «Афише» также основан на некоторых ключевых словах и комментариях к ним, он в меньшей степени напоминает традиционный словарь, а в большей своеобразную словарную новостную ленту, если это сочетание имеет какой-нибудь смысл.

Владимир Новиков. Словарь модных слов. М.: Зебра Е, 2005.

Если все рассмотренное выше правильнее называть «как бы энциклопедиями», поскольку речь идет об описании явлений окружающего мира, то это случай особый. Книжка Владимира Новикова – самый настоящий словарь, хотя, конечно же, не научный. В том смысле, что в нем действительно описываются слова, причем именно те, которые сейчас модны, актуальны, частотны. Иногда это новые слова или выражения: гламур, креативный, отстой, пиар, шоу, яппи ит. д. Иногда это слова, приобретшие новые значения и заигравшие новыми гранями, например авторитет, грузить, фиолетово, культовый, круто, по понятиям. Иногда речь идет о вечных ценностях, как в случае слов жопа или цензура. Первым словом в книге идет авторитет, а последним – яппи. Владимир Новиков избегает давать определения, а скорее просто весело объясняет, как употребляется то или иное слово, а также по ходу дела рассказывает всякие забавные истории. И почти всегда дает свою эмоциональную оценку. Например, статья о слове мессидж начинается так: «Это слово еще не получило постоянную российскую прописку: его порой пишут через “э”, а то и заключают в осторожные кавычки. Но, думаю, мессидж все-таки займет свое законное место в одном ряду с “миссией” и “мессией”. У этого слова обширнейший смысловой диапазон: от бытовой реплики, произнесенной для телефонного автоответчика, – до духовного послания, адресованного всему человечеству…». А вот выражение по жизни: «Выражение не самое изысканное, но есть в нем некоторая сермяжная правда. Оно иногда помогает вскрыть противоречие между мнимостью и сущностью». Выражение по понятиям автору определенно не нравится: «Это одно из самых уродливых выражений, произведенных на свет русским языком…». А заканчивается статья о нем так: «Хочется одного – чтобы выражение “по понятиям” могло попасть в будущие словари только с пометой “устар.”».

Несмотря на постоянно присутствующую в тексте оценку, в целом книга не кажется нравоучительной, и причина, на мой взгляд, очевидна. Владимир Новиков испытывает явное удовольствие от русского языка, от хоровода всех этих слов и словечек, даже если среди них мелькают и не слишком приятные. Говоря теми самыми модными словами, он по жизни лингвистический эпикуреец, чувствующий харизму слова, или, иначе говоря, его особую фишку, и получающий от этого удовольствие.

Сергей Чупринин. Русская литература сегодня: Жизнь по понятиям. М.: Время, 2007.

Эту книгу кратко представить значительно трудней. И тому несколько причин. Среди объективных надо отметить серьезность этого труда, отличающую его от упомянутых выше «словарей». По сути, это словарь «актуальных» литературных терминов, во всяком случае такова очевидная на первый взгляд претензия. Кроме того, эта книга – одна из двух, составляющих единый авторский проект, как сказано в аннотации. Вторая книга имеет частично совпадающее название «Русская литература сегодня: Большой путеводитель» и является биографическим справочником, включающим биографии современных писателей. Кроме того, в кратком представлении чрезвычайно трудно соблюсти правильный баланс между искренним восхищением, испытываемым к данному фундаментальному труду в целом, и некоторым скепсисом по поводу чистоты жанра именно этой части проекта (к биографическому словарю скепсис не относится). Более того, восхищение я для краткости вынесу за скобки и попытаюсь объяснить, почему я не готов считать этот замечательный семьсотшестидесятивосьмистраничный труд, снабженный именным указателем (опять эти указатели!), словарем в полном смысле этого слова. Книга начинается статьей авангард в литературе, авангардизм и заканчивается статьей этнолитература. Между ними много интереснейших и серьезных статей: обзоры типа детективная литература или, скажем, журналистика литературная, хорошо известные термины (графомания, плагиат, центон), а также модные литературные словечки ремейк, слэмпоэзия, лавбургер и другие. Вместе с тем в книге много того, что собственно термином не является. Иногда речь идет о яркой метафоре, подхваченной Чуприниным у других критиков или писателей, например створаживание литературы или либеральная жандармерия. Иногда – об очень общей теме или проблеме, так или иначе отражаемой в современной литературе, например аутизм и коммуникативность в литературе или звезды в литературе (кстати, для такого типа статей автор стандартно использует конструкцию «нечто в литературе»). Несколько огрубляя, можно сказать, что Сергей Чупринин пишет о том, что ему интересно, то есть по форме перед нами терминологический словарь, а по сути – сборник связанных между собой статей. И я подозреваю, что автор сам сознает это и даже затевает с читателем забавные игры, подбрасывая ему некоторые подсказки, главной из которых оказывается вполне игровое название – «Жизнь по понятиям», содержащее каламбурное столкновение «понятия» в научном смысле и понятия жаргонного, на что как раз и указывает контекст (напомню, как недоволен был этим выражением Владимир Новиков). Вообще в этой книге множество элементов игры и иронии. Даже такой вроде бы объективный прием, как характеристика явления или термина с помощью чужой цитаты (Сергей Чупринин пользуется им постоянно), превращается порой в игру, в которую вместе с читателем вовлекаются и коллеги-критики, и коллеги-писатели.

Тут уже можно подвести предварительный итог, состоящий в том, что под видом словаря могут скрываться романы, сборники эссе или статей, описания событий или людей, анекдоты, да и вообще все что угодно. Чем же так притягивает уважаемых авторов словарная форма? Почему так и тянет расположить их свои статьи в алфавитном порядке?

Вспомним Катю Метелицу, которая по существу уже ответила на эти вопросы.

Итак, вопервых, «для смеха». Юмористический эффект возникает в тех случаях, когда содержание текста не соответствует академической форме словаря. Смешное загоняется в академический формат и от этого становится еще смешнее. По-видимому, по мнению Метелицы, наличие именных и предметных указателей смеховой эффект еще усиливает, доводит, так сказать, до надрыва животиков. Хотя здесь с ней можно и поспорить.

Во-вторых, «для солидности». Словарная форма в некоторых случаях повышает академическую ценность текста. Скажем, словарь актуальных литературных понятий, безусловно, интереснее и важнее сборника статей литературного критика.

В-третьих, «для аккуратности». Речь, как мне кажется, идет о следующем. В том случае, если текст не имеет четкой собственной структуры и распадается на много разных текстов, форма словаря скрепляет его, придает определенную значительность. Этот прием работает, если книга выросла из журнальных или газетных колонок, в общем-то не связанных между собой (разве что стилистически). Это, как ни странно, срабатывает и при подведении итогов за год. Алфавитный порядок событий и тем года оказывается как-то ярче и четче временного порядка, за которым-то не всегда строго и уследишь. В этом смысле удобно сравнить воплощение одной и той же идеи в разных форматах. Кажется, что год, представленный в журнале «Большой город» (словарь главных тем), выглядит как-то ярче, выпуклее и, главное, запоминается лучше, чем тот же год, предлагаемый журналом «Афишей» (что-то вроде новостной ленты или хроники). Формат словаря в этом смысле хорош по двум как бы противоположным причинам. С одной стороны, он структурирует текст, не имеющий никакой первоначальной структуры, то есть, по существу, задает некую композицию, связывает разрозненные эпизоды. С другой стороны, эта структура достаточно гибкая, она не искажает события, не навязывает каких-то дополнительных смыслов и позволяет включать в книгу новые эпизоды, если это потребуется.

Катя Метелица еще упоминала невроз, но его можно отнести на счет индивидуальных особенностей автора. Хотя нужно сказать еще одну важную вещь, а обозвать ее можно хоть неврозом, хоть как. И это, пожалуй, единственное, что объединяет все рассмотренные книги и журналы. И именно в этом можно усмотреть ту самую тенденцию, с которой и начался разговор. После прочтения всех названных текстов возникает устойчивое ощущение, что мир лучше познается через слова. Можно называть их модными, можно ключевыми. Мы запоминаем не объемные события или сложные понятия, а отдельные слова, своего рода ярлыки для всевозможных явлений, и именно эти ярлыки храним в своей памяти, общественной или индивидуальной. Особенно удачны ярлыки в виде речевых клише (типа выражений Полная Кондопогаили «Конечно, Катя!» и даже таких литературоведческих терминов, как створаживание литературы). Они хорошо запоминаются и легко вызывают воспоминания о прошлых событиях и, что немаловажно, эмоции с ними связанные. Эти слова являются единицами хранения событий в нашей памяти и действуют как вспышки, мгновенно освещающие эти события. Поэтому гораздо ярче и действенней оказывается не просто текст, а текст, введенный через некое точное и запоминающееся слово, поэтому в конце концов авторы и дают художественным произведениям короткие названия.

Но названия романов и прочих текстов придумывает, как правило, один человек, и они могут быть удачными и неудачными и, что называется, провоцируют частные ассоциации. А вот ключевые слова в самых разных областях – от литературоведения до политики и вообще жизни в целом – возникают в результате нашей общей деятельности и всегда отражают некую общую и общезначимую реальность. Задача отдельного автора состоит не в том, чтобы их придумать, а в том, чтобы их отыскать в языке и культуре, вспомнить самому и тем самым вызвать ответную реакцию у читателя. Разговор о ключевых словах и с их помощью оказывается интересен всем тем, кто эти слова знает, и у кого они вызывают соответствующие мысли, образы и эмоции. Одинаковые механизмы действуют в разговоре и о нашей жизни за год, и о нашей сегодняшней литературе.

А раз мир лучше познается через отдельные слова и выражения, то и форма словаря становится востребованной, ведь слова удобнее всего располагать в алфавитном порядке (для солидности и аккуратности). Вот и появляются пространные высказывания, в том числе и художественные, о литературе, о политике, просто о жизни «под видом словаря». Тенденция, если уж говорить о тенденции, состоит в том, чтобы «говорить (или, точнее, писать) целыми словарями». И поверьте моему лингвистическому опыту, высказывание в виде словаря гораздо убедительнее высказывания в виде кроссворда, не говоря уж о клепсидре (см. эпиграф к этой главе).